Дверной звонок заорал так, будто кто-то решил пробить стену. Никита, сидя на диване с пивом в руке, чуть не выронил бутылку. Таня, его жена, возилась на кухне — там шкворчали котлеты, пахло жареным луком. Он лениво крикнул:
— Тань, открой, это, наверное, Маринка опять за солью!
Таня, вытирая руки о фартук, выглянула из кухни. Ее лицо, усталое, но все еще красивое, с тонкими морщинками у глаз, выражало привычное раздражение.
— Сам открой, Никит, я не прислуга! — бросила она и вернулась к плите.
Никита вздохнул, отставил пиво на журнальный столик, где уже валялись крошки от чипсов и пульт от телевизора. Он встал, поправил мятую футболку и поплелся к двери. Звонок снова взвыл, настырный, как комар в ночи.
— Да иду, иду, черт возьми! — пробормотал он, щелкнув замком.
На пороге стояла Кира. В обтягивающем черном платье, с ярко-красной помадой, которая будто кричала о себе. Ее волосы, темные, чуть растрепанные, падали на плечи, а глаза — острые, как лезвие — впились в Никиту. И, главное, этот живот. Округлый, заметный, под платьем. Никита замер, чувствуя, как кровь отливает от лица.
— Привет, Никит, — Кира улыбнулась, но в этой улыбке было что-то хищное. — Не ждал?
— Ты… что тут делаешь? — выдавил он, оглядываясь через плечо. На кухне звякнула посуда — Таня была в двух шагах.
— А что, нельзя? — Кира шагнула вперед, почти в квартиру. — Я, знаешь, не просто так. Нам поговорить надо.
— Погоди, погоди… — Никита выставил руку, будто мог остановить этот ураган. — Не здесь. Давай… на улице.
— На улице? — Кира прищурилась, ее голос стал громче. — Нет уж, я сюда пришла не шептаться в подъезде. Я беременна, Никита. Твой ребенок. И я не собираюсь молчать!
Слово “беременна” ударило, как молотком по виску. Никита почувствовал, как пол уходит из-под ног. На кухне что-то упало — сковородка, судя по звону. Таня появилась в коридоре, ее глаза расширились, фартук был перепачкан мукой.
— Это кто? — спросила она, переводя взгляд с Киры на Никиту. Голос дрожал, но в нем уже закипала ярость.
— Таня, я… — начал Никита, но Кира перебила:
— Я Кира. А ты, значит, Таня? Жена? Ну, приятно познакомиться. Я тут с новостью: твой муж — отец моего ребенка.
Таня застыла. Ее рука, сжимавшая полотенце, задрожала. Никита видел, как ее губы шевелятся, но слов не было. Только глаза — огромные, полные боли и ярости, — метались между ним и Кирой.
— Ты… что? — наконец выдавила Таня. — Никита, это правда?
— Тань, я… я объясню, — он шагнул к ней, но она отшатнулась, будто он был заразным.
— Объяснишь? — Таня швырнула полотенце на пол. — Что объяснять, Никита?! Что ты шлялся, пока я тут котлеты тебе жарила?!
Кира скрестила руки на груди, ее губы изогнулись в презрительной усмешке.
— О, котлеты! Какая семейная идиллия. Только, Танечка, твой мужик не такой уж примерный. Мы с ним полгода уже… ну, ты понимаешь.
Никита хотел провалиться сквозь землю. Он вспомнил, как все началось. Кира — новая сотрудница в их конторе, с длинными ногами и смехом, от которого у него в груди что-то екало.
Игорь Викторович, их начальник, тогда сказал: “Никит, ты за ней приглядывай, новенькая, неопытная”. Приглядел, черт возьми. Сначала кофе после работы, потом пара бокалов вина в баре, а потом… потом он сам не заметил, как вляпался.
— Полгода? — Таня повернулась к Никите, ее голос сорвался на крик. — Полгода ты мне в глаза врал?!
— Тань, это не так… Это… — он запнулся, не находя слов. Что он мог сказать? Что Кира была как глоток адреналина после десяти лет брака, где все стало рутиной? Что он не планировал, что так выйдет?
— Не так? — Кира рассмеялась, но в ее смехе не было веселья. — Никита, не ври хотя бы сейчас. Ты мне обещал, что разберешься с ней. Что мы будем вместе. А теперь я стою тут, с твоим ребенком, а ты мямлишь?
