Я стою у кофе-машины в офисе, а она, зараза, опять жужжит, как старый холодильник, и плюется кипятком. Вадим, 35 лет, холост, лицо — хоть на обложку журнала, говорят. Только мне от этого не легче. Чашка в руке горячая, пальцы ноют, а за спиной уже слышу шаги — легкие, быстрые, с цоканьем каблуков. Это Светка из бухгалтерии. Опять.
— Вади-им, — тянет она, как будто конфету на языке катает. — Ты сегодня в синем пиджаке, да? Прямо как из кино. Слушай, а ты вечером свободен?
Я поворачиваюсь, стараюсь улыбнуться, но выходит криво, как будто лимон пожевал. Светка — лет тридцать, волосы крашеные, блонд, губы накрашены так, что их видно из космоса. Она наклоняется чуть ближе, чем нужно, и я чувствую запах ее духов — что-то сладкое, тяжелое, как сироп.
— Свет, я занят, — говорю, глядя в сторону. — Дела, знаешь.
— Ой, какие дела? — хихикает она, поправляя локон. — Вадик, ну ты же не железный, давай уже, расслабься!
Я отхлебываю кофе, обжигаю язык и морщусь. Расслабься, ага. Легко сказать. Последний месяц я только и делаю, что уворачиваюсь от таких, как Светка. Они везде — в офисе, в лифте, в кафешке через дорогу, где я беру свой сэндвич. Каждая вторая смотрит так, будто я приз в лотерее, а они уже держат выигрышный билет.
Иногда хочется взять и уехать в глушь, где нет ни одной женщины на сто километров. Но это, конечно, фантазия. А реальность — вот она, в виде Светки, которая уже тянет руку к моему рукаву.
— Свет, мне пора, — бормочу, отступая к двери. Она только смеется, но я уже на всех парах несусь к своему столу.
Моя жизнь не всегда была такой. В школе я был тощий, с прыщами и в очках с толстыми стеклами. Девочки меня не замечали, а если и замечали, то только чтобы посмеяться. Потом, годам к двадцати, я как-то выправился: вырос, раздался в плечах, лицо очистилось, а очки сменил на линзы.
И вот тогда началось. Сначала я радовался — кто бы не обрадовался, когда девчонки сами вешаются на шею? Но лет через пять понял: это не комплимент, это капкан. Каждая хочет чего-то своего — кто романтики, кто кольцо на палец, кто просто похвастаться подружкам. А я… я, черт возьми, просто хочу, чтобы меня оставили в покое.
Костя, мой друг с универа, только ржет, когда я ему жалуюсь. Мы сидим в баре после работы, в углу, где пахнет пивом и жареной картошкой. Костя — низкий, лысеющий, с пузом, которое он гордо называет «жизненный опыт». Он заказывает вторую кружку и тычет в меня пальцем.
— Вадик, ты серьезно ноешь? — хохочет он. — У тебя от баб отбою нет, а ты сидишь с лицом, как будто налоги платить заставили. Да я бы полжизни отдал, чтобы хоть одна на меня так посмотрела!
— Костян, ты не понимаешь, — я кручу стакан с виски в руке, лед позвякивает. — Это не жизнь, а какой-то цирк. Я на работу хожу, как на минное поле. Сегодня Светка, вчера Лена из маркетинга, позавчера Катя с ресепшена. Я уже в туалет по расписанию хожу, чтобы не пересекаться.
Костя давится пивом, кашляет, вытирает рот рукавом.
— Бедняжка, — ехидничает он. — А что Лена? Она ж вроде ничего, симпатичная.
— Симпатичная, — соглашаюсь я, — но она мне на стол записку подсунула. С номером телефона и смайликом-сердечком. Я ее в урну выкинул, а она потом весь день дулась, как будто я ей предложение руки и сердца не сделал.
Костя ржет так, что бармен косится на нас. Я только вздыхаю. Легко ему смеяться — у него жена, двое детей, ипотека. Его никто не ловит в коридорах, не зовет на «просто кофе» с многозначительным взглядом.
