Аллергия на порох: почему фэнтези предпочитает звон мечей
В уютных, пропахших пергаментом и пылью веков мирах фэнтези, где драконы парят с величием, недоступным любому бомбардировщику, а магия выписывает кренделя похлеще артиллерийского залпа, бытует одна весьма примечательная и упорная неприязнь. И обращена она против пороха. Да-да, того самого дымного, громогласного и, чего уж там, не слишком изящного изобретения человеческого гения, которое столь решительно перекроило карту войны в нашем, действительном мире. Творцы вымышленных вселенных, с упоением живописующие эпохи, до странности напоминающие наше собственное Средневековье – с его стрельчатыми замками, рыцарскими ристалищами и томными красавицами, – отчего-то с завидным упорством обходят стороной этот гремучий артефакт.
Герои их сказаний, закованные в сверкающие (или, напротив, нарочито-потертые) латы, по-прежнему предпочитают разрешать споры на языке стали и натянутой тетивы. Луки выводят свою смертоносную мелодию, арбалеты с сухим, отрывистым щелчком посылают в цель тяжелые болты, а при осаде твердынь, кажущихся неприступными, в ход идут испытанные временем требушеты и катапульты, швыряющие каменные глыбы с грацией, достойной премьера балетной труппы. И все это под неизменный аккомпанемент – лязг клинков, треск раскалываемых щитов и яростные боевые возгласы. Картина, спору нет, впечатляющая и полная романтики. В ней находится место и благородству (пусть порой и весьма избирательному), и беззаветной отваге, и демонстрации виртуозного владения холодным оружием. Пушки же, эти неуклюжие, блюющие пламенем и смрадными клубами дыма создания, в столь изысканную композицию вписываются из рук вон скверно. Они видятся чем-то приземленным, грубым, разрушающим хрупкое волшебство рыцарского поединка. Ведь несравненно увлекательнее следить за тем, как два витязя сходятся в изощренном смертельном танце, обмениваясь отточенными ударами, нежели за тем, как один из них, не слишком обременяя себя фехтовальными тонкостями, просто наводит на супротивника жерло ручной пищали.
Быть может, все дело в эстетике. Пороховой дым не слишком кинематографичен, а оглушительный грохот выстрелов безжалостно топит патетические музыкальные пассажи. А возможно, виной тому подспудное желание сохранить некий игровой баланс, ведь появление огнестрельного оружия неминуемо смещает акценты, умаляя значение личного мастерства воина перед лицом бездушной машины умерщвления. Или же это просто дань укоренившейся традиции, согласно которой «истинное» фэнтезийное Средневековье – это мир, начисто лишенный пороха, вселенная, где безраздельно властвуют магия и сталь, а технический прогресс навеки замер на отметке «хитроумное приспособление для подъема решетки в замковых воротах». Так или иначе, это упущение бросается в глаза. И подобная избирательность авторов порождает весьма занятный диссонанс с исторической реальностью, которая, как оказывается, была куда более «громогласной» и «задымленной», нежели нам порой пытаются внушить.
Шепот селитры и серы: заря новой, шумной эры
Вопреки въевшимся в массовое сознание образам, средневековая Европа вовсе не оставалась глуха к громоподобному потенциалу черного порошка. Пока на страницах фэнтези-эпопей рыцари оттачивали смертоносное искусство меча, даже не догадываясь о грядущем перевороте в военном деле, в мире реальном алхимики и военные инженеры уже вовсю колдовали над «адским зельем». Первые крупицы знаний о порохе, этом поразительном составе из селитры, серы и угля, просочились в Европу с Востока – вероятно, через арабских мудрецов или благодаря неугомонным монгольским завоевателям, которые уже успели в полной мере оценить его сокрушительную мощь. Ориентировочно к рубежу XIII–XIV столетий европейцы не только ознакомились с рецептурой, но и принялись деятельно ее осваивать, приноравливая к собственным нуждам.
