— Ты посуду когда-нибудь собираешься мыть, или ждёшь, пока она сама в раковине растворится? — недовольно крикнула Ольга Михайловна из кухни.
— Я Тимошку сейчас уложу, потом помою, — устало ответила Алина, с трудом удерживая ребёнка на руках, который уже час как злился на этот мир за то, что пришло время спать.
— Ну конечно. Всегда потом. Потом ужин, потом мультики, потом сон. А раковина, как водопад Ниагара. Течёт и бурлит. У вас, молодёжи, всё на "потом". А потом в доме грязь, как на вокзале.
Алина зажмурилась, вдыхая терпкое молоко из бутылочки и стараясь не сорваться.
Её муж — Сергей — в это время, по давней семейной традиции, делал вид, что ничего не слышит. Он сидел на кухне, над тарелкой супа, как будто прятался за ней от всего, что происходило в квартире.
— Серёж, скажи маме, чтоб не кричала, пожалуйста, — не выдержала Алина, заходя на кухню. На плече Тимошка уже тихо сопел, устав от вечерней возни.
— Мам, ну… хватит, — пробубнил Сергей, ковыряя ложкой суп.
— Ты бы лучше на свою жену посмотрел! — вспыхнула свекровь. — Хозяйка называется. Полгода живёт, а всё как будто в гостях. Только пыль за ней и остаётся. То кастрюли не туда поставит, то полотенце — на плиту, не дай бог загорится. Куда вы смотрите, молодой человек?
— Я... работал сегодня весь день, — растерянно пробормотал он.
— А я в сорок шесть в роддом сама на троллейбусе поехала. И ничего, никому не жаловалась!
— Может, я уйду, а вы тут втроём поживёте, раз так удобно? — с трудом сдерживаясь, бросила Алина. — Я, видно, лишняя.
— Наконец-то дошло! — гордо сказала свекровь. — Вот и отлично. Сынок, я давно тебе говорила — она тебе не пара. Девка с улицы. Ты же у нас вон какой перспективный. А она — продавец.
— Кассир, — поправила Алина, даже не осознав, как автоматом среагировала. — Кассир в торговом центре. И по образованию — экономист.
— Ой, да хоть папа римский! — закатила глаза свекровь. — Экономист с кассой на груди. Всё ясно.
Сергей встал, пошёл в коридор. Бесшумно. Обычная его тактика — тишина и исчезновение.
Алина, крепче прижав к себе Тимофея, прошла в комнату, которая по документам была гостевой, а по факту — единственным местом, где она могла закрыться и вздохнуть. Но даже здесь было не её.
Даже обои. Эти унылые полоски цвета старого капучино.
Она аккуратно уложила сына, села на край дивана и посмотрела на старый шкаф напротив. Он напоминал ей школьную учительницу — такую же строгую, пузатую и занудную.
В дверь громко постучали.
— Алиночка! — раздался голос свекрови, неожиданно ласковый. — Смотри, чтоб Тимошка не задохнулся. Ты ему подушку под шею сунула, а дети так умирают! В новостях показывали!
— У него под шеей ничего нет! — крикнула Алина. — Вы не видите, а уже кричите!
— Это я не вижу?! — с обидой ответила та. — Это я, которая троих вырастила! А ты тут три месяца как родила, и уже мать года? Ну-ну!
Алина встала, подошла к двери и, сжав зубы, прошептала:
— Если вы завтра мне не дадите спокойно доесть обед или вымыть волосы — я перееду в подъезд. Там хоть никто на меня не орёт.
— Так ты и не живёшь тут! — вдруг резко ответила свекровь с другой стороны. — Живёшь на моей площади, пользуешься моей водой, моим газом и моим электричеством! Как квартирантка. Только денег не платишь!
У Алины подкосились ноги. Она знала. Но слышать это — было совсем другое.
Молча вернулась к дивану. Села. Слёзы пошли, как по расписанию.
