— Нина, а ты уверена? — Катя сидит за рулём, её голос дрожит, как будто она сама боится того, что я задумала. Пальцы её крепко сжимают руль, а на запястье позвякивает браслет с подвесками — подарок от мужа на какой-то там юбилей.
— Уверена, Кать. Хватит. — Я смотрю в окно, где мелькают серые многоэтажки, мокрые от вчерашнего дождя. В машине пахнет её духами — что-то цветочное, приторное, как воспоминание о лете. Мой телефон лежит на коленях, экран светится: сообщение от Кирилла. «Всё ок, в офисе завал, вернусь не скоро». Ложь. Такая наглая, что аж в горле ком.
— Ну, смотри… Это ж не шутки, Нин. Замок сменить, вещи его собрать… А если он вернётся и начнёт орать? — Катя хмурится, её брови, аккуратно выщипанные, сходятся к переносице.
— Пусть орёт. Я уже наоралась внутри себя. — Я сжимаю телефон так, что пальцы ноют. — Он в Сочи, Кать. С Лесей. С этой… — Я замолкаю, потому что имя её, как кислота, жжёт язык.
Катя резко тормозит на светофоре, и я чуть не ударяюсь лбом о стекло.
— Прости, — бормочет она, но я знаю, что это не про тормоз. Она жалеет меня, а я ненавижу эту жалость. Как будто я разбитая ваза, которую надо склеить.
***
Мы с Кириллом женаты двенадцать лет. Двенадцать лет я варила ему борщи, гладила рубашки, слушала его бесконечные истории про работу, про «перспективы», про то, как он «ещё покажет всем». Он был обаятельный, мой Кирилл. Высокий, с лёгкой сединой в тёмных волосах, с улыбкой, от которой у меня в молодости коленки дрожали. Он умел говорить — так, что ты веришь каждому слову. Даже когда он врал.
Я узнала про Лесю три месяца назад. Случайно. Он оставил телефон на кухне, и я, как дура, хотела проверить, не написал ли он что-то про ужин. А там — переписка. «Малыш, жду тебя в пятницу», — писала она. И смайлик с поцелуем. Я стояла у плиты, картошка кипела, а я читала их сообщения, и каждый смайлик был как пощёчина.
Кирилл тогда сказал, что это «ничего серьёзного», что «просто флирт», что он меня любит. Я поверила. Или сделала вид, что поверила. Потому что проще было закрыть глаза, чем признать, что мой мир — тот, что я строила годами, — трещит по швам.
Но неделю назад он соврал про командировку.
Я позвонила его начальнику — да, я стала той женой, которая звонит и проверяет. И узнала, что никакой командировки нет. А потом подруга с работы скинула мне фото из Сочи — Кирилл и Леся, смеются, пьют вино на набережной. Она в коротком платье, волосы развеваются, а он обнимает её за талию. Мою талию он так не обнимал уже лет пять.
— Нина, ты где? — Катя машет рукой перед моим лицом. Мы уже припарковались у моего дома.
— Тут. — Я выдыхаю и открываю дверь машины. В руках — сумка с новым замком, купленным утром. Тяжёлый, металлический, с блестящими ключами. Как символ. Как точка.
В подъезде пахнет сыростью и чьим-то борщом. Катя тащит сумку с инструментами — она вызвалась помочь, хотя я знаю, что она боится. Боится, что я передумаю. Или что не передумаю.
В квартире я сразу иду к шкафу. Его вещи — рубашки, джинсы, даже дурацкие носки с ананасами, которые он так любил, — всё летит в чемодан. Я не аккуратничаю. Пусть знает, что я зла.
— Нин, а если он спросит, почему? — Катя стоит в дверях спальни, теребит браслет.
— Почему? — Я резко оборачиваюсь, и она вздрагивает. — Потому что я не мебель, Кать! Я не просто жена, которая стирает, готовит и молчит! Я живая, и мне больно!
Катя кивает, но я вижу, что она не знает, что сказать. Она замужем двадцать лет, её муж — скучный, но надёжный, как старый диван. Она не понимает, каково это — чувствовать себя преданной.
