— Ты, я смотрю, вообще совесть дома забыла? — Мария вышла из кухни, вытирая руки о вафельное полотенце, и уставилась на мужа так, будто сейчас кинет этим самым полотенцем прямо в лоб. — Она опять у нас деньги просила. Знаешь, на что в этот раз?
Алексей, привычно застыв с одной ногой в ботинке, обречённо вздохнул.
— Марин, не начинай. У мамы непростой период, у неё давление, ей нужен отдых…
— В пятизвёздочном отеле в Сочи?! — Мария скрестила руки на груди, впиваясь взглядом. — Алексей, она не инвалид! У неё даже давление — это от кофе и сериалов, которые она смотрит сутками. Она хочет отдыхать, а я должна вкалывать на два фронта, да?
— Маша…
— Нет, стоп. Я ещё не закончила, — перебила она, подняв палец. — Ты в курсе, что она сегодня пришла, пока я работала из дома, и пыталась мне всучить квитанцию на перевод десяти тысяч, мол, «для санатория»? И как бы невзначай проговорилась, что, если я откажусь, она «будет вынуждена сказать тебе, что у нас с Игорем из бухгалтерии слишком частые обеды». А теперь угадай: кто такой Игорь из бухгалтерии, и почему у нас обеды?
Алексей снял вторую ботинку, плюхнулся на пуфик и закрыл лицо руками.
— Ну Игорь… вроде, такой высокий, с бородкой. Я видел его у вас на корпоративе. Весёлый парень. Он тебе понравился?
— Да при чём тут понравился?! — Мария взвилась. — Мы обедаем, потому что у нас обеденное время! Я с ним кофе пью в общей зоне, как и со всеми. Мама твоя, извини, опять нюхала под дверью и складывала свою параноидальную теорию.
Алексей замолчал. Глядя на жену, он чувствовал, как между ними расползается тонкая, но прочная паутина — из недосказанности, из вины, которую он чувствовал и перед матерью, и перед Машей. И, как всегда, он стоял посередине, будто тряпка между двумя швабрами.
— Я с ней поговорю, — наконец выдавил он. — Только не надо горячиться. Мама у меня непростая, да. Но она старая, одинокая…
— Старая?! Ей шестьдесят один! И она ещё в тренажёрку ходит, между прочим. Правда, туда не качаться, а «поискать достойного мужчину с квадратными плечами». Это её цитата, между прочим. — Мария закатила глаза. — Одинокая — потому что всех разогнала. Женщину с характером никто не выдержит, даже её кот.
Алексей усмехнулся, но быстро стер улыбку, потому что Маша не шутила. У неё был тот самый голос, которым она говорила, когда в доме начиналось настоящее землетрясение.
Он ушёл в ванную, оставив за собой ощущение трусливого бегства. Мария осталась стоять посреди кухни, дрожа от злости. Она взяла телефон, открыла папку «Голосовые» и прослушала запись:
— Машенька, ты же не хочешь, чтобы Алексей подумал, что ты гуляешь с этим… как его… Игорьком? Он у тебя часто бывает, я слышала. Всё время с тобой кофе пьёт. А ты смеёшься. Не по-женски это, знаешь? Мужики ведь, они всё чувствуют. У меня язык, конечно, держится, но ты ж понимаешь…
Мария вздрогнула. Голос свекрови звучал ласково, почти с любовью. Только в этих словах была одна маленькая деталь — мерзкая, как зубочистка в котлетке. Манипуляция.
Она подумала, как же всё это достало. Достала необходимость всё время быть правильной, терпеливой, доброй. Достало жить как между двух огней: один — мать, которая звонит в день по пять раз, а другой — муж, который каждый раз морщится, но продолжает стоять за неё горой. Или не за неё?
— Ты чего там стоишь? — крикнул Алексей из ванной. — Придёшь сегодня ко мне в душ, или опять телефон гладишь?