— Слушай, Вадь, — Костя становится серьезнее, — а ты не думал, что, может, пора уже? Ну, выбрать одну, остепениться? Тебе ж тридцать пять, не пацан уже.
Я смотрю на него, как на идиота. Остепениться? Я пробовал. Была у меня Маша пару лет назад. Хорошая девчонка, умная, с чувством юмора. Но через полгода она начала говорить про свадьбу, детей, дом за городом.
А я… я не готов. Не знаю, буду ли готов когда-нибудь. Мне нравится моя жизнь — квартира в центре, работа, где я на хорошем счету, пара поездок в год на море. Зачем мне это все усложнять?
— Костян, — говорю, — если я женюсь, это будет не любовь, а капитуляция. Я не хочу, чтобы меня выбирали только за лицо. Хочу, чтобы хоть кто-то увидел, что я не только мордашка, но и человек.
Он качает головой, но спорить не лезет. Мы допиваем, и я иду домой, а в голове крутится его вопрос. Может, он прав? Может, я просто бегаю от самого себя?
На следующий день в офисе начинается новый виток ада. Лена из маркетинга подкарауливает меня у лифта. Она в обтягивающем платье, волосы распущены, и я уже знаю, что сейчас будет. Она улыбается, но глаза у нее цепкие, как у кошки перед прыжком.
— Вадим, — начинает она, — я тут думала… Может, сходим куда-нибудь? Есть новый ресторан на набережной, говорят, классный.
— Лен, — я стараюсь говорить мягко, но внутри уже все кипит, — я правда занят. Проекты, дедлайны, сам понимаешь.
Она хмурится, губы сжимаются в тонкую линию.
— Ты всегда занят, Вадим, — голос у нее становится резким, как нож. — Что, я тебе не нравлюсь? Или ты вообще никого не подпускаешь?
Я открываю рот, чтобы ответить, но тут двери лифта открываются, и я почти вбегаю внутрь. Она остается стоять, скрестив руки, а я чувствую себя, как будто только что сбежал из клетки. Но это не конец. О, нет. В обед Катя с ресепшена «случайно» задевает мою руку, когда я беру салат в столовой, и шепчет:
— Вадик, ты сегодня такой… серьезный. Может, я тебя развеселю?
Я чуть не роняю поднос. Развеселю? Господи, да я уже на грани нервного срыва! Вечером я звоню Косте и почти ору в трубку:
— Это невыносимо! Я серьезно, хоть на улицу не выходи! Они как стая, Костян! Стая!
Он опять ржет, но потом говорит:
— Вадь, а ты пробовал просто сказать им правду? Ну, что ты не хочешь никаких романов? Может, они отстанут.
Я задумываюсь. Правда? А что, собственно, правда? Что я устал от их внимания? Что я не верю в любовь, потому что все, что я вижу, — это охота за моим лицом и статусом? Или что я, черт возьми, просто боюсь, что если кого-то подпущу, то потеряю себя?
Через неделю я решаю попробовать. В офисе очередная засада — Светка и Лена о чем-то шепчутся у моего стола, когда я прихожу утром. Я беру себя в руки, сажусь и говорю, глядя им в глаза:
— Девочки, давайте начистоту. Вы классные, правда. Но я не ищу отношений. Ни с кем. Мне просто… не надо этого. Понимаете?
Они переглядываются. Светка хмыкает, Лена закатывает глаза.
— Вадим, — говорит Лена, и в голосе ее сквозит обида, — ты думаешь, мы только за твоей внешкой бегаем? А может, ты просто боишься?
Я чувствую, как кровь приливает к лицу. Боится? Да, черт возьми, боюсь! Боюсь, что меня опять сведут к картинке, к трофею. Но я молчу, только киваю.
— Ладно, — Светка пожимает плечами. — Как знаешь.
Они уходят, а я сижу и смотрю в монитор, где мигает курсор. Внутри пустота, но где-то глубоко, как искра в темноте, теплится мысль: может, я все-таки не прав? Может, я сам себя загнал в этот угол, где нет выхода?