— Обещал? — Таня шагнула к нему, ее лицо побледнело. — Ты обещал этой… этой… бросить меня?
— Нет, Тань, я… — Никита чувствовал, как пот стекает по спине. — Она врет!
— Я вру? — Кира ткнула пальцем в свой живот. — Это что, вранье? Я на шестом месяце, Никита! И знаешь, я не собираюсь растить ребенка одна. Ты будешь отвечать!
Дверь в подъезд хлопнула, и в коридор заглянула соседка Марина — в спортивных штанах, с мокрыми волосами, будто только из душа. Она всегда появлялась не вовремя, с ее вечным любопытством и языком без костей.
— Ой, что тут у вас? — Марина замерла, ее глаза забегали по лицам. — Танюш, все нормально?
— Нормально?! — Таня сорвалась. — Эта… эта явилась и говорит, что беременна от Никиты!
Марина ахнула, прикрыв рот ладонью. Ее брови взлетели вверх, но в глазах мелькнула искра любопытства.
— Никит, ты серьезно? — спросила она, почти с восторгом. — Ну ты даешь!
— Марин, не лезь, а? — рявкнул Никита. Ему хотелось заорать на всех, но он только сжал кулаки.
Таня вдруг развернулась и ушла на кухню. Через секунду раздался грохот — она швырнула что-то в стену. Никита бросился за ней, оставив Киру и Марину в коридоре.
На кухне Таня стояла у раковины, сжимая края столешницы. Ее плечи дрожали. Никита заметил, как на полу валяется разбитая тарелка — та самая, из сервиза, который они купили на свадьбу.
— Тань… — начал он, но она резко повернулась.
— Не подходи! — Ее голос был хриплым, глаза блестели от слез. — Как ты мог? Мы же… мы же вместе… Дети, Никита! Ты о них подумал?
Их двое сыновей, Мишка и Серега, были у бабушки. Никита вдруг представил, как они вернутся домой, а тут… этот кошмар. Он вспомнил, как Мишка, младший, в прошлом году спросил: “Пап, ты всегда будешь с нами?” И как он ответил: “Всегда, сынок”.
— Таня, я не хотел… — начал он, но она перебила:
— Не хотел? А что ты хотел, Никита? Жить на две семьи? Или чтобы я ничего не знала, пока эта… эта твоя Кира не родит?
В коридоре послышались шаги. Кира вошла на кухню, ее каблуки цокали по линолеуму.
— Таня, я не хочу ссоры, — сказала она, но в ее голосе не было ни капли мягкости. — Я просто хочу, чтобы Никита выполнил свои обещания. Он мне говорил, что вы давно не семья, что вы… как соседи.
— Соседи?! — Таня шагнула к Кире, ее руки дрожали. — Мы с ним пятнадцать лет вместе! Два сына! А ты… ты кто такая, чтобы являться сюда и…
— Я та, кто носит его ребенка! — Кира повысила голос. — И я не уйду, пока он не решит, что делать!
Никита стоял между ними, чувствуя себя, как между двух поездов, несущихся навстречу друг другу. Он вспомнил, как утром Игорь Викторович хлопнул его по плечу и сказал: “Никит, ты сегодня какой-то бледный. Похмелился бы, что ли”. Если б Игорь знал, что его “пригляд за новенькой” доведет до такого…
— Хватит! — заорал Никита, так что обе замолчали. — Кира, уйди. Я… я разберусь.
— Разберешься? — Кира усмехнулась. — Ты полгода разбирался, Никита. Я устала ждать.
Таня вдруг села на стул, закрыв лицо руками. Ее плечи вздрагивали — она плакала. Никита почувствовал, как что-то внутри него ломается. Он хотел подойти, обнять, но знал, что сейчас это только хуже сделает.
Марина, все еще торчавшая в дверях, покачала головой.
— Никит, ты влип. По-крупному.
Он не ответил. В голове крутились обрывки мыслей: как он будет смотреть в глаза сыновьям, как объяснит Тане, как вообще жить дальше. Кира стояла, скрестив руки, и смотрела на него, как на добычу. Таня молчала, но ее молчание было громче любого крика.
— Я поговорю с ней, — наконец сказал он, глядя на Киру. — Но не сейчас. Уходи.
Кира фыркнула, но повернулась и вышла, бросив напоследок:
— У тебя неделя, Никита. Потом я вернусь.