— Глажу, да. На тебе экономлю, чтоб его хоть чем-то баловать, — буркнула Мария, и вышла на балкон.
На улице был март — мерзкий, как компромисс между мимозой и слякотью. Внизу, у подъезда, стояла знакомая фигура — Елена Петровна, в своём бархатном пальто, с сумкой, которую вечно тягает как будто в ней кирпичи. Стояла и смотрела вверх. Прямо в окно. Прямо на неё.
Мария не выдержала и помахала рукой. Та тоже махнула. Улыбка была такая… тёплая. Почти материнская.
Да, конечно. Материнская. Только для своего сынка. А я тут кто — инструмент для дойки бюджета?
На следующий день Мария сделала то, чего раньше не решалась. Купила диктофон. Маленький, незаметный. Прилепила его на кухне, под полкой, где обычно свекровь устраивала свои чаепития с допросами.
И через два дня — попала в десятку.
— Машенька, ну пойми, мне же надо немного... Я же не на панель иду! Просто маленький отпуск. Тепло, море. Ты же хочешь, чтобы я была счастлива?
— Счастлива — да. Но не за мой счёт.
— Тогда придётся Алексею сказать, что я видела вас с этим Игорем. Как вы руку на плечо ему положили. А потом вы из кафе вышли, и ты засмеялась так… легкомысленно. Это тебе не девчачьи годы. Ты замужняя женщина.
— Вы шантажируете меня?
— Что ты, что ты. Просто говорю, как есть. Мы же одна семья. Мы должны понимать друг друга.
Мария остановила запись. Сердце стучало в ушах. Ноги будто налились свинцом. Руки тряслись.
— Ну и кто теперь у нас семейка Адамсов?
Когда Алексей пришёл вечером, Мария не встретила его с обнимашками и пельмешками. Она молча протянула ему диктофон.
— Это что? — удивился он.
— Запись. Ты послушай. Только сначала сядь. Потому что стоя ты точно упадёшь.
Алексей сел. Послушал. Потом долго сидел, не моргая. Потом медленно поднялся и пошёл в прихожую.
Мария, затаив дыхание, смотрела, как он берёт куртку.
— Ты куда?
— К маме.
— Алексей, подожди…
— Нет, — он повернулся, и впервые за долгое время в его голосе не было никакой мягкости. — Если ты думаешь, что я всё это не чувствовал, ты ошибаешься. Я просто не хотел в это верить. А теперь выбора нет.
Дверь захлопнулась.
Мария осталась одна. В руке — диктофон. На кухне — пустая чашка от вчерашнего кофе.
И голос Елены Петровны в голове — ласковый, медовый, как яд.
— Мы же одна семья…
Елена Петровна исчезла на два дня. Не позвонила, не написала. Даже свои классические утренние сообщения типа «Сынок, мама снова плохо спала» или «Мария опять не здоровается, это нормально?» — проигнорировала. Мария даже один раз проверила новости, не произошёл ли какой-нибудь локальный конец света — настолько было тихо.
Алексей к вечеру второго дня выглядел встревоженным, но пытался держать лицо.
— Она не могла просто вот так пропасть. Даже в санаторий — и то предупредит заранее. Может, телефон села...
— Или язык, — невозмутимо бросила Мария, не поднимая глаз от тарелки с гречкой. — Хоть немного отдохнёт.
— Мария... Ну нельзя же так.
— Можно. Это называется “восстановление психики после системного давления”.
Алексей шумно вздохнул и ушёл на балкон звонить. Вернулся минут через двадцать, бледный.
— Она в больнице. Давление, 190 на 110. Вызвала скорую сама.
— Это точно не ядовитая подушка и не травма совестью? — язвительно поинтересовалась Мария, хотя сердце сжалось — не хотелось, чтобы у бабки действительно были проблемы.
Алексей ничего не ответил, только взял куртку и вышел.
