— То есть я правильно понимаю: ты отдаёшь нашу спальню твоему племяннику, потому что у него, видите ли, сессия? — Елена говорила тихо, но в этой тишине был грохот. Такой, знаешь, как ураган, который только начал втягивать воздух, прежде чем снести полквартала.
— Ну… это же не навсегда, — Андрей чесал затылок, как будто искал там отговорку. Или, может, хоть одну выжившую нейронную связь.
— Конечно, не навсегда. Только на три месяца, пока я сплю на кухне, да? Или ты предлагаешь мне поселиться в ванной?
— Да ну чего ты начинаешь… — он попытался улыбнуться, но получился такой нервный оскал, будто зубы показал не жене, а стоматологу перед казнью.
Елена стояла, уперев руки в бока. В этой позе она напоминала коменданта военного лагеря, только без фуражки. Хотя, в другой ситуации — фуражка бы не помешала. Чтобы добавить веса словам.
— Знаешь, Андрей, я тебя предупреждала. Ещё до свадьбы. Про твою маму. Про вот это вот — «мы все семья». Я тебе тогда ясно сказала — у нас будет СВОЯ семья. Двое. Без... «гостевых паролей» от свекрови.
— Мам просто хочет помочь, — пролепетал он, уже чувствуя, что за этим «просто» придёт что-то совсем непростое.
— Ага. Помочь! Это она «просто помогла» бригадой таджиков, которые уронили мой новый умывальник. Это она «просто помогла» подружке, которой нужно было «переждать развод» на нашей кухне две недели. И теперь она «просто помогает» твоему дебильному племянничку, которому двадцать четыре и который до сих пор путает «профессор» с «проектором».
— Ну он же будущий юрист…
— С таким юридическим талантом его максимум, где ждут — это в суде. Как ответчика.
Они молчали. В гостиной стояла тишина. Ну, почти. На фоне тикали электронные часы, и капала вода из плохо закрученного крана — напоминание, что даже сантехника устала от этого семейного сюжета.
Потом Андрей сел. Он сел, как садятся мужчины, которые сдались, но не хотят этого признавать. Уткнулся в пол, сложив руки лодочкой, и выдохнул:
— Ты же знаешь, мне сложно с мамой спорить…
— Да ты с ней не споришь, ты с ней живёшь. Ты бы и в одной комнате с ней лег спать, если б я не настояла на отдельной квартире.
— Ну, квартира же и ей принадлежит частично… — Андрей это пробормотал, скорее сам себе. Это была роковая ошибка. Как выйти на поляну с табличкой «Охота разрешена», если ты — кабан.
— Прошу прощения?! — Елена выпрямилась. — Частично? Частично? Андрей, если ты до сих пор не в курсе, квартира куплена на мои деньги. Я. Её. Купила. До брака. У нотариуса. В черном по белому. Я не проинвестировала в дом престарелых, я купила квартиру. С надеждой, что в ней будет жить семья. А не филиал твоей родни.
— Ну просто… ты же знаешь, как она обижается, если её не слушают…
— Зато я прекрасно знаю, как я устаю, когда её слушаю. — Елена села напротив, схватив пульт и выключив телевизор, который молчал, но по привычке показывал какие-то рекламные зубные пасты. — Андрей, давай честно. Эта квартира — мой последний шанс не сойти с ума. Я каждый день прихожу с работы и попадаю не в дом, а в сериал «Женская доля», где твоя мама — сценарист, режиссёр, актёр и освещение. Она живёт в соседнем доме, но я чаще вижу её, чем тебя. Она обсуждает цвет наших простыней и название нашего роутера. Она называет наш холодильник «немощным». Понимаешь, наш холодильник. И теперь она хочет отдать мою спальню студенту-ботанику.
— Лен, ну ты же знаешь, я не умею конфликты…
— Вот и не надо. Не умеешь — не лезь. Я всё решила.
— В смысле? — Андрей оторвал взгляд от пола. Вот он, тревожный звоночек.
— Я подала документы на продажу. Всё. К чертям. Меня не интересует больше ни «племянничек», ни «мамина помощь», ни «мы всё решим потом». Я нашла квартиру. Поменьше, попроще. Но это будет МОЙ дом. С МОИМИ ключами. С МОЕЙ тишиной.
Андрей выглядел так, как будто его ударили табуретом. Или словом «продажа».
— Ты хочешь, чтобы я переехал с тобой? — голос у него был такой, как у человека, которого выкинули из «Сапсана» в чистое поле.