Дверь хлопнула. Марина, пробормотав что-то про “пойду я”, тоже исчезла. Никита остался с Таней на кухне. Запах котлет уже выветрился, плита остыла. Он смотрел на жену, на ее сгорбленную спину, и понимал, что этот вечер — как трещина в фундаменте их дома. И он не знал, можно ли ее заделать.
— Тань, — тихо сказал он. — Я… я не знаю, как это исправить. Но я попробую.
Она подняла голову. Ее глаза были красными, но в них появилась какая-то стальная решимость.
— Исправить? — Ее голос был холодным, как зимний ветер. — Ты попробуй, Никита. Но учти: я не прощу.
Он кивнул, чувствуя, как внутри все сжимается. Завтра на работе Игорь Викторович, наверное, снова хлопнет его по плечу и спросит, что за ерунда у него с лицом. А он даже не знает, как ответить.
***
Кухня пахла вчерашними котлетами, но теперь это был запах не уюта, а какой-то тягучей, застоявшейся беды. Никита сидел за столом, уставившись на треснувшую чашку, которую Таня так и не выбросила после того вечера.
Прошла неделя с визита Киры, и каждый день был как ходьба по тонкому льду. Таня почти не разговаривала, только короткие фразы: “Ключи возьми”, “Мишку из школы забери”. Сыновья, Мишка и Серега, чувствовали, что что-то не так, но спрашивать боялись. Никита видел это в их глазах — настороженных, как у щенков, ждущих окрика.
Телефон завибрировал на столе, высветив имя: Кира. Никита вздрогнул, будто его током ударило. Он схватил телефон и вышел на балкон, где холодный майский ветер бил в лицо.
— Чего тебе? — буркнул он, закрывая за собой стеклянную дверь.
— Неделя прошла, Никит, — голос Киры был спокойным, но в нем сквозила злость. — Ты решил?
— Кира, я… — он замялся, глядя на серые панельки за окном. — Это не так просто. У меня семья, дети.
— А у меня что? — резко перебила она. — Я одна, с твоим ребенком в животе. Ты думаешь, мне легко? Я на седьмом месяце, Никита! Мне через два месяца рожать, а ты все “не просто”!
Он молчал, теребя пачку сигарет в кармане. Курить бросил три года назад, но сейчас хотелось зажечь одну и затянуться до одури. Кира продолжала:
— Я тебе дала время. Дала шанс. Но я не шучу. Или ты со мной, или я иду к твоему Игорю Викторовичу и рассказываю, как ты “приглядывал” за мной. И в суд, если надо. Алименты, Никита, это не шутки.
— Ты угрожаешь? — его голос сорвался, но в нем было больше усталости, чем злости.
— Нет, милый. Я просто говорю, как будет. — Ее тон смягчился, но это было хуже, чем крик. — Я не хочу быть одна. Ты обещал, помнишь? В том баре, когда мы пили вино. Ты сказал, что со мной тебе легко. Что я — как глоток воздуха.
Никита закрыл глаза. Он помнил. Помнил, как Кира смеялась, как ее волосы пахли чем-то сладким, как она смотрела на него, будто он был единственным мужиком на свете. Тогда это казалось спасением от рутины — от Таниных упреков, от счетов за коммуналку, от детских криков. Но теперь… теперь это была ловушка.
— Дай мне еще время, — выдавил он.
— Два дня, — отрезала Кира. — Я приду к тебе на работу. И не думай, что я блефую.
Она сбросила звонок. Никита стоял, глядя на экран, где мигал значок пропущенного вызова. В груди было пусто, как в заброшенном доме. Он вернулся в кухню, где Таня резала хлеб — медленно, будто каждое движение требовало усилий.
— Кто звонил? — спросила она, не поднимая глаз.
— Работа, — соврал он. Голос звучал глухо, как из бочки.
Таня кивнула, но ее пальцы сжали нож чуть сильнее. Она знала. Не все, но достаточно, чтобы не верить ни единому его слову.
На следующий день в офисе было душно, несмотря на открытые окна. Игорь Викторович, сидя за своим столом, листал какие-то бумаги, его толстые пальцы шуршали листами. Никита стоял перед ним, чувствуя, как рубашка липнет к спине.
— Никит, ты чего как на похоронах? — Игорь прищурился, откидываясь на стуле. — Опять с Танькой поругался?
— Да нет, все норм, — Никита заставил себя улыбнуться, но вышло криво. — Просто… устал.
— Устал он, — хмыкнул Игорь. — Слушай, ты с Кирой-то что? Она вчера звонила, просила твой график. Я, конечно, не дал, но… что у вас там?