Наутро Сергей уже не был таким молчаливым.
— Мам права, — сказал он, завязывая галстук. — Ну, ты же видишь — не складывается. Постоянно скандалы. Постоянно недовольство. Может… ну, правда, пока разъедемся? На время.
Алина молчала.
— Я сниму тебе квартиру. На недельку. Посидишь там, подумаешь, остынем оба.
— И Тимошка со мной?
— Ну… а как иначе? Конечно. Хотя маме он тоже нужен.
— Она тебя убедила?
— Никто меня не убеждал, — напрягся Сергей. — Просто так будет правильно. Ты устала. Мама тоже.
Алина вдруг громко засмеялась. Это был смех на грани. Смех, за которым обычно скрываются нервы, истощённые и уже рвущиеся.
— Ты знаешь, что ты трус, Серёж? И что ты никогда в жизни не был мужчиной? Ты маменькин мальчик. Ты ссоришься со мной, а на самом деле — боишься сказать матери "нет". Вот и вся твоя правда.
— Да пошла ты! — выдохнул он и с силой хлопнул входной дверью.
Тимофей, проснувшись, заплакал.
Алина подошла к окну. На улице шёл мелкий дождь. Серый, липкий, как слова свекрови. И вся жизнь казалась ей таким же — мокрым, промозглым ноябрём, без вариантов на весну.
Через неделю она стояла в подъезде с чемоданом, ребёнком на руках и пакетом с детскими вещами. Съёмное жильё оказалось комнаткой в старом "кооперативе", с бабушкиным комодом и плиткой цвета зелёного гороха.
Но там было тихо. Никто не врывался в комнату со словами: "Я тут пыль нашла! Ты вообще убираешь?"
Никто не устраивал суд за не ту кастрюлю.
Никто не ставил под сомнение её право быть матерью.
Когда Сергей зашёл через день навестить сына, он стоял в дверях, как чужой.
— Я купил подгузники, — неловко сказал он. — И смесь. Мам говорит, надо... ну, на всякий случай.
— Своей маме расскажи про подгузники, — устало сказала Алина. — А я тебе скажу другое. Я буду подавать на алименты.
Сергей удивлённо поднял брови.
— Ты серьёзно?
— А как ты хотел? Я сижу с ребёнком, ты живёшь с мамой и строишь из себя героя. Всё. Театр окончен.
— Алина… ну зачем? Всё можно решить мирно. Мы же взрослые.
— Вот именно. Ты взрослый. И я взрослая. И я не хочу больше жить на шее у твоей мамы. Или под каблуком у тебя. Я хочу жить в своей квартире. Пусть в ипотеку. Пусть в кредит. Но — своей.
Он долго молчал, потом кивнул и ушёл.
А она закрыла за ним дверь. А потом крепко прижала к себе Тимофея.
И вдруг впервые за долгое время ей стало не страшно.
***
Судебный участок №153 располагался в унылом двухэтажном здании с облезлой табличкой и скрипучими дверями. Туда приходили не за правдой — туда приходили за надеждой, что кто-то хотя бы выслушает.
Алина сидела на жёстком пластиковом стуле и держала в руках бумажку с номером дела. Рядом в коляске дремал Тимофей, а в голове шумели мысли, как телевизор без антенны — рябь, обрывки, помехи.
— Участок сто пятьдесят три, дело Иванова к Иванову, — крикнула женщина с папкой и ушла обратно за дверь.
Алина поднялась. В коридоре прохрустели спины — все посмотрели на неё. Один мужик в спортивках даже хмыкнул:
— Опять бабы делят деньги. День без алиментов — день прожит зря.
Она не обернулась. Шла, как в кино: замедленно, с упором, как будто каждый шаг — это заявление: Я имею право. Я не молчу.
В зале её ждали две женщины. Судья и помощница. Сергей не пришёл.
— Ответчик уведомлён? — деловито спросила судья.
