Люди ссорятся из-за денег, из-за любви, из-за каких-то бестолковых причин вроде грязной кружки в раковине. Но по-настоящему крупные войны вспыхивают на почве недвижимости. Особенно когда один в семье считает, что «всё это моё, а ты — гость, не наглей».
Марине было сорок два, у неё были карие глаза с прищуром, будто она всю жизнь подозревала всех в обмане — и, что характерно, редко ошибалась. Замужем — формально. Муж в наличии, но ощущение от него, как от микроволновки: вроде стоит, место занимает, а толку ноль. Особенно в последние пару лет.
— Ты зачем опять ей дала ключ? — спросила Марина с порога, не снимая ботинок. В руках у неё был пакет с курицей-гриль и бутылкой белого, но настроение — как после погружения в чан с холодной водой.
Андрей, её муж, сидел на табурете и что-то крутил в телефоне. Даже не оторвался.
— Кому «ей»? — с наивным интересом переспросил он, как будто у них, как у Филиппа Киркорова, было «много баб».
— Ну не Кейт Миддлтон же! Твоей маме! — Марина кинула пакет на стол, бутылка весело брякнула. — Она опять приходила? Здесь пахнет её духами. Или ты тоже теперь «Живанши» носишь?
Андрей усмехнулся и встал.
— Не придумывай, Мариш. Она заходила на пять минут. Хотела полить цветы. Ты же сама в прошлый раз сказала, что фикус умирает.
— Я сказала тебе полить, а не устраивать экскурсии по личной жизни! — Марина уже скидывала куртку. — Тебе тридцать девять лет, ты взрослый мужик, а ведёшь себя как в интернате! Мамочка пришла, пыль с монитора протёрла, чайничек вскипятила…
— Да не кипятись ты, — Андрей подошёл ближе, попытался обнять, но она резко отстранилась. — У неё просто привычка. Это её квартира, в конце концов.
Вот и всё. Вырвалось.
— Повтори. — Марина медленно повернулась к нему, будто не расслышала.
— Ну… юридически же. Мы же живём в её квартире. Она купила её на материнский капитал после смерти отца. Ну, я там вписан, но…
— Но ты, как я погляжу, из «вписанных» переквалифицировался в «маминого агента». — Голос у Марины был спокойный, опасно спокойный. — Десять лет я здесь всё держу: ремонты, кухня, счётчики, коммуналка. А теперь оказывается — я тут на коврике в прихожей, как её мопс?
— Не утрируй, — вздохнул Андрей. — Ты всё равно как родная ей. Ну, почти. Просто она переживает. Ей кажется, что ты хочешь меня увести и оставить её одну.
— Какой ты у нас ценненький… — Марина скривилась. — Прямо инвентарь. Можно я тебя по акту приёма-передачи сдам?
Он подошёл к холодильнику и, словно спасаясь от разговора, открыл дверь.
— Успокойся. Сядь. Давай поедим. Ты же голодная, как всегда после офиса.
— Я не голодная. Я злая, Андрей. Это немного разные вещи, хотя симптомы похожи.
— Она просто хочет быть рядом. Ну что здесь такого?
Марина достала из сумки договор аренды — тот самый, который они подписали полгода назад, когда всерьёз начали обсуждать, что пора покупать что-то своё, пусть и в ипотеку. Бумага была вся в заломах, но подпись Андрея сияла как обвинение.
— Вот. Ты это подписал. А теперь мне снова объясняют, что у нас «квартира мамы». Так может, ты ей и платишь за всё? Или, может, ты ей спинку чешешь, когда у неё давление?
— Марин, хватит! — вспылил он, резко захлопнув холодильник. — Я между двух огней! Она — моя мать! А ты — моя жена! Хочешь, чтобы я выбрал кого-то из вас?
— О, давай, давай! В этом ты мастер! Выбирать. Тебя спросишь: «Курица или рыба?» — он отвечает: «А что ты выберешь, дорогая?»
Андрей шумно выдохнул и сел обратно на табурет. Его лицо было усталым, как после разгрузки фуры с цементом.
— Хорошо. Что ты хочешь? Чтобы она не приходила вообще?
— Я хочу, чтобы у нас был наш дом. Где никто не будет приходить без стука, забирать тапки и комментировать, как я режу помидоры.
— Угу. Ипотека? В твоём возрасте? — Он посмотрел на неё снизу вверх. — Или ты планируешь выиграть в лотерею?