Никита почувствовал, как земля уходит из-под ног. Он пробормотал что-то про “просто коллеги” и сбежал в курилку, хотя курить так и не стал. В голове крутилась мысль: Кира не остановится. Она как поезд без тормозов — или сойдешь с рельсов, или тебя раздавит.
Вечером он вернулся домой, где Таня сидела с сыновьями за столом. Мишка, младший, хихикал, рассказывая, как в школе кто-то подложил кнопки учителю. Серега, старший, листал телефон, но иногда посмеивался.
Таня улыбалась — бледно, но искренне. Никита смотрел на них и понимал: это его жизнь. Это его дом. Но Кира… Кира была как трещина в этом доме, которая расползалась с каждым днем.
— Тань, давай поговорим — тихо сказал он, когда дети ушли спать.
— О чем? О ней? — Ее голос был спокойным, но в нем звенела угроза.
— Она… она не отстанет, — признался он, опустив голову. — Говорит, что ребенок мой. И что… или я с ней, или она все разрушит.
Таня молчала. Долго. Так долго, что Никита начал слышать тиканье часов на стене. Наконец она сказала:
— И что ты выберешь, Никита? Ее? Или нас?
Он хотел сказать “вас”. Хотел крикнуть это, но в горле застрял ком. Потому что Кира… Кира была не просто ошибкой. Она была его слабостью, его бегством от себя самого. И теперь она держала его за горло.
— Я не знаю, — выдавил он.
Таня встала, ее стул скрипнул по линолеуму.
— Тогда уходи, — сказала она. — Уходи прямо сейчас.
Через два дня Кира стояла у входа в офис. Ее живот был еще заметнее под легким пальто, а глаза горели решимостью. Никита вышел к ней, чувствуя, как коллеги косятся из окон.
— Ну? — Кира скрестила руки. — Решил?
Он смотрел на нее — красивую, дерзкую, такую живую. И вспоминал Таню — ее усталую улыбку, ее руки, пахнущие тестом, ее голос, когда она пела колыбельную Мишке.
— Я уйду, — сказал он наконец. — Но не к тебе.
Кира замерла. Ее губы дрогнули, но она быстро взяла себя в руки.
— Ты пожалеешь, — бросила она и ушла, цокая каблуками по асфальту.
Никита вернулся домой. Таня сидела на кухне, глядя в окно. Сыновья были у бабушки. Он сел напротив, чувствуя, как тишина давит на виски.
— Я сказал ей нет, — начал он. — Тань, я… я хочу остаться. С тобой. С нами.
Она посмотрела на него, и в ее глазах не было ни радости, ни облегчения. Только усталость.
— Это твой выбор, Никита, — сказала она. — Но не думай, что все будет как раньше.
Он кивнул, понимая, что трещина в их доме никуда не делась. Она просто перестала расти. Пока.
Прошел месяц, но в квартире Никиты и Тани время будто застыло. Запах котлет давно выветрился, а кухня, когда-то сердце их дома, теперь была просто местом, где Таня молча готовила ужин для сыновей.
Никита спал на диване в гостиной, хотя Таня не прогоняла его официально — просто перестала пускать в их спальню. Дверь туда закрывалась с тихим щелчком каждый вечер, и этот звук был громче любого крика.
Никита пытался всё наладить. Он забирал Мишку и Серегу из школы, чинил кран в ванной, даже купил Тане цветы — ромашки, которые она любила. Но она ставила их в вазу без улыбки, как будто это были не цветы, а напоминание о его предательстве.
Сыновья, чувствуя напряжение, стали тише, осторожнее. Мишка перестал хихикать над своими школьными байками, а Серега почти не отрывался от телефона, будто прячась в нем от реальности.
Однажды вечером, когда Никита сидел на балконе с банкой пива, телефон снова завибрировал. Кира. Он чуть не сбросил звонок, но что-то — то ли страх, то ли чувство вины — заставило ответить.
— Никита, — ее голос был не таким, как раньше. Не резким, не уверенным. Тихим, надломленным. — Я… я потеряла ребенка.
Он замер. Ветер шуршал листвой за окном, где-то внизу лаяла собака.
— Как… когда? — выдавил он, хотя слова казались лишними.
— Две недели назад, — Кира кашлянула, будто сдерживая слезы. — Врачи сказали, осложнения. Я… я не хотела тебе говорить, но… черт, Никита, я просто не знаю, что делать.
