“Ты обязан выполнять все мои требования, Петя, ясно?!” — Маша орала так, что стены в нашей тесной кухне, казалось, дрожали, а ложка в моей руке звякнула о край тарелки.
Я молчал, уставившись в остатки борща, будто там, в красной жиже, скрывался ответ на все её ультиматумы. Она стояла, уперев руки в бока, глаза горели, как два фонаря в ночи, — и я знал: сейчас начнётся. Опять.
— Ты слышишь меня вообще? — Маша наклонилась ближе, её голос резал, как нож по стеклу. — Я тебе не прислуга, не твой личный повар, не твой… твой… — она запнулась, подбирая слово, — робот, вот!
Я отложил ложку. Внутри всё кипело, но я только кивнул, как будто соглашаясь. А что ещё делать? С Машиным напором спорить — всё равно что лбом стену пробивать.
Она уже третий год строила из себя генерала, а я, как дурак, то поддакивал, то молчал. Но сегодня… сегодня что-то во мне треснуло. Не сломалось, нет — просто треснуло, как старая доска под ногой.
— Маша, — начал я тихо, но она тут же перебила:
— Что “Маша”? Ты опять будешь ныть, как всё сложно? Я тут за двоих пашу, а ты даже мусор вынести не можешь без напоминаний!
Я встал, отодвинув стул. Скрип ножек по линолеуму прозвучал как выстрел. Она замолчала на секунду, но я знал — это затишье перед бурей.
— Я мусор выношу, — сказал я, глядя ей в глаза. — И за квартиру плачу. И за твои курсы по йоге. И за эту чёртову кофемашину, которую ты хотела. А ты… ты хоть раз спросила, чего хочу я?
Маша фыркнула, скрестив руки. Её тёмные волосы, собранные в небрежный пучок, подпрыгнули, будто подчёркивая её раздражение.
— Чего ты хочешь? Ой, Петя, не смеши! Ты же как ребёнок — дай тебе пиво да диван, и всё, счастье! — Она шагнула ближе, тыча пальцем мне в грудь. — Я тут семью держу, а ты… ты только и делаешь, что с Димой своим по пабам шататься!
Дима. Мой старый друг, с которым мы ещё со школы. Дима, который всегда умел выслушать, не осуждая. Дима, который, в отличие от Маши, не пытался вылепить из меня кого-то другого.
Я сжал кулаки, но не ответил. Вместо этого в голове всплыло лицо Яны. Её улыбка, мягкая, как солнечный свет в сентябре. Её голос, который не требовал, а… звал. Я мотнул головой, прогоняя мысли. Не время.
— Ну что молчишь? — Маша прищурилась. — Опять витаешь где-то? Господи, Петя, ты вообще здесь или уже на своей Луне?
Я выдохнул. В груди жгло, будто кто-то поджёг угли. Хотелось сказать ей всё — про Яну, про то, как я устал быть её солдатом, про то, как её “ты обязан” выжгло во мне всё, что когда-то было любовью. Но вместо этого я буркнул:
— Пойду к дяде Гене. Надо… машину посмотреть.
— К дяде Гене? — Маша расхохоталась, но смех был злой, колючий. — К этому старому пьянице? Серьёзно, Петя? Ты теперь к нему бегать будешь, лишь бы от меня сбежать?
Я не ответил. Просто схватил куртку и вышел, хлопнув дверью. На лестничной клетке было холодно, пахло сыростью и чьим-то борщом. Я прислонился к стене, закрыл глаза. В голове крутился её голос: “Ты обязан, ты обязан…”
А потом — Яна. Её смех, как колокольчики на ветру. Её руки, тёплые, лёгкие, будто она не из этого мира. Я достал телефон, написал: “Ян, встретимся? Надо поговорить”. Ответ пришёл через минуту: “Жду в парке через час.”
Дядя Гена, наш сосед с четвёртого этажа, был мужиком старой закалки. Лет шестьдесят, но выглядел старше — лицо, как карта жизни, вся в морщинах и шрамах. Он сидел в своём гараже, заваленном железяками и старыми покрышками, и потягивал пиво из жестяной банки. Когда я вошёл, он поднял взгляд, прищурился.
— Ну что, Петь, опять Маша твоя орёт? — спросил он, вытирая руки о замасленную тряпку. Его голос был хриплый, но добрый, как у старого пса, который уже не лает, а только ворчит.