В больнице, как выяснилось, Елену Петровну уже лечили. В коридоре пахло старым йодом и тревогой. Она лежала на койке под капельницей, лицо бледное, губы сжаты.
— Мама, как ты? — Алексей сел рядом.
— Плохо, сынок... я думала, всё, сердце не выдержит. А ты даже не позвонил. Мне скорую пришлось самой вызывать, одна, в одиночестве, среди этих стен...
Мария бы сказала: «в стиле Чехова, только без таланта», но рядом был врач, и это было бы неуместно. Тем более, она решила пока просто наблюдать.
— Мария знала? — вдруг подозрительно спросила Елена Петровна, косясь на сына.
— Узнала только от меня.
— Ну конечно... ей же всё равно. Я для неё — как старый чемодан. Без ручки. Только мешаюсь.
— Мам, не начинай. Сейчас не время.
— Вот именно, не время! А когда будет время, Алексей? Когда я умру? Вот тогда ты поймёшь, кого потерял!
— Мам...
— Ты просто не хочешь видеть, какая она. Холодная, расчётливая, ленивая... И ещё эта история с её “друзьями”.
Мария в этот момент стояла у двери, делая вид, что ищет в сумке телефон. Услышав слово “друзья”, она напряглась. Это начиналось.
— Какая история? — спокойно спросил Алексей.
— Ох, Алексей... Мне неловко это говорить. Но я... я видела её в кафе с мужчиной. Он держал её за руку. Это был не ты. И это не выглядело как “дружеский ужин”.
— Когда это было?
— Неделю назад. Я не хотела портить вам отношения. Но, видимо, пора открыть тебе глаза.
Мария выдохнула, вытащила телефон. Игра началась.
— Это было в кафе “Сити”? В пятницу, после обеда?
Елена Петровна поджала губы.
— Возможно. Я точно не запомнила...
— Мам, — Алексей перевёл взгляд на жену, — ты была там?
— Была. С Романом Сергеевичем, юристом, ты его знаешь. Обсуждали работу. Он — мой начальник. Он тридцать лет в браке, у него трое внуков и диабет. Я вряд ли ему интересна в романтическом плане.
Елена Петровна, не теряя лица, скривилась:
— Возможно. Но выглядело это по-другому. И вообще, ты слишком легко флиртуешь, Мария. И часто улыбаешься чужим мужчинам.
— Даже если я кому-то улыбнулась — это не основание обвинять меня в измене.
— А вот тут ты ошибаешься, — ледяным голосом ответила свекровь. — Ты — жена моего сына. А не актриса на гастролях. Твоя репутация — это его честь.
— Мам, это не Средневековье. И мы не в сериале «Улицы разбитых сердец».
Врач подошёл, попросил тишины. Алексей вышел в коридор. Мария — за ним.
— Ты ей веришь? — тихо спросила она.
— Я не знаю... Но почему она вообще это придумала?
— Чтобы ты сомневался. Всё просто. Она знает, что у нас сейчас ипотека, ты много работаешь, мы оба на нервах. Один толчок — и брак треснет. И этот толчок — она.
— Это бред.
— А вот это — не бред. — Мария открыла диктофон на телефоне. Голос Елены Петровны звучал отчетливо:
— Ты дашь мне эти сто тысяч, или я скажу Алексею, что ты спишь с Романом Сергеевичем. Он у меня впечатлительный. И я умею заплакать, когда надо.
Тишина. Алексей слушал запись до конца, не перебивая. В конце просто сел на лавку.
— Ты это давно записала?
— Неделю назад. Сначала думала — не покажу. Но теперь... она перешла границы.
— Она перешла все границы. И перешагнула ещё пару моральных холмов по пути.
— Что будем делать?
Алексей встал. Его лицо было мрачным, как небо над Тверью в ноябре.
— Я поговорю с ней. А ты — пожалуйста, будь дома. Без истерик. Без сцен. Всё должно быть чётко.