Поначалу, разумеется, это были несмелые шаги. Первые образцы огнестрельного оружия, появившиеся на бранных полях, имели мало общего с изящными мушкетами или скорострельными винтовками последующих эпох. То были, скорее, неуклюжие, примитивные конструкции, получившие названия «ручницы» или «ручные бомбарды». Представьте себе короткую металлическую трубу, наглухо запаянную с одного конца и оснащенную затравочным отверстием. Это сооружение, зачастую весьма топорной выделки, крепилось к деревянному ложу. Заряжалось оно с дульной части: сперва засыпался порох, затем вгонялся снаряд – каменное либо металлическое ядро, а то и просто пучок стрел или обрубки железа. Воспламенялся заряд через затравочное отверстие – раскаленным железным прутом или медленно тлеющим фитилем. Боевая эффективность такого оружия была, мягко выражаясь, скромной. Точность оставляла желать много лучшего, дальнобойность была невелика, а процесс перезарядки отнимал прорву времени. К тому же, первые «огнестрелы» рисковали не меньше тех, в кого метили: стволы нередко разрывало, нанося увечья незадачливым воителям. Неудивительно, что на первых порах к этому «огненному диву» относились с изрядной долей скептицизма, отдавая предпочтение проверенным лукам и арбалетам.
Однако пытливая техническая мысль не дремала. Постепенно устройство огнестрельного оружия совершенствовалось. Возникли более надежные замковые механизмы, улучшилось качество пороха и самих стволов. Одним из наиболее ранних археологических подтверждений использования огнестрельного оружия в Европе считается находка в итальянском замке Монте-Варино – бронзовый горшковидный артефакт, датируемый 1326 годом, который специалисты идентифицируют как примитивное орудие, предназначенное для метания снарядов силой пороховых газов. Это уже не просто «шепот» – это вполне отчетливый «голос» нарождающейся военной эпохи.
Одновременно с ручным огнестрельным оружием набирала силу и артиллерия. Первые пушки, или бомбарды, были созданиями массивными, неповоротливыми и требовали колоссального расхода пороха и снарядов. Их отливали из бронзы либо сковывали из железных полос, стягивая обручами. Стреляли они каменными ядрами, способными крушить крепостные стены, дотоле почитавшиеся несокрушимыми. Транспортировка этих чудищ была делом не из легких, а скорострельность – удручающе низкой. Но психологическое воздействие от их применения было колоссальным. Оглушительный рев выстрелов, клубы едкого дыма, летящие с неодолимой силой ядра – все это сеяло панику среди защитников осажденных городов и твердынь. Эпоха «безмолвных» осад клонилась к закату. Средневековье, которое мы привыкли связывать с перезвоном клинков и посвистом стрел, начинало наполняться новым, куда более оглушительным звуковым сопровождением. И этот саундтрек звучал все настойчивее, предвещая коренные перемены не только в тактике и стратегии войны, но и в самой ткани общества.
Когда сталь встретилась со свинцом: рыцари против аркебуз
Наступление пороховой эры отнюдь не означало немедленного и бесславного конца рыцарства и его традиционного арсенала. Напротив, в течение весьма продолжительного периода сталь и свинец причудливо сосуществовали на полях брани, порождая удивительные тактические гибриды и ставя перед военными умами той эпохи новые, нетривиальные задачи. Представление о том, будто первый же мушкетный залп стер с лица земли закованных в сияющие латы кавалеров, есть не более чем эффектное, но грубое упрощение. Реальность была куда как сложнее и многограннее.
Рыцарские доспехи, достигшие к XV столетию апогея своего развития, являли собой подлинные шедевры кузнечного искусства и инженерной мысли. Полный латный комплект, надежно укрывавший воина с головы до пят, был способен выдержать скользящий удар меча, прямое попадание стрелы или арбалетного болта. И, что для многих может показаться удивительным, он обеспечивал вполне действенную защиту и от ранних образцов огнестрельного оружия. Пуля, выпущенная из аркебузы или ручной пищали на излете своей траектории, либо угодившая в доспех под острым углом, зачастую была не в силах его пробить, оставляя лишь вмятину или бессильно соскальзывая. Разумеется, прямое попадание с близкой дистанции, особенно из более мощного мушкета, могло иметь плачевные последствия, но говорить о полной беззащитности рыцаря перед лицом «огненной напасти» было бы явным преувеличением. Более того, мастера-доспешники неустанно совершенствовали свои изделия, стремясь повысить их пулестойкость, утолщая пластины в наиболее уязвимых зонах и придавая им такие формы, которые способствовали бы рикошету.