— Ага, — я плюхнулся на старый стул, от которого пахло машинным маслом. — Достала. Всё, Геныч, я не могу больше. Она… она как танк. Всё под себя гнёт.
Гена хмыкнул, отхлебнул пива. Его глаза, мутные от жизни, вдруг стали острыми, как лезвие.
— А ты, Петь, не танк. Ты — мужик. А мужики, знаешь, либо гнутся, либо ломаются. Ты что выбираешь?
Я пожал плечами. Внутри всё бурлило, но слова не шли. Гена смотрел на меня, будто видел насквозь. Он всегда так смотрел — как будто знал, что я вру себе, когда говорю, что всё нормально.
— Есть одна… — начал я, но осёкся. Гена поднял бровь.
— Любовница? — спросил он прямо, без тени осуждения.
Я кивнул, чувствуя, как горло сжимает. Яна. Её светлые волосы, её смех, её “Петя, ты такой… настоящий”. Она не требовала, не орала, не ставила ультиматумы. С ней я чувствовал себя… живым? Нет, не то слово. С ней я чувствовал себя собой.
— И что делать будешь? — Гена откинулся на стуле, глядя в потолок, где паутина висела, как старое кружево. — Маша твоя — баба с характером. А ты, Петь, не из тех, кто вечно под каблуком жить будет.
— Не знаю, — честно сказал я. — С Яной… с ней всё по-другому. Она мной восхищается, Геныч. Понимаешь? Восхищается. А Маша… Маша видит во мне только то, что я не сделал.
Гена хмыкнул, потёр подбородок.
— Любовь, Петь, — это не когда тобой восхищаются. Это когда ты готов ради человека в огонь. А ты готов? Ради этой Яны?
Я молчал. Вопрос застрял в голове, как гвоздь. Ради Яны? Или ради Маши? Или… ради себя?
В парке было холодно, ветер гнал по дорожкам жёлтые листья. Яна сидела на скамейке, в лёгком пальто, которое делало её похожей на героиню какого-то старого фильма. Она улыбнулась, увидев меня, и эта улыбка была как глоток воздуха после долгого погружения.
— Петя, ты какой-то… — она замялась, подбирая слово, — потерянный.
— Маша, — коротко ответил я, садясь рядом. Яна кивнула, будто всё поняла без слов. Её рука легла на мою, и я почувствовал тепло, которого не было дома уже годы.
— Расскажи, — тихо сказала она. И я рассказал. Про Машу, про её “ты обязан”, про то, как я задыхаюсь в этой клетке, которую она называет семьёй. Яна слушала, не перебивая, её глаза были мягкими, но в них было что-то ещё — искра, которая пугала и манила одновременно.
— А ты, Петя? — спросила она, когда я замолчал. — Чего ты хочешь? Не Маша, не я — ты.
Я открыл рот, но ответа не было. В голове крутились слова дяди Гены, Машины крики, Янина улыбка. И вдруг я понял: я не знаю. Не знаю, кто я без всех этих “обязан” и “должен”. Но я знал одно: с Яной я хотел быть. Хоть на час, хоть на день.
— Я хочу… — начал я, но тут телефон завибрировал. Сообщение от Димы: “Петь, Маша у меня. Орёт, что ты сбежал. Приезжай, разберись”.
Я выругался про себя. Яна заметила, как я изменился в лице, и её рука сжала мою чуть сильнее.
— Езжай, — тихо сказала она. — Но подумай, Петя. Подумай, чего ты хочешь.
Дома было тихо. Слишком тихо. Маша сидела на диване, глаза красные, но не от слёз — от злости. Дима стоял у окна, неловко переминаясь с ноги на ногу.
— Ну что, герой? — Маша встала, её голос был холодным, как лёд. — Где ты был? С кем?
Я посмотрел на неё, потом на Диму. Он отвёл взгляд, будто извиняясь. И тут я понял: хватит. Хватит молчать, хватит гнуться.
— Маша, — сказал я, и мой голос был твёрдым, как никогда. — Я больше не твой солдат. Хочешь командовать — найди себе другого. Я ухожу.
Она замерла, будто не веря. А потом закричала:
— Ты?! Уходишь?! Куда?! К своей девке?!
Я не ответил. Просто взял куртку и вышел. На улице было темно, ветер бил в лицо, но я чувствовал себя… свободным. Впервые за годы. Я достал телефон, набрал Яну.
— Ян, — сказал я, когда она ответила. — Я иду к тебе.