— У тебя какие-то странные представления о возрасте. Мне не восемьдесят. И, кстати, если бы я не работала, мы бы ели доширак на коробке из-под обуви.
— Мы бы ели, — мягко заметил он. — А мама бы принесла мясо.
Марина на секунду замерла. Потом взяла бутылку, открыла, налила себе в стакан и залпом выпила. Андрей смотрел на неё молча, как будто впервые видел.
— Всё. Завтра я иду смотреть квартиру. Одну. Без тебя. Потому что я устала доказывать, что у нас есть право на личное пространство.
— А ты меня не спросишь? — Его голос стал тише.
— Нет, Андрей. Потому что ты спросил уже свою маму.
Он не ответил. Просто ушёл в спальню, захлопнув за собой дверь. Марина осталась одна на кухне, где пахло курицей, чужими духами и разочарованием.
На следующий день Марина действительно поехала смотреть квартиру. Однушку на седьмом этаже, в старой «брежневке». Плитка в ванной отваливается, в подъезде пахнет кошками и варёной капустой, зато дом стоит в том районе, где она всегда мечтала жить — рядом с её школой, тем самым сквером, где её первый поцеловал Паша Шелестов, и кофейней, в которой она тайком от мамы ела эклеры в одиннадцатом классе.
Хозяйка — сухонькая старушка с глазами, как у собаки, которую выгнали из будки. Показала кухню, сдула пыль с подоконника, робко спросила:
— А вы замужем?
Марина усмехнулась.
— Пока да. Но, может, уже нет.
Вечером она вернулась поздно. Квартира была пуста, что редкость. Андрей, судя по всему, ушёл к своей маме. Марина сняла туфли, разделась, зашла в спальню… и увидела коробку на кровати.
На коробке была записка. Почерк — как у врача. Но подпись — знакомая.
«Если ты правда хочешь начать с чистого листа, пусть он будет хотя бы без моих футболок. Мам, кстати, сказала, что я могу пожить у неё. Надеюсь, вы обе счастливы. А.»
Марина села на край кровати и громко рассмеялась. Слёзы брызнули из глаз, но она всё смеялась.
Потому что когда мужчина уходит к маме — это даже не трагедия. Это диагноз.
И, кажется, она начала выздоравливать.
***
Через три дня после «прощального» ухода Андрея, в дверь позвонили.
Марина как раз сидела за ноутбуком, изучая ипотечные калькуляторы и пытаясь понять, где заканчиваются цифры и начинается абсурд. Оказалось, что всё начинается с цифр — и продолжается абсурдом. Она медленно пошла к двери, гадая: неужели вернулся? Уже и реплику в голове придумала: «Забыл шнур от зарядки? Или снова проверить, цел ли твой фикус?»
Но на пороге стояла не Андрей. На пороге стояла она.
Свекровь. В классическом исполнении. Елена Геннадьевна. Прическа — «могу и в банк, и на кладбище», сумка — «дорожная, потому что вдруг останусь с ночёвкой», и лицо — «я вообще не хотела приходить, но раз уж вы сами всё испортили».
— Здравствуй, Марина, — холодно сказала она, оглядывая коридор как следователь. — Можно?
— А если я скажу «нет», вы обидитесь или просто дверь с ноги выбьете? — Марина скрестила руки.
— Как ты грубо разговариваешь. Ты раньше была другой, — укоризненно протянула свекровь и шагнула внутрь, не дождавшись разрешения.
— Раньше я верила в добрых людей и честные браки, — кивнула Марина и закрыла дверь.
На кухне, где ещё пахло прошлой курицей и свежими обидами, они сели друг напротив друга. Елена Геннадьевна поставила сумку рядом, села ровно, будто на экзамене.
— Я пришла не ругаться. Мне не нравится то, как ты себя ведёшь, но я готова к диалогу.
— Простите, что без красной дорожки. Я думала, после вашего рейда с ключами вы уже всё осмотрели.
— Марина… — свекровь закусила губу. — Я — мать. Андрей мой сын. Я его растила одна. Без мужа. Без помощи. Сама. Он у меня — единственный. И я не хочу, чтобы он жил в ссоре. Или в одиночестве. Или в… квартире, где его не ценят.