Тем вечером я сижу дома, в своей пустой квартире. На столе бутылка пива, телевизор бормочет что-то про футбол. Я думаю о Маше, о том, как она смеялась, когда мы гуляли по парку. О том, как она однажды сказала: «Вадим, ты не даешь никому шанса узнать тебя. Даже мне». Может, она была права? Может, я не даю шанса не только им, но и себе?
Я беру телефон, нахожу ее номер. Пальцы дрожат, но я нажимаю «позвонить». Гудки. Один, два, три. Она не берет. И я понимаю, что это, наверное, и есть мой ответ.
Жизнь — она как этот город за окном: шумная, яркая, полная людей, но иногда такая чертовски одинокая. И я сижу, смотрю в потолок и думаю: может, пора уже перестать бегать? Может, пора наконец-то повернуться лицом к тому, что я так старательно обходил стороной?
Телефон молчит, гудки обрываются, и я сижу, уставившись в темный экран. Маша не ответила. Ну и ладно, думаю, может, оно и к лучшему. Но внутри что-то скребется, как кот, запертый в кладовке. Я откидываюсь на диване, пиво в руке уже теплое, а за окном Москва мигает огнями, как будто подмигивает: «Ну что, Вадим, опять сам с собой?»
На следующий день в офисе тишина. Светка и Лена больше не подкатывают, но их взгляды — как лазеры, прожигают спину. Я сижу за компом, тыкаю в таблицу с отчетами, но мысли где-то в другом месте. Вчерашний разговор с девчонками засел в голове, как заноза.
«Ты боишься» — Лена попала в точку, и это бесит. Боюсь? Может быть. Но чего? Открыться? Или того, что кто-то правда увидит меня, а я окажусь не таким уж и крутым?
В обед я беру кофе и иду к окну. На улице дождь, асфальт блестит, как черное зеркало. И тут в кармане вибрирует телефон. Не Маша. Номер незнакомый. Я хмурюсь, но беру трубку.
— Вадим? — голос женский, низкий, с легкой хрипотцой, как будто хозяйка курит или только что проснулась. — Это Аня. Помнишь меня?
Я напрягаю мозг. Аня? Какая Аня? В голове мелькают лица, но ни одно не цепляется.
— Э-э, напомни? — говорю осторожно.
Она смеется, и этот смех — как глоток виски, теплый и обжигающий.
— Аня. С универа. Мы на третьем курсе на вечеринке у Кости целовались в коридоре, пока все пили дешевое вино. Забыл?
Я чуть не роняю чашку. Аня. Господи, да, Аня! Высокая, с короткой стрижкой, всегда в джинсах и с саркастичной ухмылкой. Она тогда была не как все — не бегала за мной, не строила глазки. Мы просто болтали полночи, а потом… ну да, был момент. Но потом она пропала, перевелась в другой вуз, и я о ней больше не слышал.
— Аня, черт, конечно, помню! — я улыбаюсь, сам не замечая. — Ты откуда взялась?
— Долгая история, — говорит она. — Я в Москве, вернулась пару месяцев назад. Нашла твой номер через Костю. Слушай, давай встретимся? Хочу тебя увидеть.
Я замираю. Встретимся? После стольких лет? Это как открыть старую книгу, которую не читал с детства, — и страшно, и любопытно.
— Давай, — говорю, хотя внутри все сжимается. — Сегодня вечером? В «Пивной кружке» на Тверской?
— Договорились, — отвечает она, и я слышу, как она улыбается. — В восемь. Не опаздывай, красавчик.
Вечером я в баре. Прихожу на десять минут раньше, заказываю пиво, сажусь у окна. Нервничаю, как пацан перед первым свиданием. Аня… Что она вообще делает в Москве? И почему вдруг вспомнила обо мне? Я кручу в руках подставку под кружку, пока она не превращается в мятый комок.
И вот она входит. Высокая, все та же короткая стрижка, только теперь с легкой сединой у висков. Джинсы, кожаная куртка, на шее тонкий шарф. Она видит меня, машет рукой и идет ко мне, а я чувствую, как сердце стучит, как будто я пробежал стометровку.
— Вадим, — говорит она, садясь напротив. — Ну ты и вымахал. А я думала, ты все такой же тощий ботан.
