Телефон звонил уже третий раз. Софа не отвечала — просто смотрела на экран, где высвечивалось имя "Рудольф", словно гипнотизер водил перед ней маятником.
"Не бери," — шепнула Мила, сестра, сжимая ее плечо.
Но Софа уже знала, что случится, если не ответит. Скандал станет еще громче, упреки — еще ядовитее. Она провела пальцем по экрану.
— Где ты? — рявкнул Рудольф без приветствия. — Дома никого нет, а обед не готов!
— Я у мамы, — тихо произнесла Софа, глядя на свое отражение в окне маминой кухни. Женщина средних лет с усталыми глазами и опущенными плечами смотрела на нее оттуда, как из другого мира.
— Опять у мамочки сидишь? Ну и оставайся там, у нее поживи, раз от меня устала! — сорвался муж.
Софа молчала. В этих словах было что-то странное, почти... освобождающее. Как будто он сам дал ей разрешение на то, о чем она думала месяцами, но не решалась.
— Слышишь меня? — продолжал Рудольф. — Надоело твое нытье!
Софа положила трубку. Первый раз за пятнадцать лет брака.
Анна Григорьевна наливала чай в старые фарфоровые чашки — те самые, что Софа помнила с детства. Мама не изменилась: все такая же стройная, подтянутая, с седыми волосами, аккуратно убранными в пучок. Только морщинки вокруг глаз стали глубже.
— Мамочка, — начала Софа, — а если я...
— Останешься здесь? — перебила Анна Григорьевна. — Доченька, этот дом всегда твой. Но сначала расскажи мне все.
И Софа рассказала. О том, как Рудольф придирался к каждой мелочи: суп пересолен, пол плохо вымыт, рубашка не так выглажена. О том, как он орал на нее при соседях, унижал при друзьях. О сообщениях, которые она случайно увидела в его телефоне. "Карина, любимая моя..." — эти слова врезались в память, как осколки.
— А что говорила твоя тетя Зина, когда ты ей жаловалась? — спросила мама.
— Терпи, говорила. Мол, все мужики такие. Семью надо беречь.
Анна Григорьевна покачала головой:
— Зина всю жизнь терпела своего алкоголика. И что? Он ее в гроб вогнал своими выходками. А она все терпела, терпела...
Мила села рядом с сестрой, обняла за плечи:
— Соф, помнишь, какой ты была раньше? Веселой, звонкой. Ты же пела в хоре, танцевала... А теперь посмотри на себя.
Софа взглянула в зеркало напротив. Тусклые волосы, потухший взгляд, сутулая спина. Когда она превратилась в эту забитую женщину?
Рудольф приехал на следующий день. Стоял на пороге с букетом роз и виноватым лицом.
— Софочка, прости. Я был не прав. Нервы сдали на работе... Ты же знаешь, какое там давление.
Он умел просить прощения. Особенно когда понимал, что зашел слишком далеко. Карие глаза смотрели так искренне, голос дрожал от раскаяния.
— Рудик, — Софа вышла во двор, закрыв за собой дверь. — Нам нужно поговорить.
— О чем говорить? — Он улыбнулся той самой обезоруживающей улыбкой, которая когда-то покорила ее сердце. — Я же извинился. Давай поедем домой, я приготовлю ужин сам.
— А Карина? — тихо спросила Софа.
Лицо Рудольфа изменилось мгновенно. Улыбка исчезла, глаза стали холодными.
— Что еще за Карина?
— Ты знаешь, о ком я говорю.
Он молчал несколько секунд, а потом рассмеялся — резко, неприятно:
— Ты следишь за мной? Читаешь мои сообщения?
— Твой телефон лежал на столе. Сообщение высветилось само.
— И что ты там вычитала?
— Достаточно.
Рудольф сделал шаг ближе. В его движениях появилась угроза — едва заметная, но Софа почувствовала ее всем телом.
— Карина — это коллега. Обычная переписка по работе. А ты, как всегда, накручиваешь себя.
— "Скучаю по твоим губам" — это тоже по работе?