— Ты меня с кем путаешь? Я вообще-то человек довольно хладнокровный. Просто иногда... хочется ей в лицо сказать всё, что думаю.
— Скажешь. Но позже. Если будет что отмывать после этой истории.
В тот вечер Елена Петровна попросилась домой. Сказала, что больница её "изматывает морально". Алексей настоял, чтобы приехала к ним. Мария взяла попкорн. Вперёд, на семейное шоу.
На кухне разыгралась сцена уровня греческой трагедии. Алексей держал голос на одной ноте.
— Мама. Я всё знаю. Запись я слышал. Это низко. Это подло. Это не оправдывается никаким давлением и никакой любовью к сыну.
— Запись? Ты слушаешь её записи? Она что, за мной следит?
— Ты шантажировала мою жену. Это уголовно наказуемо. Я ещё добрый.
— Так ты ей веришь?
— Да, мама. Верю. Потому что она — моя жена. А ты — женщина, которая только что пыталась развалить наш брак ради денег.
Мария стояла в дверях, сдерживая себя изо всех сил.
— Выставь меня, да? Старую мать?
— Нет. Я просто скажу: или ты начинаешь уважать мою жену, или ты живёшь отдельно. Без оскорблений. Без интриг. И без “мама в обмороке от безразличия сына”.
Елена Петровна вспыхнула.
— Я уйду. Сама. Не переживайте. Только когда окажетесь без квартиры — не звоните мне!
— Квартира оформлена на нас. Не переживай. Мы как-нибудь разберёмся. Даже с ипотекой.
И она ушла. Словно в фильме, где титры ещё не пошли, но уже понятно: драма будет.
Мария осталась сидеть на кухне одна, с чашкой холодного чая. В голове был гул. Радость? Облегчение? Или страх, что это ещё не конец?
Алексей вошёл и сел рядом.
— Я не думал, что всё дойдёт до такого. Прости, что не видел раньше.
— Она хорошо маскируется. Профессионально. Она бы в разведке неплохо пошла.
— Ты не против, если она поживёт пару недель у моей тёти?
— Я не против, если она поживёт на другой планете. Без связи. Но тётя тоже вариант.
И они засмеялись. Сначала тихо. Потом громко. До слёз.
Через неделю было удивительно тихо. В доме не звенело от пассивной агрессии, не пахло корвалолом и Лавандой от Фаберлика, и никто не гремел кастрюлями в четыре утра, изображая мученическую жизнь.
Мария даже приготовила пасту. Салат с рукколой. Включила Нино Катамадзе — не для понтов, а потому что дома наконец стало свободно дышать.
— Ты заметил, как изменился микроклимат? — лениво спросила она, потягиваясь на диване.
— Я заметил, что впервые за пять лет я не глотаю валидол при слове “мама” — усмехнулся Алексей.
Но это была затишье. Очень подозрительно вкусная паста перед бурей.
Письмо от нотариуса пришло в понедельник. Алексей сначала подумал, что это реклама крема для суставов. Потом распечатал и завис на середине текста.
— Ты знала, что моя мать продала половину своей квартиры месяц назад? — тихо спросил он, показывая бумагу.
— Кому? Секте? Или этой сожительнице с котами с пятого этажа?
— Нет. Мне. Типа подарила. С условием пожизненного проживания. Но нотариус пишет, что теперь она подаёт иск — аннулировать сделку. Утверждает, что я “оказал на неё психологическое давление”.
— Это... сильно. Слушай, а что если это просто театр? И она хочет отыграться за “унижение”?
— Ага. Только в этом спектакле я должен отдать ей пять миллионов — рыночную стоимость её доли.
Мария замолчала. Потом аккуратно поставила чашку и посмотрела на мужа:
— А ты уверен, что ты вообще хочешь с ней продолжать общение?
— Сейчас — нет. Но это моя мать, Маша.
— Твоя мать, которая подаёт на тебя в суд. Чтобы отыграться. Классика жанра: “ты меня выгнал, а я тебя раздену”.