Я беру отвёртку и начинаю разбирать старый замок. Руки дрожат, но я упрямо кручу винты. Каждый поворот — как выдох. Как освобождение.
К вечеру замок сменён. Чемодан Кирилла стоит у двери, как непрошеный гость. Я сижу на кухне, пью кофе — чёрный, без сахара, потому что сладкое сейчас кажется неправильным. Катя ушла час назад, напоследок обняв меня так крепко, что я чуть не расплакалась.
Я открываю ноутбук и начинаю писать заявление на развод. Пальцы стучат по клавишам, буквы складываются в слова, а слова — в решение. Я не знаю, как буду жить дальше. Двенадцать лет — это не просто брак, это привычка, это часть меня. Но я не хочу быть той Ниной, которая прощает. Которая молчит. Которая ждёт, пока он нагуляется.
Телефон звонит. Кирилл. Я смотрю на экран, и сердце колотится, как будто хочет выскочить.
— Да? — Голос мой звучит холодно, как ноябрьский ветер.
— Нин, я прилетаю завтра. Встретишь? — Его голос весёлый, наглый. Как будто он не в Сочи с Лесей, а в офисе, заваленный бумагами.
— Нет, Кирилл. Не встречу. — Я делаю паузу, и в этой паузе — вся моя боль, вся моя ярость. — И домой не приходи. Замок новый. Твои вещи у двери.
— Что? Нина, ты… — Он замолкает, и я слышу, как на заднем плане смеётся женский голос. Леся.
— Прощай, Кирилл. — Я кладу трубку.
Секунду я сижу неподвижно. Потом встаю, подхожу к окну. За стеклом — город, мокрый, серый, но живой. Я открываю форточку, и холодный воздух врывается в комнату, как обещание чего-то нового. Я не знаю, что будет завтра. Но сегодня я сделала шаг. И этот шаг — мой.
Утро следующего дня встречает меня серым светом, льющимся сквозь шторы. Я сижу на кухне, обхватив кружку с кофе, который уже давно остыл. В голове — карусель мыслей, а перед глазами — тот самый чемодан Кирилла, всё ещё стоящий у двери. Как напоминание. Как вызов. Я жду, когда он появится. Потому что он появится — я знаю его слишком хорошо.
Телефон молчит, но я то и дело проверяю экран. Никаких сообщений. Ни от него, ни от Кати.
В дверь звонят. Резко, настойчиво, как будто кто-то хочет её выломать. Сердце подпрыгивает, но я заставляю себя встать, поправить свитер, глубоко вдохнуть. Это он.
— Нина! Открывай! — Голос Кирилла гремит через дверь, как гром перед грозой. — Что за цирк ты устроила?!
Я стою у двери, рука на новом замке, и чувствую, как внутри всё кипит. Но голос мой, когда я отвечаю, спокойный. Холодный, как лёд.
— Цирк? Это ты про свою поездку с Лесей? Отличное представление, Кирилл.
Пауза. Я слышу, как он пыхтит за дверью, как будто пытается подобрать слова.
— Нина, не начинай. Открывай, я домой приехал!
— Это не твой дом больше. — Я повышаю голос, и он дрожит, но не от страха, а от ярости. — Я всё знаю. Про Сочи. Про неё. Чемодан твой снаружи, забирай и вали.
— Ты серьёзно?! — Он стучит в дверь, кулаком, сильно, так, что стены, кажется, дрожат. — Ты мне жизнь ломаешь из-за какой-то ерунды?!
Я распахиваю дверь — резко, так, что он чуть не падает вперёд. Кирилл стоит на пороге, в мятой рубашке, с красными глазами. Похоже, ночь была бурной. За его спиной — чемодан, рядом — она. Леся. В короткой юбке и с длинными ярко-красными ногтями.
— Ерунда? — Я почти кричу, и голос срывается. — Двенадцать лет, Кирилл! Двенадцать лет я была твоей женой, а ты… ты с этой… — Я киваю на Лесю, и она вскидывает бровь, как будто я её развлекаю.