И в этот момент я понял: я не знаю, что будет дальше. Но я знаю одно, что больше не буду жить по чужим приказам.
Я шёл к Яне, и каждый шаг будто отрывал меня от старой жизни. Ветер хлестал по лицу, но я не чувствовал холода — внутри горело что-то новое, как искра, которая вот-вот разожжёт костёр. Телефон в кармане молчал, и я был этому рад. Маша, её крики, её “ты обязан” — всё осталось где-то там, за хлопнувшей дверью. Я набрал Яну ещё раз, голос её был мягким, как тёплая вода:
— Петь, я дома. Приходи, я соберу что-нибудь перекусить, и… подумаем, что дальше.
— Скоро буду, — ответил я, и в груди защемило. Не от страха, а от предвкушения. Как будто я снова пацан, который сбежал из дома на ночь, чтобы с друзьями у костра болтать до утра.
***
Яна жила в старом доме на окраине, в квартире, где пахло кофе и чем-то цветочным. Она открыла дверь, улыбнулась — и я чуть не забыл, зачем пришёл. Светлые волосы рассыпались по плечам, глаза блестели, как озёра под солнцем.
Она не спрашивала, не допытывалась — просто обняла, и я уткнулся в её шею, вдыхая запах, который был полной противоположностью Машиных духов, резких, как её голос.
— Есть идея, — сказала Яна, отстраняясь. — Мои друзья едут за город, на озеро. Костёр, музыка, шашлыки. Поедем с ними? Отвлечёшься.
Я кивнул, не раздумывая. Отвлечься — это было то, что нужно. Не думать о Маше, о её красных от злости глазах, о том, как она будет орать, когда узнает. Яна уже звонила кому-то, смеялась в трубку, договаривалась. Я смотрел на неё и думал: вот оно, вот как должно быть — легко, без ошейника.
Мы ехали в стареньком джипе её друга Славы. Он был здоровый, как медведь, с бородой, в которой, кажется, можно было спрятать полпивной банки. Рядом с ним сидела его девушка Вика — мелкая, шустрая, с короткой стрижкой и татуировкой в виде птицы на запястье.
В машине орала какая-то рок-группа, и я, сидя сзади с Яной, чувствовал себя живым. Впервые за сколько лет. Яна держала мою руку, её пальцы тёплые, лёгкие, и я то и дело ловил её взгляд — она улыбалась, как будто знала какой-то секрет, который мне ещё предстоит узнать.
На озере было шумно. Кто-то уже разводил костёр, кто-то тащил колонки из багажника. Слава хлопнул меня по плечу, сунул в руку бутылку пива.
— Расслабься, брат, — прогудел он. — Сегодня ты не на войне.
Я усмехнулся, но в груди кольнуло. Война. Да, с Машей было именно так — каждый день как на фронте, где я вечно в окопе, а она — генерал с гранатой. Я отхлебнул пива, холодное, горькое, оно стекало в горло, смывая остатки её голоса из головы.
Яна подтащила меня к костру, где Вика уже танцевала под музыку, размахивая руками, как будто отгоняла комаров. Я смотрел на огонь, на искры, которые взлетали в чёрное небо, и думал: вот оно, моё место. Здесь. С этими людьми. С Яной.
— Петь, ты чего задумался? — Яна ткнула меня локтем, её глаза смеялись. — Танцевать будешь?
— Я? Танцевать? — я хмыкнул. — Я ж как медведь на свадьбе.
— Ну и что! — она схватила меня за руку, потянула к остальным. — Петь, главное — жить!
И я пошёл. Неуклюже, смешно, но пошёл. Вика засмеялась, Слава подмигнул, а я, чувствуя себя пацаном, крутился с Яной под гитару и чей-то хриплый вокал. Её смех звенел, как колокольчики, и я думал: вот оно, счастье. Не в Машиных приказах, не в её “семье”, а здесь — в холодном воздухе, в запахе дыма, в её руке в моей.
А потом раздался крик. Резкий, как нож. Я замер, Яна тоже. Музыка заглохла, все обернулись. Маша. Она стояла на краю поляны, в своём чёрном пальто, которое делало её похожей на ворона, готового клевать. Её лицо было белым, глаза горели, как у хищника. Я почувствовал, как Янина рука дрогнула в моей.
— Петя! — Маша шагнула вперёд, её голос рвал тишину, как бумагу. — Ты серьёзно?! С этой… с этой… — она задохнулась, тыча пальцем в Яну. — Ты вот так меня кинул?!