— Я не думал, что она способна на такое...
— А вот я думала. У неё один талант — токсичность. Всё остальное она сублимировала в жалость к себе.
Через две недели был суд. Маленький, вялый, как очередь за молоком в девяностых. Елена Петровна явилась в тёмном костюме, с чёрной косынкой на голове, изображая вдову живого сына. С ней — адвокат. Из тех, что с восьмидесятых не меняли прическу и работают только “по знакомству”.
Судья смотрела на бумаги с выражением лица: “Что за дичь я опять читаю в понедельник утром?”
— Истец утверждает, что сделка была заключена под давлением. Моральным и психологическим, — промямлил адвокат.
— Каким именно образом это происходило? — устало уточнила судья.
— Мой подзащитный сын говорил матери, что она “всех достала”, “мешает жить” и “пусть катится к чёрту” — прямые цитаты.
Алексей покраснел:
— Я такого не говорил.
Судья приподняла бровь.
— У вас есть доказательства давления?
— Только её слова, — виновато пожал плечами адвокат.
— И вы хотите отменить дарственную, подписанную добровольно, с нотариусом, с прописанным условием пожизненного проживания, потому что вас... эмоционально унижали?
— Да. Это разрушило мой психоэмоциональный фон.
— Жёстко, — хмыкнула судья. — Ну, посмотрим, конечно. Но пока всё это выглядит как конфликт в однокомнатной квартире, а не гражданское дело.
Решение суда пришло через месяц. Елене Петровне отказали. Жёстко. Без соплей. Её адвокат исчез, как пар от утюга.
— Ну что, ты в порядке? — спросила Мария, когда Алексей положил письмо на стол.
— Нет. Не в порядке. Это моя мать. Я должен был её защитить. А вместо этого... защищался от неё сам.
— Алексей, твоя мать не сдалась. Это не конец. Это было только вступление. Теперь она будет медленно, но уверенно мочить тебя на всех уровнях. Через родственников. Через однокурсников. Через соседок по скамейке. Она включит трек: “Я родила, а он продал моё сердце за ипотеку”.
Он молчал. Потом встал.
— Знаешь что... Мне надо с ней поговорить. Последний раз.
Они встретились в той же квартире, где Мария однажды чуть не разбила сервиз об стену.
Елена Петровна выглядела неожиданно ухоженной. Макияж, блузка, даже туфли на каблуке. Пахло духами из 2003 года и реваншем.
— Ну, сынок. Пришёл добить?
— Нет, мама. Пришёл попрощаться.
Она замерла.
— В каком смысле?
— В прямом. Ты перешла грань. Ты не просто пыталась разрушить мой брак. Ты пыталась отнять у меня квартиру, выставить меня в суде идиотом. Ради чего? Ради того, чтобы я снова бегал за тобой, извинялся за то, что вырос?
— Ты меня бросаешь?
— Нет. Я закрываю дверь. Ты можешь жить, как хочешь. Ты взрослая. Самостоятельная. Но в нашу жизнь — не суйся. Мы с Машей — семья. А ты — её бывшая проблема.
— Я тебя родила!
— И я тебя помню. Но теперь — прощай.
Он вышел, не хлопнув дверью. Даже не оглянулся.
Мария встретила его у подъезда. Улыбка на лице — впервые настоящая.
— Как она?
— Сломалась. Как старый пылесос. Без шума, но с запахом палёной проводки.
— Ну что ж. Может, это и к лучшему.
Он кивнул.
— Теперь мы можем жить. Без фона. Без яда. Просто жить.
— С чего начнём?
Он посмотрел на неё.
— С путешествия. В Рим. Или хотя бы в Питер. Только мы вдвоём. И ни одной бабушки с корвалолом.
Они пошли домой. Медленно. Под вечерним небом, где впервые за долгое время не было ни одной чёрной тучи.
Финал.