— Нин, успокойся, — Кирилл делает шаг вперёд, но я выставляю руку, останавливая его. — Давай поговорим, как взрослые. Это всё не то, что ты думаешь.
— Не то? — Я смеюсь, и смех выходит горьким, как полынь. — Я видела фото, Кирилл. Ты с ней на набережной, обнимаешься, вино пьёшь. А мне врал про командировку!
Леся фыркает, скрестив руки на груди.
— Может, хватит истерик? — Её голос низкий, с хрипотцой, как у певицы из дешёвого бара. — Кирилл взрослый мужик, он сам решает, с кем ему быть.
Я поворачиваюсь к ней, и во мне всё пылает.
— А ты вообще молчи! — Я почти рычу. — Это мой дом, моя жизнь, а ты тут никто!
— Нина! — Кирилл хватает меня за руку, но я вырываюсь, отступая назад. — Прекрати! Ты делаешь из мухи слона!
— Из мухи слона? — Я смотрю на него, и в глазах жжёт. Не от слёз — я не плачу, не сейчас. От злости. — Ты мне изменял, врал, а я должна молчать? Я не твоя прислуга, Кирилл!
Соседская дверь приоткрывается, и я вижу, как тётя Люба, наша вездесущая сплетница, высовывает голову. Её очки блестят в полумраке подъезда. Я знаю, что к вечеру весь дом будет гудеть про наш скандал, но мне плевать.
— Нина, ты просто… — Кирилл запинается, тянет руку к чемодану, но потом передумывает. — Ты не понимаешь. Я устал, я хотел отдохнуть, а ты… ты всё усложняешь!
— Усложняю? — Я делаю шаг к нему, и он невольно отступает. — Я усложняю? А ты, значит, просто отдыхал? С ней? — Я киваю на Лесю, которая теперь смотрит в пол, но уголки её губ всё ещё подрагивают в усмешке.
— Да, отдыхал! — Кирилл повышает голос, и его лицо краснеет. — Потому что с тобой, Нина, как в клетке! Всё время одно и то же — борщи, уборка, твои вечные вопросы!
Я замираю. Его слова — как удар под дых. Двенадцать лет я строила наш дом, нашу семью, а он… он называет это клеткой? Я чувствую, как внутри что-то ломается, но не боль — сила.
— Знаешь что, Кирилл? — Мой голос теперь твёрдый, как новый замок на двери. — Забирай свою Лесю и вали из моей жизни. Я подала на развод.
Леся вскидывает голову, её глаза сужаются.
— Ты думаешь, он к тебе вернётся? — Она говорит это тихо, но я слышу яд в каждом слове. — Ты ему не нужна, Нина. Он со мной счастлив.
Я смотрю на неё, и вдруг мне становится её жаль. Она думает, что победила. Думает, что Кирилл — приз, который она отвоевала. Но я вижу его — усталого, с мешками под глазами, с запахом перегара. Это не приз. Это обуза.
— Счастлив? — Я улыбаюсь, и улыбка эта — как лезвие. — Посмотрим, надолго ли.
Кирилл открывает рот, чтобы что-то сказать, но я захлопываю дверь. Щелчок замка звучит, как выстрел. Я прислоняюсь к двери спиной, слушая, как он стучит ещё несколько раз, как что-то бормочет Лесе. Потом шаги затихают.
Я возвращаюсь на кухню, беру телефон. Пишу Кате: «Он был. Скандалил. Я справилась». Ответ приходит почти сразу: «Нин, ты молодец! Приезжай ко мне, выпьем вина».
Я смотрю на кружку с холодным кофе, на пустую кухню, на новый замок, который блестит в свете лампы. И вдруг понимаю: я не просто справилась. Я начала заново.
Я стою у окна в Катиной квартире, держу бокал с красным вином, которое пахнет ягодами и чем-то тёплым, домашним. За окном — вечерний город, огни мигают, как звёзды, упавшие на землю. Катя сидит на диване, поджав ноги, и смотрит на меня с той самой смесью восхищения и тревоги, которая у неё всегда, когда я делаю что-то решительное.