— А я думал, ты все такая же язва, — парирую я, и мы оба смеемся.
Она заказывает вино, я беру еще пива, и мы начинаем болтать. Сначала про универ, потом про жизнь. Она рассказывает, что уехала в Питер, работала фотографом, потом в Европе, снимала для каких-то журналов. Вернулась, потому что «устала от вечного бега». Я слушаю, а сам думаю: она не изменилась. Та же искра в глазах, тот же смех, который будто сбивает тебя с ног.
— А ты, Вадим? — спрашивает она, наклоняясь ближе. — Все еще звезда универа? Девчонки небось до сих пор за тобой бегают.
Я фыркаю, но внутри что-то екнуло. Рассказываю ей про офис, про Светку, Лену, Катю. Она слушает, подперев подбородок, и вдруг говорит:
— Знаешь, я ведь тогда, в универе, думала, что ты другой. Не из тех, кто купается во внимании. А ты, похоже, так и не научился с этим жить.
Я молчу. Она права, черт возьми. Но я не знаю, что сказать. Вместо этого спрашиваю:
— А ты зачем вернулась, Ань? И почему мне позвонила?
Она откидывается на спинку стула, смотрит в сторону, как будто собирается с мыслями. Потом говорит, и голос ее становится тише:
— Я нашла твой старый дневник. Ну, не совсем дневник. Записки, которые ты оставлял в библиотеке, на полях книг. Помнишь, ты любил писать всякие цитаты, мысли? Я их случайно нашла, когда разбирала свои коробки. И… не знаю, Вадим. Захотелось узнать, кем ты стал.
Я чувствую, как кровь приливает к лицу. Дневник? Господи, я и забыл про это. В универе я был романтиком, писал всякую ерунду на полях учебников — про жизнь, про одиночество, про то, как хочу быть кем-то большим, чем просто «красивый парень».
И она это нашла? Я смотрю на нее, а она на меня, и между нами повисает тишина, густая, как туман.
— Ань, — начинаю я, но она перебивает:
— Вадим, я не просто так позвонила. Я… — она замолкает, теребит край шарфа, потом резко смотрит мне в глаза. — Я открываю галерею. Фотовыставку. И хочу, чтобы ты был частью этого. Не как модель, не как «красивое лицо». Как человек, который умеет чувствовать. Я видела твои записи, и я знаю, что ты не пустой. Поможешь мне?
Я открываю рот, но слов нет. Галерея? Я? Это как удар под дых — неожиданно, но не больно, а как-то… волнующе. Я смотрю на нее, на ее серьезные глаза, на морщинки у губ, которые появились за эти годы. И вдруг понимаю: она не смотрит на меня, как на трофей. Она видит что-то большее. И это пугает, но в то же время тянет, как магнит.
— Ань, ты серьезно? — наконец выдавливаю я. — Я не фотограф, не художник. Я менеджер, черт возьми, я отчеты пишу!
— А мне плевать, — отрезает она. — Ты мне нужен не за отчеты. Ты нужен за то, что у тебя внутри. Согласен?
Я молчу, кручу кружку в руках. В голове хаос. Это не просто выставка. Это как будто она предлагает мне шагнуть в пропасть, но обещает, что там внизу есть что-то настоящее. И я, сам не зная почему, киваю.
— Ладно, — говорю. — Давай попробуем.
Она улыбается, и в этой улыбке — как будто весь мир на секунду остановился. Мы допиваем, болтаем еще час, и я иду домой, а в груди что-то теплое, чего я давно не чувствовал. Может, это надежда? Или просто шанс перестать быть просто «красивым парнем»?
На следующий день я звоню Косте. Он, как обычно, ржет, когда я рассказываю про Аню и ее идею.
— Вадик, ты попал, — хохочет он. — Это ж не просто выставка, это она тебя на крючок взяла!
— Да пошел ты, — огрызаюсь я, но сам улыбаюсь. Может, и правда попал. Но, черт возьми, впервые за долгое время мне кажется, что это тот крючок, с которого я не хочу срываться.
Проходит месяц.