Он замер. Потом взорвался:
— Да что ты себе позволяешь? Я тебя из грязи достал, дом дал, одеваю, кормлю! А ты... ты мне устраиваешь допросы!
— Рудик, не кричи. Соседи услышат.
— Наплевать на соседей! — Он размахивал руками, и розы рассыпались по дорожке. — Думаешь, кому ты нужна? Кроме меня? Посмотри на себя! Тебе сорок два года, ты не работаешь, денег своих нет. Кто тебя возьмет?
Каждое слово било, как плеть. Софа стояла и молчала, а внутри что-то умирало окончательно.
— И вообще, — продолжал Рудольф, — если тебе здесь так хорошо, оставайся. Только дом мой, помни. И половину имущества при разводе не получишь. Хорошие адвокаты у меня.
Он развернулся и пошел к машине, раздавливая розы ногами.
— Он всегда такой? — спросила Анна Григорьевна, которая все слышала из-за двери.
— Нет, — честно ответила Софа. — Раньше он умел держать себя в руках при посторонних.
— Значит, маска окончательно слетела.
Вечером приехала тетя Зина. Полная, уставшая женщина в поношенном пальто. Села за стол, отказалась от чая:
— Софочка, я слышала, что у вас с Рудольфом проблемы.
— Не проблемы, тетя Зин. Он мне изменяет.
— Ну и что? Мужики все такие. Главное — семья цела. А ты что, думаешь, в твоем возрасте легко новую жизнь начать?
Анна Григорьевна поджала губы:
— Зина, не неси чушь. В каком возрасте? Софе сорок два, не восемьдесят.
— Легко говорить тому, кто всю жизнь одна прожила, — огрызнулась тетя Зина. — А семья — это святое. Надо прощать.
— Святое — это когда любят и уважают, — спокойно ответила мать. — А не когда унижают.
Зина встала:
— Ну, валяй, разводись. Только потом не жалуйся, что одна остаялась.
После ее ухода Софа долго сидела на кухне. Мила заваривала новый чай, мама перебирала старые фотографии.
— Мам, а ты жалеешь, что не вышла замуж повторно после папы?
Анна Григорьевна подняла глаза:
— Знаешь, доченька, лучше быть одной, чем с кем попало. У меня была настоящая любовь с твоим отцом. Пятнадцать лет счастья. А потом... я решила, что лучше сохранить эту память, чем портить ее чужими прикосновениями.
— А если бы встретила достойного?
— Встретила бы — вышла бы. Но я никого не искала специально. И не боялась одиночества.
Неделю Софа жила у мамы. Рудольф не звонил — видимо, ждал, когда она сама приползет обратно. Но она не ползла. Вместо этого впервые за годы выспалась как следует, сходила к парикмахеру, встретилась со старыми подругами.
— Ты похорошела, — сказала Мила, когда они гуляли по парку. — Лицо такое... спокойное стало.
— Страшно, — призналась Софа. — Но в то же время... легко как-то.
— А работу будешь искать?
— Уже ищу. Педагогическое образование никуда не делось. В школах всегда нужны учителя.
В этот момент зазвонил телефон. Рудольф.
— Алло?
— Софа, хватит дурака валять. Возвращайся домой. Я жду до завтра.
— А если не вернусь?
— Тогда считай себя бывшей женой. Но предупреждаю: без денег останешься. Дом оформлен на меня, бизнес — тоже мой.
— Рудик, а что Карина? Она уже готова переехать?
Молчание. Потом глухой голос:
— Откуда ты знаешь?
— Люди говорят. Город маленький.
— Ладно, да. Карина... мы планируем жить вместе. Она молодая, красивая, понимает меня. А с тобой жизнь превратилась в болото.
— Понятно. Тогда желаю счастья.
— Софа, постой...
Но она уже положила трубку.
***
Документы на развод подали через месяц. Рудольф действительно оказался подлым — через адвокатов требовал с Софы компенсацию за "проживание и содержание", доказывал, что она "тунеядка и иждивенка".
— Пусть попробует, — сказала Анна Григорьевна. — У меня тоже есть знакомый юрист. Хороший.