— Нет. Я хочу, чтобы ты подумал. Что для тебя важнее — удобство мамы или спокойствие жены. Квартира уже в процессе. Ты или едешь со мной — или остаёшься тут. Со своей семьёй. В составе: мама, племянник, и твой вялый позвоночник.
Она ушла в спальню, громко хлопнув дверью. Андрей остался один. А может, и не один. За стеной кто-то кашлянул. Наверняка свекровь. Уже пришла с тапочками для студента.
И вот в этой тишине и проснулась мысль: может, не такая уж это и мелочь — чувство собственности.
Переезд — дело тонкое. Особенно когда переезжаешь не в новую жизнь, а в старую однушку на Шипиловской, купленную на остатки нервов и ипотечный хребет. Елена сидела на краешке дивана и пила кофе из одноразового стаканчика. Мебели почти не было. Только коробки, пыль, и тишина, в которой не было ни одной интонации свекрови.
Рай, если честно.
Она встала, прошла по комнате босиком. Доски поскрипывали, но, в отличие от бывшей свекрови, они не лезли с советами и не устраивали засаду у ванны с вопросом «ты долго ещё там будешь?». Мама Андрея обладала способностью возникать в квартире, как реклама таблеток на YouTube — внезапно, громко и без возможности пропустить.
Елена расправила плечи. Вот оно. Вот где начинается взрослая жизнь. С коробками, пылью, и свободой. Без «а мама сказала». Без «ну он же тоже член семьи». Без жертвенных племянников с «некуда пойти».
И тут — звонок.
Андрей.
Она подняла трубку с такой скоростью, с какой люди тянут руку к последнему куску пиццы. Не потому что голодна, а потому что — надо разобраться.
— Ты переехала, значит? — голос был усталый, но не грустный. Скорее, потерянный. Такой, как у человека, который только что понял, что ему досталась комната с племянником и свекровью, а не с женой.
— А ты что, в гости собрался? — Елена не улыбалась. Просто держала фронт.
— Я вообще-то с вещами. С пакетом. Как в комедии — ушёл от мамы и жены в одних носках.
— А почему не остался? У тебя же теперь там своя комната, мама-шеф, и студент, который играет на укулеле по ночам.
— Он играет на укулеле?! — Андрей звучал так, как будто впервые осознал масштаб бедствия.
— Ну да. Умный парень. Сказал, что это помогает ему учить право. Видимо, он готовится к карьере уличного адвоката.
Тишина. Потом дыхание. Потом — тишина опять.
— Я не справился, Лена… Я думал — ну, раз мама помогала, то и надо как-то с этим жить. Ты же знаешь, я не люблю скандалы…
— А ты знаешь, что я не люблю, когда по моей жизни ходят в уличной обуви. Особенно — с чужим мнением.
— Я не защищал тебя. Я позволил ей всё это. И даже не понял, как ты устала. Я думал — ну потерпит. Мы же семья.
— Вот именно. Мы же семья. А ты стал мебелью в чужом доме. Стул между мамой и её идеями.
Андрей помолчал. За ним — гул улицы. Видимо, стоял у подъезда.
— Я хочу всё начать заново. Без мебели. Без вездесущей мамы. Без племянников и родительских чатов. Можно?
— Это не ко мне вопрос, Андрей. Это — к тебе. Хватит ли тебе яиц? Не на пару дней. Не пока мама в санатории. А навсегда.
— Я уже с пакетом. Там только паспорт, зубная щётка и зарядка. Это всё, что нужно для начала.
— Ну и хорошо. — Елена вздохнула. — Ты знаешь этаж. Только тапки сними, ладно? У нас тут больше не ходят в чужом грязном.
Андрей вошёл. Стоял, как новенький. Не в смысле свежий, а в смысле: «только что из коробки, не включали, не пользовались». В нём не было пафоса. Только немой вопрос: а вдруг всё-таки можно?
— У нас будет договор. — Елена смотрела на него пристально. — Ты не звонишь маме каждый вечер. Не ставишь её советы выше моих. И ты никогда, слышишь, никогда не называешь то, что у нас есть — «компромиссом». Это не компромисс. Это мой дом. Ты — гость. Пока не докажешь, что хочешь быть хозяином вместе со мной.
Андрей кивнул. Без споров. Без нытья. Он всё понял. Поздно, конечно. Но понял.
— А что у тебя в пакете ещё, кроме щётки и зарядки?
— Сыр. Тот, что ты любишь. И бутылка вина. Я подумал… может, отметить переезд?
— Отметим. Сначала — ты собираешь стол из ИКЕА. Если справишься — поговорим о будущем.