Все молчали. Слава кашлянул, Вика отступила к костру, будто боялась, что Маша сейчас взорвётся. Яна сжала мою руку сильнее, но я почувствовал, как во мне снова закипает то, что я пытался оставить дома.
— Маша, — начал я, но она не дала мне договорить.
— Молчи! — заорала она, подходя ближе. Её пучок растрепался, волосы торчали, как проволока. — Ты думаешь, я не знаю, кто она?! Я всё знаю, Петя! Всё! Я тебя по запаху нашла, как собака! Ты думал, я не догадаюсь, куда ты сбежал?!
Яна шагнула вперёд, её голос был спокойным, но твёрдым, как камень:
— Маша, успокойтесь. Мы просто…
— Просто?! — Маша расхохоталась, но смех был злой, как яд. — Просто?! Ты, девка, увела моего мужа, а теперь мне тут “просто” втираешь?!
Я почувствовал, как кровь ударила в голову. Я шагнул между ними, глядя Маше в глаза.
— Хватит, — сказал я, и мой голос был холодным, как озеро за спиной. — Хватит орать. Хватит командовать. Я ушёл, Маша. Всё.
Она замерла, будто я её ударил. Её губы задрожали, но не от слёз — от ярости. Она посмотрела на Яну, потом на меня, и я увидел в её глазах что-то новое. Не злость, не обиду — страх. Страх, что она потеряла контроль. Что я больше не её солдат.
— Ты пожалеешь, — прошипела она, отступая. — Оба пожалеете.
И ушла. Просто развернулась и пошла в темноту, её шаги хрустели по листьям, как кости. Я стоял, чувствуя, как сердце колотится, а Яна молча обняла меня сзади. Слава подошёл, хлопнул по плечу.
— Ну ты даёшь, брат, — сказал он тихо. — Это что, твоя жена?
— Бывшая, — ответил я, и это слово прозвучало как выстрел. Бывшая. Я сам не верил, что сказал это.
Яна посмотрела на меня, её глаза были серьёзными, но тёплыми.
— Петь, ты уверен? — спросила она. — Это… большой шаг.
Я кивнул, глядя на угасающий костёр. Уверен ли я? Нет. Но я знал одно: я больше не хочу жить в клетке. И с Яной, с её смехом, с её теплом, я хотя бы чувствую, что дышу.
— Пошли, — сказал я, беря её за руку. — Пусть Маша орёт. Я с тобой.
И мы пошли обратно к костру, где Вика уже включила музыку, а Слава разливал пиво. Ночь была холодной, но мне было плевать. Впервые за долгое время я чувствовал себя на своём месте.
У костра было тепло, но внутри меня всё ещё бушевала буря. Искры взлетали в небо, как маленькие сигналы SOS, а я смотрел на них и пытался понять, что теперь.
Яна сидела рядом, её плечо касалось моего, и от этого касания в груди разливалось что-то мягкое, но тревожное. Слава с Викой уже снова хохотали, разливая пиво и подбрасывая дрова в огонь, будто Маша и не врывалась сюда, как ураган.
Но я знал: она не отступит. Маша не из тех, кто сдаётся. Её “ты пожалеешь” висело в воздухе, как запах дыма, который въедается в одежду и не выветривается.
Яна повернулась ко мне, её глаза поймали отблески костра.
— Петь, ты в порядке? — спросила она тихо, почти шёпотом, чтобы не привлекать внимания.
Я пожал плечами. Честно? Нет, не в порядке. Но говорить об этом не хотелось. Вместо этого я сжал её руку, чувствуя, как её пальцы отвечают лёгким пожатием. Это было как якорь — маленький, но крепкий.
— Просто… не думал, что всё так будет, — пробормотал я. — Она меня выследила, Ян. Как будто я преступник какой-то.
Яна кивнула, её взгляд стал серьёзнее.
— Она тебя любит, — сказала она, и я дёрнулся, как от удара. — По-своему, Петь. Но любит. И ей больно.
Я открыл рот, чтобы возразить, но слова застряли. Любит? Маша? Её любовь была как цепь — тяжёлая, холодная, с каждым годом всё туже затягивающая горло. Я покачал головой.
— Это не любовь, Ян. Это… контроль. Она хочет, чтобы я был её тенью, а не человеком.