Софа устроилась работать в школу — замещать учительницу русского языка, которая ушла в декрет. Зарплата небольшая, но Софа чувствовала себя нужной. Дети ее полюбили — она умела объяснять сложные вещи просто и с юмором.
Однажды вечером Мила принесла новости:
— Знаешь, что говорят про Рудольфа?
— Не хочу знать.
— А зря. Его Карина обобрала. Взяла деньги на "общий бизнес" и сбежала с другим мужиком. Теперь он ходит мрачнее тучи.
Софа ничего не ответила. Было неожиданно тихо в душе — ни радости, ни злорадства. Просто... безразличие.
Весной Анна Григорьевна заболела. Ничего серьезного — просто устала, как сказал врач. Софа взяла отпуск, чтобы ухаживать за мамой.
— Доченька, — шептала мать, лежа с температурой, — как хорошо, что ты дома. Как хорошо, что мы вместе.
— Мам, не говори глупости. Ты поправишься, и все будет хорошо.
— Будет. Но я так рада, что ты освободилась от этого... от этого человека. Он высасывал из тебя жизнь, как вампир.
Софа гладила мамину руку — теплую, родную.
— А знаешь, мам, я теперь понимаю: самое страшное в браке — это не измена. Самое страшное — это когда перестаешь себя уважать. Когда соглашаешься быть мишенью для чужой злости.
— Золотые слова, — улыбнулась Анна Григорьевна. — Запомни их.
Летом к ним приехал сосед по дачному участку — Михаил Петрович, вдовец, работал врачом в областной больнице. Привез маме лекарства, которые трудно было достать.
— Анна Григорьевна, как самочувствие?
— Лучше, Михаил Петрович. Вот, дочка за мной ухаживает.
Он посмотрел на Софу — внимательно, тепло:
— А вы не думали в медицину переквалифицироваться? Педагогические навыки очень помогают в работе с пациентами.
— Не думала, — честно ответила Софа.
— Подумайте. У нас как раз открывается центр реабилитации. Нужны люди с душой.
После его ухода Мила подмигнула сестре:
— А мужчина ничего. И на тебя посматривает заинтересованно.
— Милка, не выдумывай.
— Не выдумываю. Видела, как он улыбался? И потом, он же мог лекарства через аптеку передать. А приехал лично.
Софа промолчала. Но в зеркале увидела легкий румянец на своих щеках.
Прошел год
Софа работала в школе, подрабатывала репетиторством, жила с мамой в старом доме с садом и большой кухней, где всегда пахло пирогами. Изредка встречалась с Михаилом Петровичем — он звал ее то в театр, то на выставку. Не настаивал, не торопил. Просто был рядом.
Рудольф один раз попытался вернуться. Пришел пьяный, стучал в дверь, кричал, что простит ее, если она вернется.
— Открой, Софка! Я же люблю тебя!
Софа выглянула в окно. Мужчина лет сорока пяти, растрепанный, в мятой рубашке. Чужой человек.
— Иди домой, Рудольф. И больше не приходи.
— Да кто ты без меня такая? Кому ты нужна?
— Себе, — тихо ответила Софа и закрыла окно.
— Мам, а ты помнишь, как я в детстве мечтала стать учительницей? — спросила Софа как-то вечером.
— Помню. А потом вышла замуж и забросила все мечты.
— Не забросила. Просто... отложила.
Анна Григорьевна улыбнулась:
— Никогда не поздно вернуться к себе настоящей, доченька.
За окном зацветали яблони. Софа сидела на веранде с чашкой чая и думала о том, что счастье — это не обязательно большая любовь или богатство. Иногда счастье — это просто право быть собой, не извиняясь за это каждый день.
Телефон завибрировал. Сообщение от Михаила Петровича: "Софа, не хотели бы завтра съездить к озеру? Погода обещает быть прекрасной."
Она улыбнулась и набрала ответ: "С удовольствием."
А в доме, где раньше жила с Рудольфом, новые хозяева развешивали шторы и спорили о том, какого цвета покрасить забор. Жизнь продолжалась — у всех по-разному.