Он слушал, как она говорит — сбивчиво, с паузами, — и чувствовал, как внутри что-то сжимается. Не любовь, не страсть — то, что было между ними, давно выгорело. Но вина. Она была тяжелой, как бетонная плита.
Он вспомнил Киру на пороге его квартиры, с ее дерзкой улыбкой и округлым животом, и вдруг понял, что тот ребенок, которого уже нет, был и его тоже.
— Мне… мне жаль, Кира, — сказал он наконец. — Я правда… не знаю, что сказать.
— Не надо ничего говорить, — оборвала она. — Я просто хотела, чтобы ты знал. И… прощай, Никита.
Она повесила трубку. Он сидел, глядя на темный экран, и думал, что должен чувствовать облегчение. Но вместо этого было пусто — как будто кто-то вырвал кусок из его жизни, оставив рваную дыру.
На следующий день он пришел домой раньше обычного. Таня сидела за кухонным столом, перед ней стояла чашка с кофе, который она даже не пила — просто крутила в руках. Мишка и Серега были у бабушки, и в квартире стояла тишина, от которой звенело в ушах.
— Тань, — начал Никита, садясь напротив. — Кира звонила. Она… она потеряла ребенка.
Таня подняла глаза. В них не было ни удивления, ни сочувствия — только усталость, глубокая, как колодец.
— И что? — спросила она. — Это что-то меняет?
Он открыл было рот, но слова застряли. Он хотел сказать, что теперь все может быть проще, что они могут начать заново, что он готов доказать, что любит ее. Но Танин взгляд говорил: поздно.
— Я думал… может, мы попробуем? — Его голос дрожал, он ненавидел себя за эту слабость. — Тань, я же сказал ей нет. Я выбрал вас.
Она покачала головой, ее губы сжались в тонкую линию.
— Ты выбрал нас, когда она тебе угрожала, Никита. Не потому, что хотел. А потому, что боялся. — Она встала, отодвинув стул. — Я устала бояться за нашу семью. Устала ждать, когда ты снова решишь “глотнуть воздуха” где-то на стороне.
— Таня, я не… — он протянул руку, но она отступила.
— Не надо, — тихо, но твердо сказала она. — Я подала на развод. Бумаги уже у адвоката. Я хочу, чтобы ты ушел. Не сегодня, не завтра — но скоро. Ради мальчиков. Ради меня.
Никита почувствовал, как пол уходит из-под ног. Он смотрел на нее — на ее прямую спину, на морщинки у глаз, на руки, которые столько лет готовили ему ужин, гладили его рубашки, обнимали сыновей. И понимал, что потерял ее не в тот вечер, когда Кира явилась на порог, а гораздо раньше — в те моменты, когда выбирал легкость вместо ответственности.
— Тань, — начал он, но она уже вышла из кухни. Дверь спальни щелкнула, как выстрел.
Через неделю Никита собрал вещи. Два чемодана, коробка с книгами и старый ноутбук. Он стоял в коридоре, глядя на фотографии на стене — он, Таня, Мишка и Серега на море три года назад. Все смеются, солнце бьет в глаза. Тогда казалось, что так будет всегда.
Марина, соседка, заглянула, когда он тащил чемоданы к лифту. Ее любопытные глаза пробежались по его вещам, но она не улыбнулась, как обычно.
— Никит, ты куда? — спросила она, хотя явно знала ответ.
— Квартиру сниму, — буркнул он. — Таня… она не хочет меня видеть.
Марина вздохнула, покачав головой.
— Ну, ты сам все это заварил, — сказала она, но без злорадства. — Береги мальчишек хотя бы.
Он кивнул, хотя в горле стоял ком. Лифт звякнул, двери открылись. Никита шагнул внутрь, чувствуя, как его жизнь — та, что была теплой, шумной, родной — остается за этими дверями.
На работе Игорь Викторович, узнав о разводе, хлопнул его по плечу и сказал:
— Бывает, Никит. Жизнь — она как стройка: один кирпич выдернешь, и все рушится. Начнешь заново, не тушуйся.
Но Никита знал, что заново не начнешь. Можно построить что-то другое, но тот дом — с Таней, с их смехом, с запахом котлет — уже остался в прошлом.
Он вышел из офиса, зажег сигарету, первую за три года, и затянулся, глядя на серое небо. Дым щипал глаза, но он не плакал. Просто шел вперед, не зная, куда.