— Да, — кивнула Алина. — Повестку он получил. Я отдала лично.
— И что сказал?
— Что не придёт. Потому что "смешно". Алименты — это унизительно.
Судья усмехнулась, поставив перед собой очки.
— Унизительно — это когда ты меняешь подгузники на последних двух пачках смеси и ждёшь зарплату на двадцать шестом, потому что до этого — ноль. Это унизительно. А алименты — это закон.
Алина вздохнула. Хоть кто-то тут был на её стороне.
— Хорошо, слушаем. Сколько ребёнку?
— Пять месяцев.
— Работаете?
— Пока нет. Декрет. Кассир в торговом центре. Бывший "Солнечный".
Судья кивнула.
— И сколько супруг получает?
— Не знаю точно. Он IT-специалист. Вроде как программист. Но никогда не говорил. Мама его, Ольга Михайловна, считает, что я и так живу за его счёт. Поэтому просить ещё деньги — это "по-женски". Как будто это оскорбление.
— А вы вообще поженились по любви? — неожиданно спросила судья, разглядывая бумаги.
— Честно? — Алина посмотрела ей в глаза. — Нет. Я забеременела, и он решил, что "так надо".
Судья что-то записала.
— Вы знаете, — добавила она после паузы, — мне тут женщины каждый день плачутся. Кто с синяком, кто с кредитом, кто с ребёнком на шее. И все — одинаково виноваты. Потому что потерпели. Потому что думали, что мужики изменятся. А они — не меняются.
Алина кивнула. Эта женщина, в пиджаке цвета мокрого асфальта, сидящая за столом с глянцевой папкой, внезапно стала родной. Не подруга, нет. А просто — понимающая.
Решение суда она получила через неделю. Один четверг — и бумажка, по которой Сергей теперь был должен платить четверть дохода.
Сергей не звонил. И не платил.
Первые два месяца деньги приходили через соцзащиту. По минимуму. По прожиточному. На карту, которая трещала от нехватки — коммуналка, подгузники, Тимошкина смесь, таблетки от коликов, и себе — лапша и чай.
Алина смотрела на всё это с какой-то странной гордостью. Она держалась. У неё не было мамы, которая бы «разрулила». Не было денег на няню. Не было мужа рядом. Но был сын. И была она — теперь уже железобетонная.
И всё бы ничего, если бы не одно: Тимофею поставили диагноз — возможный порок развития тазобедренных суставов. Надо было делать УЗИ, ехать к платному ортопеду. Ждать — нельзя. В поликлинике запись — через два месяца.
Алина залезла в интернет. Потом в подвал старого телефона, нашла номер Сергея и набрала.
Не брали. Потом — ещё раз.
И вдруг — гудок.
— Да? — он был раздражён.
— Привет. Слушай. Нам нужно на обследование. Срочно. У Тимы с суставами проблема. Нужны деньги. Четыре с половиной тысячи.
— Я сейчас не могу. У меня свои расходы. Я ещё маме должен. Она за коммуналку платит. И вообще — я не банкомат.
— Это твой сын, Сергей, — спокойно сказала Алина. — Не счёт в ресторане. Речь не про новую кофточку.
— Ты знаешь, как ты звучишь? — фыркнул он. — Прямо как адвокат. Как будто хочешь надавить. Женщины любят включать жертву.
— Я не жертва. Я мать.
Он бросил трубку.
А через два дня ей позвонили с неизвестного номера.
— Алло, это Алина?
— Да, слушаю.
— Это… Павел. Двоюродный брат Сергея. Мы с вами виделись на свадьбе. Я тогда был в костюме, в котором мне было жарко и неловко.
Алина удивилась. Голос был хриплый, с лёгкой усмешкой.
— Помню. Вы были единственным трезвым мужчиной за столом.
— Вот именно. И поэтому сейчас я звоню. Сергей у меня работает. Ну, как "работает"… У нас один заказ. Я босс, он — подработчик. Я видел его переписку с вами. Вы просили деньги на обследование.