Я стою в небольшой галерее на Сретенке, где пахнет свежей краской и кофе из соседнего кафе. Стены увешаны черно-белыми фотографиями Ани — люди, улицы, моменты, пойманные так, будто она украла их у времени.
А в углу, на отдельном стенде, мои записки. Те самые, из универа, которые она нашла. Аня их оформила как часть выставки: старые листки с моими корявыми строчками, рядом с ее снимками.
«Одиночество в толпе» — так называется эта часть. Я смотрю на это все и чувствую, как внутри что-то шевелится, будто кто-то открыл окно в пыльной комнате.
Аня рядом, в черном платье, с бокалом вина в руке. Она улыбается гостям, но я ловлю ее взгляд — быстрый, теплый, как будто только для меня. Я в своем обычном пиджаке, но впервые за долгое время не думаю о том, как выгляжу.
Люди вокруг разглядывают фотографии, шепчутся, кто-то даже подходит ко мне, спрашивает про записи. Я мямлю что-то невнятное, но они кивают, как будто я сказал что-то глубокое. Странно. Не привык я к такому.
— Вадим, — Аня подходит, когда толпа немного редеет. — Ну как, не жалеешь, что согласился?
Я смотрю на нее, на ее глаза, в которых отражаются огни галереи.
— Жалею, что не написал побольше, — шучу я, но голос дрожит. — Ань, это… это круто. Я не думал, что мои каракули могут кого-то тронуть.
Она улыбается, касается моей руки — легко, почти невесомо, но я чувствую, как ток пробегает по коже.
— Ты не каракули писал, Вадим. Ты писал себя. И я рада, что ты мне доверился.
Я молчу. Хочу сказать что-то умное, но в голове пусто. Вместо этого я просто беру ее за руку. Она не отстраняется, только смотрит на меня, и в этот момент я понимаю: я не бегу. Впервые за годы я не хочу никуда бежать.
Позже мы сидим в пустой галерее, на полу, среди разбросанных бокалов и крошек от крекеров. Аня рассказывает про свои поездки, про то, как однажды снимала закат в Португалии и чуть не утопила камеру в океане.
Я смеюсь, а сам думаю: вот оно, настоящее. Не взгляды Светки или Лены, не их намеки и ожидания. А вот это — разговоры до полуночи, ее смех, который как будто открывает что-то внутри меня.
— Ань, — говорю я, когда она замолкает, — а что дальше? Ну, с нами?
Она смотрит на меня, прищуривается, как будто пытается разглядеть что-то за моими глазами.
— А ты чего хочешь, Вадим? — спрашивает она, и в голосе нет ни тени кокетства, только честность. — Я не буду тебя ловить, как твои офисные подружки. Но если ты хочешь… я тут.
Я чувствую, как горло сжимает. Хочу ли я? Черт, да, хочу. Хочу этих разговоров, ее взгляда, ее смеха. Хочу перестать быть просто красивой обложкой. Но я боюсь — не ее, а того, что могу все испортить.
— Я… — начинаю я, но она перебивает, кладет руку мне на плечо.
— Не торопись, — говорит она. — У нас есть время. Просто… не закрывайся, ладно?
Я киваю, и мы сидим так еще долго, пока за окнами не начинает светлеть. Москва просыпается, а я чувствую, что, может, и я начинаю просыпаться. Не от того, что меня хотят, а от того, что я сам, наконец, хочу. Хочу быть больше, чем просто «Вадик, красавчик». Хочу быть человеком, которого Аня увидела в тех старых записях.
На следующий день я иду в офис. Светка и Лена перешептываются, но я только улыбаюсь. Впервые их взгляды не жгут. Я сажусь за стол, открываю ноутбук и пишу сообщение Косте: «Костян, кажется, я нашел что-то настоящее». Он отвечает через минуту: «Ну наконец-то, Вадик. Не облажайся».
Я смеюсь, а потом беру телефон и пишу Ане: «Когда следующая выставка? Я в деле». Она отвечает смайликом — солнце.
И я думаю: может, это и есть мой шанс? Не просто быть тем, кем меня видят, а стать тем, кем я могу быть. С ней. С самим собой.