— Ага. Особенно если это квартира… — Марина посмотрела в сторону потолка. — Я вот не пойму, Елена Геннадьевна: вы с ним живёте или он с вами?
— Это не имеет значения, — отрезала свекровь. — Главное, чтобы была семья. А ты устроила спектакль. С выносом вещей, с угрозами, с шантажом.
— Это был не спектакль. Это была премьера новой жизни. Без гастролёров, которые появляются без спроса и дают советы, как жарить яйца.
— Ты черствая. Ты эгоистка, Марина. И неблагодарная. Я отдала вам эту квартиру.
— Простите, но формулировка у вас интересная. «Отдала». Вам не кажется, что вы… как бы это помягче… путаете личное имущество с сыном?
Тишина повисла. Елена Геннадьевна застыла, будто не ожидала, что «невестка» окажется с юмором и без страха.
— Что вы хотите, Елена Геннадьевна? — спросила Марина мягче. — Если объясните по-человечески, может, даже чай налью.
— Я хочу, чтобы ты подумала. И вернулась. Чтобы вы жили вместе. Как семья. Я уеду на дачу. На всё лето. Не буду мешать. Но, пожалуйста, не разрушай брак.
— А если он уже разрушен?
— Его можно склеить. Нужно просто подвинуть своё эго. Ты ведь сильная. Ты же работаешь, обеспечиваешь, решаешь. Вот и реши. Ради него.
Марина вдруг поняла, в чём дело. Свекровь не пришла «спасти» брак. Она пришла спасти себя. Чтобы не остаться одинокой. Чтобы сын не переехал в однушку без балкона. Чтобы Марина продолжала тянуть их всех — не потому что должна, а потому что «ну ты же понимаешь…»
— Я подумаю, — сказала Марина, вставая. — Но вы тоже подумайте. Не о сыне. О себе. Кто вы без него?
Вечером того же дня, ближе к одиннадцати, в дверь снова позвонили. Марина подошла с настороженной миной: Если ещё кто-то явится без предупреждения, начну брать плату за вход.
На пороге стоял... Паша Шелестов.
Тот самый. Из школы. С поцелуем под берёзой в сквере. Тот, который уехал в Питер и там, по слухам, женился на риэлторше с двумя детьми. А теперь вот стоит — в пальто, с конфетами, будто из сериала девяностых.
— Привет, Марина. — Он улыбнулся. Улыбка у него всё такая же — наглая, тёплая и… неуместно приятная. — Я тут случайно… ну как… увидел объявление, что ты ищешь квартиру в нашем районе. Я теперь тоже риэлтор. Да, да, не смейся. Моя бывшая научила.
Марина прищурилась.
— Я не смеюсь. Я думаю, не офигела ли эта вселенная окончательно. Значит, ты — риэлтор, и ты пришёл предлагать мне жильё?
— Ну, я думал, ты можешь захотеть посмотреть кое-что. Дом недалеко от того самого сквера. Кстати, берёза там всё ещё стоит. Ждёт.
Он протянул ей листок с планом квартиры. Аккуратная двушка, девятый этаж, балкон, метро рядом. Цена — чуть выше среднего, но терпимо.
— И что, ты просто так пришёл?
— Просто так — не бывает. Я пришёл, потому что помню, как ты сказала в десятом классе: «Однажды у меня будет своё место, и никто не скажет, что я лишняя».
Марина на секунду растерялась. Потом взяла листок, развернулась и сказала:
— Заходи. Расскажешь, сколько там комиссионных.
— Ноль. Для тебя — ноль.
— Ого. Я, кажется, знаю, кто теперь будет жарить яйца по моему рецепту.
Он засмеялся и вошёл.
На утро Марина проснулась с лёгкой головой. В квартире было тихо, пахло кофе и новой надеждой. Андрей не звонил. И слава богу.
Зато в телефоне был новый контакт: «Паша. Риэлтор. И кое-что ещё».
***
Утро выдалось хорошим. Тихое, солнечное. Такое, в которое можно поверить, что всё — позади. Что в жизни наступила стабильность. Что если человек спал не один, и рядом стоит чашка кофе, значит, он на верном пути.
Но иллюзии, как обычно, разбиваются раньше, чем заканчивается сахар в пачке.
Телефон зазвонил в половину девятого. На экране — «Андрей. Муж, бывший, почти бывший, уже никто». Марина смотрела на имя, как на мелкий счет из ресторана, в котором не была.