Алина помолчала. Сердце стучало. Мало ли кто это? Может, ловушка?
— Слушайте, не подумайте ничего странного. Просто… я не хочу, чтобы ребёнок страдал. Я скину вам деньги. Без возврата. Просто — как человек. Можно?
— Вы серьёзно?
— Абсолютно. Мне не трудно. Я сейчас на заказе в Сочи. Деньги есть. Ребёнок — не виноват, что у него отец — без позвоночника.
— Спасибо, — прошептала Алина. — Правда. Спасибо вам.
— Ничего. Когда-нибудь просто сделайте что-то хорошее кому-то. Тогда будет в счёт.
Через десять минут на карте было 5000 рублей.
И Алина впервые за долгое время разревелась — не от отчаяния, а от того, что в этом мире остались люди, которые не делят детей на своих и чужих.
Вечером она выложила в сторис фотографию с Тимофеем на руках.
Подпись была простая: «Сильные женщины не требуют помощи. Но когда получают её — запоминают навсегда.»
На следующий день ей позвонила Ольга Михайловна.
— Алина, ты выложила фото с нашим внуком! Без моего разрешения! У тебя совесть есть?
— У меня? — Алина почти рассмеялась. — А где была ваша совесть, когда вы меня выгоняли с грудным ребёнком и говорили, что я "тут не живу"?
— Не хамите! — завизжала та. — Я между прочим старая женщина!
— А я между прочим — молодая мать. И я вас не боюсь больше. Так что не звоните мне, если только не хотите извиниться. Или перевести деньги на Тимофея. Всё остальное — в суде.
И она сбросила звонок.
В эту ночь она спала крепко. Впервые за полгода.
***
Снег шёл третий день. Такой, что обувь промокала за десять шагов, а дороги стали похожи на размытые черновики — ни строчки, ни смысла. В таком городе легко потеряться, особенно если не знаешь, куда теперь идти.
Алина спешила домой с работы. Весь день на ногах, пять смен подряд, один выходной в неделю, зато — стабильная зарплата и соцпакет. Тимофей ходил в ясли, уже болтал фразами, хохотал, как пьяный домовёнок, и начинал проявлять характер — мамин сын.
Под дверью её квартиры сидел человек. Сгорбившийся, с шерстяной шапкой в руках, которая больше походила на кусок старого ковра.
— Ольга Михайловна? — она чуть не выронила ключи.
— Алина, здравствуй, — голос был другой. Спокойный. Почти тихий. — Прости, что вот так. Я не знала, куда ещё...
— А что случилось?
— Сергей попал в аварию. У него трещина в ключице и сотрясение. Он в больнице. А я... — она замялась. — Я никого больше не знаю.
— Почему вы пришли ко мне?
— Потому что... — старуха вскинула глаза, в которых уже плескалось отчаяние. — Потому что ты единственная, кто не послал меня сразу. Даже когда имела на это полное право.
Алина молчала. Внутри было всё: злость, жалость, усталость, и голос бабки в голове — «Ты тут никто». Помнишь, да?
— Я не клянчу. Я просто... — Ольга Михайловна выдохнула. — У меня инсульт был два месяца назад. Лёгкий, правда. Левая рука чуть немеет. Я скрыла от всех. Сына не тревожила. А теперь вот скорая, больница, таблетки... И я поняла, что осталась одна. А ты... — она на секунду запнулась, как будто глотнула язык. — Ты сильная. Ты мать. И ты — добрая.
— Я? Добрая? — Алина усмехнулась. — После всего?
— Да. Потому что если бы ты была, как я, — ты бы меня сейчас просто прошла мимо.
Пауза. Долгая, неловкая.
— Поднимайтесь, — сказала Алина. — Не чай пить. Просто согреться. Ненадолго.