Яна молчала, глядя в огонь. Её лицо было спокойным, но я видел, как уголок её рта дрогнул — она хотела что-то сказать, но сдержалась. И я был благодарен. Мне не нужны были советы, не нужны были вопросы. Мне нужно было просто быть рядом с ней, вдыхать её запах, слушать её дыхание.
Ночь тянулась медленно. Слава напился и начал орать песни, Вика подпевала, фальшивя так, что уши вяли. Я пытался улыбаться, смеяться с ними, но в голове крутился голос Маши: “Ты пожалеешь”.
Я знал её. Она не просто угрожала — она планировала. Может, уже звонит моей матери, рассказывая, какой я предатель. Может, роется в моих вещах, ищет доказательства. Или… хуже. Я мотнул головой, прогоняя мысли. Хватит. Я здесь. С Яной. С друзьями. Это мой выбор.
Но выбор — он как нож с двумя лезвиями. Режет и того, кто держит, и того, в кого целишься. Я посмотрел на Яну — она танцевала с Викой, её светлые волосы подпрыгивали в ритм музыке, и я подумал: а что, если я ошибаюсь? Что, если я просто сбежал от одной клетки к другой?
Яна… она другая. Она не командует, не орёт. Но что я знаю о ней? Что она любит кофе по утрам, что смеётся, когда я рассказываю дурацкие истории про Диму и школьные пьянки. А дальше? Кто она? И кто я с ней?
— Петь, ты опять в космосе, — Яна плюхнулась рядом, запыхавшаяся, с улыбкой, от которой внутри всё переворачивалось. — Пошли, потанцуем ещё.
Я покачал головой, но улыбнулся.
— Да ну, Ян, я ж как слон в посудной лавке.
— А мне плевать, — она схватила меня за руку, потянула к костру. — Живи, Петь. Просто живи.
И я пошёл. Не потому, что она тянула, а потому, что хотел. Хотел чувствовать этот момент, этот ветер, этот смех. Хотел быть здесь, а не там, где Маша строит свои планы мести.
На следующий день я вернулся домой. Не домой, нет — в квартиру, где всё ещё пахло Машей, её духами, её злостью. Я знал, что она там. Дима написал утром: “Петь, она не уходит. Сидит, ждёт тебя. Бери себя в руки”. Я не хотел этой встречи, но бежать дальше было глупо. Надо было закончить.
Маша сидела на кухне, перед ней стояла пустая чашка из-под кофе. Она не подняла глаз, когда я вошёл, но я видел, как её пальцы сжали край стола. Тишина была тяжёлой, как бетонная плита.
— Ну что, — начала она, не глядя на меня. Голос был тихий, но в нём слышалась злость. — Погулял? Наигрался?
Я молчал, глядя на её сгорбленные плечи. Впервые за годы я увидел её не как генерала, а как… человека. Уставшего, раненого. Но это не меняло ничего.
— Маша, — сказал я, и мой голос был спокойным, как озеро, на котором я был вчера. — Я ухожу. Насовсем. Прости, если можешь.
Она вскинула голову, её глаза были мокрыми, но не от слёз — от ярости, от боли, от всего сразу.
— Прости?! — она вскочила, чашка упала на пол, разлетелась на куски. — Ты меня бросаешь, а я должна прощать?! Ты… ты никто без меня, Петя! Никто!
Я смотрел на неё и понимал: она права. Я был никем. Её тенью, её солдатом, её “обязан”. Но теперь… теперь я хотел быть кем-то. Не для Яны, не для Маши — для себя.
— Может, и никто, — сказал я тихо. — Но я попробую узнать, кто я. Без тебя.
Она открыла рот, чтобы закричать, но замолчала. Её лицо смялось, как лист бумаги, и я понял: она не будет драться. Не сегодня. Она просто смотрела, как я собираю сумку — пару футболок, джинсы, зубную щётку. Я не оглядывался. Не потому, что не хотел, а потому, что боялся передумать.
Яна ждала меня в парке, на той же скамейке. Она не спросила, как прошло. Не спросила, что я чувствую. Просто взяла меня за руку и повела к своей машине.
— Куда теперь? — спросила она, улыбаясь той самой улыбкой, от которой я тонул.
— Не знаю, — честно ответил я. — Но с тобой.
Она засмеялась, и этот смех был как ветер, который уносит всё старое. Я не знал, что будет дальше. Не знал, останусь ли я с Яной, найду ли себя, или всё это — просто ещё одна ошибка. Но я знал одно: я больше не Машина тень. Я — Петя. И я иду вперёд.