— Ну давай, удиви, — пробормотала она и ответила.
— Привет, — голос был тихий, скомканный. — Ты дома?
— А ты откуда звонишь? Из шкафа или с балкона?
— Я у подъезда. Можно я поднимусь? Нам надо поговорить.
Классика жанра. Нам надо поговорить. Как будто разговор — это решение. А не запоздалая анестезия после ампутации.
— Поднимайся. Только тапки не забудь. Тут теперь босиком не ходят, — сдержанно бросила она и сбросила звонок.
Паша в это утро уже уехал — на показ той самой квартиры у берёзы. Оставил записку:
«Не забудь, что твои глаза стоят дороже квадратного метра. Но если надумаешь переехать — я рядом. С уважением, твой риэлтор с историей».
Марина не успела даже закончить читать, как раздался звонок в дверь. Андрей вошёл быстро, словно боялся передумать. Глаза — уставшие, лицо — небритое. Из тех, кто смотрится лучше в грусти, чем в счастье.
— Спасибо, что открыла, — пробормотал он.
— Чего ты хочешь?
— Я… поговорить. Всё как-то не так пошло. Мама на тебя наехала, я… растерялся.
— Ты не растерялся, Андрей. Ты просто уехал. Туда, где тебя никто не заставляет платить за интернет, мыть полы и быть взрослым.
Он сел на диван, сложил руки на коленях.
— Я думал, ты тоже всё обдумаешь… Что мы оба остынем.
— Остыла. Вот прямо на следующий день. Даже не пришлось плакать в подушку, прикинь.
— Марин… — он поднял глаза. — А кто этот Паша?
— Риэлтор, — ответила она просто. — И кое-что ещё. Но не твоё дело.
— Ты же замужем. Формально.
— Формально я тоже член садового товарищества. Только дачу сгорела лет пять назад. А членство так и висит.
Он опустил голову.
— Я скучаю.
— По кому? По мне или по стиральной машине, которая не ругается, если не вытаскиваешь бельё?
Андрей промолчал. Потом встал.
— Я хочу вернуться.
— А я — нет.
Он посмотрел на неё удивлённо. Видимо, надеялся, что стоило только прийти — и его ждёт горячий борщ, подушка под спину и слёзы счастья.
— Почему?
Марина вздохнула.
— Потому что я наконец вспомнила, кто я. И как мне было хорошо до того, как я начала тащить на себе чужие комплексы, маму с ключами и мужа, который не готов быть мужем. Я не злюсь. Просто у меня больше нет на это времени.
Он долго смотрел. Потом кивнул.
— Я понял. Прости.
— За что?
— За всё.
— Это слишком общее. А конкретику запиши в блокнот, пригодится для следующей жены.
Он ушёл. Спокойно, без хлопка дверью. Почти достойно. Только в глазах было то самое чувство — когда проиграл, и не на кого злиться, кроме себя.
Через два дня Марина сидела на лавочке у той самой берёзы. Паша шёл с кофе в обеих руках и невинной улыбкой.
— Ну что, подписываем аванс?
— Подписываем. Только не забудь: без вот этих твоих романтических выкрутасов. Мне нужен нормальный договор, не как в браке.
— Справедливо, — кивнул он. — А если что — мама ключи потеряла. Ты в безопасности.
— А у тебя мама есть?
— Есть. Но она в Ярославле. И у неё фобия к лифтам, так что в девятиэтажку не сунется.
Они рассмеялись. Потом Марина посмотрела на дом и сказала тихо:
— Знаешь, я ведь правда мечтала об этом. О своей квартире. Не в чужом углу. Не в приданном. А в своём доме. Где ни одно полотенце не будет висеть без моего разрешения.
Паша протянул ей руку. Просто, без пафоса. С теплом. Так, как берут руку не ради драмы, а ради будущего.
— Тогда пойдём. Там как раз солнечная сторона. И я уже купил тапки.
Марина встала, посмотрела на него, и впервые за долгое время почувствовала не облегчение, а свободу.
— Знаешь, Паш, это не ты меня нашёл. Это я себя нашла. А ты просто оказался рядом.
Он кивнул:
— И вовремя.
И они пошли. Не в новую жизнь. А в нормальную. Без театра. С ипотекой, старым берёзовым сквером и кофе, который был горячим — не потому что его разогрели, а потому что его только налили.
Конец.