На кухне пахло грушевым чаем. Ольга Михайловна сидела в чужом доме, у чужой плиты, за столом, за который сама бы раньше не села, назвав его «бедностью».
— Тимофей спит? — спросила она, осторожно обхватывая чашку.
— Да. Он сейчас ангел. А через пару лет — вы снова назовёте меня «развратной развалюхой» и скажете, что я его не так воспитываю.
— Алина... — старуха отвела взгляд. — Я правда сожалею. Просто я была уверена, что ты — не та. Что ты просто прицепилась к моему сыну, чтобы он потом сидел с ребёнком, а ты с подружками...
— У подъезда, с пивом, в лосинах? — усмехнулась Алина.
— Да, — виновато. — Примерно так я всё это себе и представляла.
— А вы хоть раз со мной поговорили по-человечески?
— Нет.
— Хоть раз предложили помощь, не ради вида?
— Тоже нет.
— Тогда что вы от меня хотите?
Ольга Михайловна подняла на неё глаза — усталые, красные, по-человечески треснувшие.
— Принять. Не как родную. Просто как человека. Я всё потеряла. И сына, и здоровье. А если потеряю ещё внука... Я не переживу.
Алина встала. Пошла к шкафу. Достала старую коробку.
— Вот, — сказала. — Это вещи Тимофея. Его первая шапка, пинетки, первые ползунки. Посмотрите. Это ваш внук. Не Сергей, не я. Просто — он.
Ольга Михайловна осторожно взяла коробку. Как будто она весила тонну.
— Вы знали, что он на обследование попал благодаря Павлу? — спросила Алина. — Ваш племянник перевёл деньги, когда вы и ваш сын отвернулись. Один единственный из всей вашей семьи. О нём вы помните?
— Да. Он мне тоже писал. Сказал: «У тебя внук, а ты ведёшь себя, как соседка с собачьей площадки».
Алина засмеялась — впервые по-настоящему.
— Ну, у него всегда был талант к образным выражениям.
Через месяц Сергей вышел из больницы. Он пришёл на встречу с Тимофеем — и молчал всё двадцать семь минут. Потом сказал, что хочет «как-то участвовать». Алина не мешала. Она не верила — но не мешала.
Ольга Михайловна больше не командовала. Она заходила в гости, приносила суп в контейнере и сидела тихо. Говорила мало. Один раз даже предложила подержать Тимошу — и впервые не сделала замечаний по поводу его носков.
И всё это казалось как будто не по-настоящему. Как будто кто-то смонтировал их жизни в другой жанр. Без громких фраз. Без пощёчин. Без стен.
— Алина, — однажды сказала Ольга Михайловна, стоя у порога, — я тогда, год назад, вас выгоняла, потому что боялась. Не за сына. За себя. Я думала: вот уйдёт сын, будет жить с женой, и я останусь одна. Я привыкла, что мне всё должны. Но я ошиблась. Жить с долгами — это не жить. Это трусость.
— Вы это поняли слишком поздно, — спокойно ответила Алина.
— Лучше поздно, чем никогда, правда ведь?
Алина посмотрела на неё. Потом на сына, который возился с машинкой.
— Правда.
Весной она переехала. Сняла двухкомнатную в соседнем районе. Простую, но светлую. Там не было старых ковров и зашоренности. Там был простор. И новая жизнь.
На прощание она зашла к Ольге Михайловне. Просто потому что надо было поставить точку.
— Я ухожу, — сказала. — Мы теперь отдельно. Вы не обязаны нас навещать. Но если захотите — я не закрою дверь. Но! Только без поучений. У нас демократия. И Тимофей теперь не объект для нравоучений, а просто — ребёнок. Поняли?
— Поняла, — кивнула старуха. — Вы выросли. А я — научилась молчать.
Алина улыбнулась. И закрыла дверь.
Но ключ не вынимала. Просто оставила в замке.
На всякий случай.
Конец рассказа.