— Нин, ты как? — Она наклоняет голову, её браслет снова позвякивает, когда она тянется за своим бокалом. — После всего этого… цирка с Кириллом.
Я делаю глоток, вино обжигает горло, но я улыбаюсь.
— Как? — Я пожимаю плечами, и в этом движении — вся моя новая свобода. — Жива. И, знаешь, это уже немало.
Катя смеётся, но смех её нервный, как будто она всё ещё ждёт, что я разрыдаюсь. Я не буду. Не сегодня.
— А он что? — Она кивает на телефон, который лежит на столе. — Звонил ещё?
— Два раза. — Я ставлю бокал на подоконник, скрещиваю руки. — Первый раз орал, что я всё испортила, что он вернётся и «мы разберёмся». Второй раз… — Я замолкаю, вспоминая его голос, уже не злой, а какой-то потерянный. — Второй раз просил поговорить. Сказал, что Леся — это ошибка.
Катя вскидывает брови, её глаза округляются.
— Ошибка? Серьёзно? После всего?
— Ага. — Я фыркаю, и в этом звуке — всё моё презрение. — Ошибка, которая длилась месяцы. Ошибка, с которой он пил вино в Сочи, пока я тут его рубашки гладила.
Я отхожу от окна, сажусь на диван рядом с ней. Катина квартира — как уютное гнездо: пледы, подушки, на полке — фотографии её детей, уже взрослых, но всё ещё улыбающихся, как в детстве. Я вдруг понимаю, что у нас с Кириллом таких фотографий нет. Мы не завели детей. Он говорил, что «ещё не время», а я ждала. Всё ждала.
— Нин, — Катя касается моей руки, её пальцы тёплые, — ты правильно сделала. Замок, развод… Это твой шаг. Ты себя вернула.
Я киваю, но внутри всё ещё бурлит. Вернула? Может быть. Но пока я чувствую себя, как дом после пожара — стены стоят, но внутри пусто.
— Знаешь, что самое смешное? — Я смотрю на неё, и голос мой дрожит, но не от слёз, а от какого-то нового, незнакомого чувства. — Я ведь любила его. По-настоящему. Думала, мы навсегда. А он… он даже не пытался скрывать. Как будто я — это мебель, которая всегда будет на месте.
Катя качает головой, её глаза блестят — то ли от вина, то ли от эмоций.
— Он дурак, Нин. А ты… ты теперь свободна.
Свободна. Слово это звучит, как ветер, который я впустила вчера через форточку. Свободна. Но от чего? От него? От боли? Или от той Нины, которая годами молчала, глотала обиды, притворялась, что всё хорошо?
— Я подала на развод, Кать. — Я говорю это тихо, но твёрдо. — И знаешь, что? Я не жалею.
Она улыбается, и в этой улыбке — гордость.
— Вот это моя Нина. — Она поднимает бокал. — За тебя. За новую тебя.
Я чокаюсь с ней, и звон стекла звучит, как обещание.
Проходит неделя.
Я сижу в кафе напротив адвокатской конторы, где только что подписала бумаги. Официально. Развод в процессе. Кирилл звонил ещё пару раз, но я не отвечала. Леся, говорят, уже выложила в соцсетях фото с новым парнем — каким-то бородатым типом в кожаной куртке. Я не удивлена.
На столе передо мной — чашка капучино, пенка в форме сердца. Я смотрю на неё и думаю, что сердце — это не только любовь. Это ещё и сила. Моя сила. Я беру телефон, открываю заметки и пишу: «Купить краску для стен. Переставить мебель. Записаться на танцы».
Танцы. Я всегда хотела, но Кирилл смеялся — говорил, что я «неуклюжая, как медведь». Пусть. Я научусь. Я начну.
Я встаю, оставляю деньги за кофе и выхожу на улицу. Город встречает меня шумом, ветром, запахом мокрого асфальта. Я иду, и каждый шаг — как стук нового замка, который я поставила не только на дверь, но и на своё прошлое. Я не знаю, что будет дальше. Но впервые за долгое время я хочу это узнать.