Однако огнестрельное оружие обладало целым рядом неоспоримых достоинств. Во-первых, оно было значительно проще в освоении. Чтобы подготовить искусного лучника, требовались годы упорных тренировок, тогда как обучить солдата сносно обращаться с аркебузой можно было за считанные недели. Это открывало возможность для массового вооружения пехоты, позволяя формировать подразделения, способные наносить весьма чувствительные потери даже тяжелой рыцарской коннице. Во-вторых, нельзя сбрасывать со счетов психологический фактор. Грохот выстрелов, яркие вспышки пламени и клубы дыма устрашающе действовали не только на людей, но и на лошадей, внося смятение и сумятицу в ряды атакующей кавалерии. Представьте себе лавину закованных в сталь всадников, несущихся во весь опор, – зрелище, способное обратить в паническое бегство кого угодно. Но когда их встречает слаженный, убийственный залп аркебузиров, когда под копытами ретивых скакунов начинают валиться сраженные свинцом товарищи, а воздух густеет от едкого порохового смрада, даже самые закаленные и отважные сердца могут дрогнуть.
Появление огнестрельного оружия вынудило рыцарство спешно искать новые тактические решения. Атаки стали более стремительными и дерзкими, дабы сократить время пребывания под губительным обстрелом. Возросла роль легкой кавалерии, способной к быстрым маневрам и внезапным ударам по флангам стрелков. Но постепенно становилось все очевиднее, что золотой век безраздельного господства тяжелой рыцарской конницы неумолимо клонится к закату. Огнестрельное оружие демократизировало войну: простой пехотинец, вооруженный аркебузой, получал шанс успешно противостоять высокородному, закованному в латы рыцарю. Это исподволь подтачивало сами устои феодального военного устройства.
Примечательно, что и сами рыцари отнюдь не брезговали новомодным оружием. Сохранились свидетельства о том, что знатные воины охотно использовали пистолеты и карабины, особенно в ситуациях, когда применение длинного копья или меча было затруднительным или неэффективным. Так, Жан Бесстрашный, герцог Бургундский, прославившийся своей воинственностью и неуемными политическими амбициями, в начале XV века (ориентировочно в 1421 году) содержал личную гвардию, в которой, по некоторым источникам, насчитывалось до четырех тысяч воинов, вооруженных ручными пушками. Это красноречиво свидетельствует о том, что наиболее дальновидные военачальники той эпохи прекрасно осознавали колоссальный потенциал нового оружия и стремились как можно скорее интегрировать его в свои армии. Таким образом, поле брани превращалось в причудливую арену, где старые и новые методы ведения войны самым неожиданным образом переплетались, а ослепительный блеск рыцарских лат все чаще тускнел под пеленой порохового дыма. Это было время великих перемен, эпоха болезненной, но неотвратимой трансформации военного искусства.
Неудобная правда: средневековые поля сражений не молчали
Вопреки идиллическим картинам, усердно рисуемым популярной культурой, где баталии сводятся преимущественно к изящным поединкам на холодном оружии под мелодичный перезвон стали, реальные средневековые сражения, особенно начиная с XIV–XV столетий, были оглушительно далеки от этой пасторальной (если подобное слово вообще применимо к войне) тишины. Грохот артиллерии и сухой треск ружейных залпов становились все более привычным и неотъемлемым аккомпанементом к яростному лязгу мечей и отчаянным крикам сражающихся.