Он усмехнулся.
— Соберу. Только не проси читать инструкцию. Мужики её не читают. Это правило.
— Тогда собирай сразу два. Один — для меня, один — для тебя. А то вдруг ты снова всё перепутаешь и решишь, что мама — дизайнер интерьера.
Он снял куртку. Поставил пакет. Оглядел комнату.
— Ты знаешь, тут пахнет свободой. И немного — пылью. Как настоящая жизнь.
Она посмотрела на него.
— Добро пожаловать. Только без укулеле, ладно?
Он кивнул.
— У меня вообще нет музыкального слуха. Только если марш Мендельсона. Второй дубль.
Прошло три недели.
Их жизнь в новой квартире напоминала ремонт после пожара: вроде стены целы, но запах гари не выветривается. Андрей старался. Готовил ужины по видео с Ютуба, ходил в магазин сам — даже начал мыть пол. Без просьбы. Без намёков. Сам. Как взрослый. Как будто в нём включился какой-то заблудший ген ответственности.
Но Елена видела: он играет. Не в «дом», а в «как хочет жена». А разница, как между «знаю» и «зубрю». Первый — навсегда. Второй — до первого же контрольного.
Однажды он задержался на работе. Позвонил за пять минут до ужина:
— Слушай, не жди меня. Мама в больнице. Что-то с давлением. Я сейчас у неё.
— Поняла. Всё нормально?
— Да, вроде. Просто стресс. Врачи сказали, ей нужен покой и кто-то рядом. Я, наверное, останусь у неё на ночь.
Она кивнула, даже не спрашивая, услышал ли он этот кивок. А через два дня он не пришёл снова.
А потом — снова.
Тишина между ними начала звенеть. Как провод, натянутый между двумя крышами. Одна — здесь. Другая — там, у его мамы. И он болтался где-то по середине, как выстиранная рубашка, которую так никто и не решился снять.
На четвёртый день он пришёл. Улыбался. Как будто ничего не было. Как будто не было ночей без него, пустой вилки на столе и сиротливой пижамы на спинке стула.
— Ну что, как ты тут? — спросил он, разуваясь.
— Отлично. Особенно когда тебя нет.
Он замер.
— Ты злишься…
— Нет, Андрей. Я не злюсь. Я поняла. Просто поняла всё.
— Мамe плохо. Я не могу её бросить.
— А я могу?
Он опустил глаза. Взял со стола чашку. Не свою. Она была из тех, что «только для гостей». И он пил из неё. Даже здесь он не был дома.
— Ты обещал, что выберешь меня.
— Я и выбрал. Просто сейчас ей тяжело. Это временно.
— У тебя всё временно. Наш брак — временно. Моя спальня — временно. Квартира — временно. Даже любовь твоя, по ходу, тоже временно.
— Ты несправедлива…
— Справедливость — это не про любовь, Андрей. Это про нотариуса. А у нас с тобой остался только кофе и его кружка.
Он молчал. А потом выдал:
— Ты знала, что мама вписана в завещание отца? Там квартира, дача и половина бизнеса. Если я не буду рядом — она всё перепишет на Пашку. Племянника.
Она медленно подняла глаза.
— Вот, значит, где твой выбор. Между женой и квадратными метрами.
Он дернулся:
— Я не так… Я просто…
— Ты всё сказал. И сам, и через маму. Через каждый свой выбор в её сторону. Ты не со мной. Ты — с ней. Всегда был, просто я делала вид, что не вижу.
Он подошёл. Сел рядом. Попытался взять за руку. Она не отдёрнула. Просто смотрела прямо.
— Ты хочешь остаться? — спросила она тихо.
Он посмотрел в окно. Там шёл дождь. Такой весенний, с запахом сырой земли. Простой. Честный.
— Нет.
Она кивнула. Поднялась. Сняла ключ с крючка у двери.
— Вот. Верни его, если когда-нибудь выберешь наконец себя. Не меня. Не маму. Себя. Тогда, может быть, будет шанс. Но не здесь. Не сейчас.
Он взял ключ. Как берут билет в один конец. И ушёл.
Больше он не возвращался.
Никогда.
Через год Елена продала квартиру. Уехала. Где-то в Сочи она открыла маленький салон массажа и начала жить заново. Без мам, сыновей, обещаний и драм.
Андрей так и остался в той трёшке с мамой и Пашкой. Мама дожила ещё два года, оставила всё имущество любимому внуку, который играл на укулеле. Андрей остался ни с чем.
Кроме воспоминаний. И одной чашки — той самой, «только для гостей».
Финал.