Одним из хрестоматийных примеров раннего, но уже весьма впечатляющего применения артиллерии является битва при Креси в 1346 году – одно из поворотных сражений Столетней войны. Англичане, ведомые королем Эдуардом III, развернули против французского войска несколько пушек. И хотя эти орудия были еще довольно примитивны, их роль отнюдь не стоит приуменьшать. Историки до сих пор ведут дебаты о том, сколь значительным был их непосредственный физический урон, но психологическое воздействие на французских рыцарей, совершенно не привыкших к подобному «адскому громыханию», было, вне всякого сомнения, ошеломляющим. Рев выстрелов и летящие со свистом ядра вносили панику и сумятицу в ряды атакующих, тем самым способствуя успеху английских лучников, которые и нанесли основное поражение надменной французской армии. Битва при Креси наглядно продемонстрировала, что на европейских полях сражений появился новый, чрезвычайно грозный участник.
Еще более рельефно решающая роль артиллерии проступила в битве при Кастийоне в 1453 году, которая по праву считается последним крупным аккордом Столетней войны. Французы, горьким опытом наученные предыдущими поражениями, сделали стратегическую ставку на мощную артиллерийскую подготовку. Их полевой лагерь был основательно укреплен и ощетинился жерлами многочисленных пушек. Когда английская армия под предводительством прославленного Джона Талбота ринулась в атаку на французские позиции, она немедленно попала под шквальный, убийственный огонь артиллерии. Залпы французских орудий причиняли атакующим англичанам колоссальный урон, буквально выметая целые ряды. Эта битва стала неопровержимым доказательством того, что артиллерия способна не только сокрушать крепостные стены, но и играть доминирующую роль в полевых баталиях, эффективно истребляя как пехоту, так и кавалерию. Блистательная победа французов при Кастийоне была во многом предопределена именно их неоспоримым превосходством в артиллерии и мастерским ее использованием.
Осадное искусство также претерпело коренные изменения с пришествием пороха. Если прежде осаждающим приходилось уповать на изнурительную блокаду, голод, хитроумные подкопы или громоздкие штурмовые лестницы и осадные башни, то теперь в их арсенале появились могучие бомбарды, способные методично, удар за ударом, превращать в крошево самые неприступные стены. Каменные ядра весом в сотни килограммов, изрыгаемые из ненасытных жерл этих осадных левиафанов, обращали в груды щебня гордые башни и несокрушимые куртины, пролагая дорогу штурмовым отрядам. Разумеется, и обороняющиеся не сидели сложа руки: они также спешно начали устанавливать на стенах пушки, пытаясь вести контрбатарейную борьбу и огрызаться огнем. Города стали спешно облачаться в новые типы фортификационных сооружений – бастионные системы, изначально рассчитанные на то, чтобы выдерживать интенсивный артиллерийский обстрел. Но общая тенденция была неумолима: эпоха гордых, неприступных замков, способных месяцами, а то и годами, выдерживать осаду, безвозвратно канула в Лету. Грохот осадных орудий стал погребальным маршем для веками складывавшейся фортификационной науки.
Таким образом, средневековые поля сражений и театры военных действий были отнюдь не так «стерильны» от пороха, как это зачастую преподносится. Начиная с XIV века, и в особенности в XV столетии, огнестрельное оружие – от примитивных ручных пищалей до чудовищных бомбард – играло все более весомую и заметную роль, кардинально меняя тактику боя, предопределяя исход сражений и осад, и громогласно возвещая о наступлении новой эры в военном искусстве. И когда в очередном фэнтезийном произведении нам рисуют мир, технологически и культурно весьма напоминающий Высокое или Позднее Средневековье, с его развитым судоходством, сложной архитектурой и утонченной придворной культурой, но при этом войны там по-прежнему ведутся исключительно по архаичному принципу «сошлись две толпы с дрекольем», это выглядит не просто досадной неточностью, а скорее намеренным игнорированием чрезвычайно важного и весьма «шумного» аспекта той ушедшей эпохи. Быть может, авторам стоит чуть внимательнее прислушаться к этому позабытому грохоту – он мог бы неожиданно добавить их вымышленным мирам и глубины, и толику исторической достоверности, ничуть не умаляя при этом безграничного простора для полета фантазии.
