— Откажись от ребенка, ты же несовершеннолетняя, — мать выцеживала слова по капле, как драгоценное лекарство. — Вся жизнь впереди, куда тебе с ним?
Аня смотрела на трещину в кафеле — тонкую, извилистую, похожую на речку на школьной карте. Маленькая география чужой ванной комнаты. Здесь, на холодном полу, две недели назад мир раскололся пополам.
— Отвечай, когда с тобой разговаривают! — голос матери взлетел до верхних нот, сорвался и разбился о кафельные стены.
Маленькая взрослая
В соседней комнате отец мерил шагами пространство — десять шагов туда, десять обратно. Паркет поскрипывал в такт его тяжелым вздохам. Провинциальный дирижер семейной катастрофы. Тук-тук-тук — отсчитывал секунды напольный метроном.
— Я буду рожать, — произнесла Аня так тихо, что губы едва шевельнулись.
Мать схватила полотенце, скомкала в руках, словно пытаясь задушить невидимого врага.
— Хочешь стать посмешищем? — в комнату ворвался отец. Лицо — красное, как августовский помидор, глаза — две льдинки. — Ты понимаешь, что теперь все будут судачить? Завуч техникума не смог дочь воспитать! Биологичка не научила дочь... биологии!
В их городке с населением в семьдесят тысяч слухи расползались быстрее тараканов. Утром шепнут на рынке — вечером знает весь район. К обеду следующего дня история обрастет такими подробностями, что сам черт не разберет, где правда.
— Мы все уладим, — мать присела рядом, в голосе внезапно появились медовые нотки. — Частная клиника, никто не узнает. Через месяц вернешься в школу, как ни в чем не бывало.
За окном кто-то завел мотоцикл. Рычание мотора смешивалось с воем соседской собаки. Аня вдруг вспомнила Илью — его руки на ее плечах, шероховатые подушечки пальцев. Как он смеялся, когда она рассказывала анекдот про биологичку и лягушек. Как краснел, когда случайно встречал ее маму в магазине.
— Ему позвонили? — Аня подняла глаза.
Отец фыркнул, как школьный боров на уроке физкультуры.
— Этот... твой... Он прислал денег. Три тысячи рублей, — отец выплюнул эту сумму, как косточку от вишни. — И сказал, что это не его проблема.
Комната закружилась перед глазами. Три тысячи рублей. Вот сколько стоит их летняя любовь и маленькая жизнь, что теперь росла внутри. Хватит на шоколадку в день до самых родов.
— Я все решила, — Аня встала, опираясь о раковину.
В зеркале отражалась бледная девчонка с заплаканными глазами — вчерашняя отличница, гордость школы, победительница олимпиад по литературе. Семнадцать лет. Тонкая шея, руки с синими венками. Словно березка, что пошла трещинами изнутри.
— Тебе еще поступать! У тебя золотая медаль на носу! — мать вцепилась в плечи дочери, как утопающий в соломинку.
Аня смотрела на свое отражение и не узнавала девушку напротив. Что-то новое проступало в глазах — упрямое, незнакомое, стальное.
— Я буду рожать, — повторила она громче, чтобы услышать самой, как звучит голос взрослой Ани. — И это не обсуждается.
За дверью что-то с грохотом упало — наверное, отцовский кулак встретился со стеной. Осколки вазы со звоном разлетелись по паркету, как рассыпанные бусы. Маленький конец света в отдельно взятой квартире провинциального городка.
Домашняя буря и неожиданная поддержка
Август выдался душным, липким, как варенье. В открытое окно лезла мошкара, а вместе с ней — чужие взгляды. Казалось, весь город теперь смотрит на живот Ани, хотя там еще ничего не было видно.
— Ты хоть понимаешь, что натворила? — отец метался по кухне, как зверь в клетке. — Я тридцать лет авторитет зарабатывал! Завуч техникума! Меня уважают в городе!
Аня молчала, размешивая сахар в остывшем чае. Ложечка тихонько позвякивала о фаянсовые стенки. Тонкое серебро, бабушкино наследство — "приданое для дочки". Интересно, эту ложечку тоже отберут?
— Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю!
Крик отца звучал как старая заезженная пластинка. Та же интонация, с которой он отчитывал студентов техникума за прогулы.
— А твоя мама теперь ходит с опущенной головой. Коллеги шепчутся за спиной. Ты хоть понимаешь, что ты сделала со своей жизнью? С нашими жизнями?
Мать сидела в углу, маленькая, будто сдувшаяся. Еще вчера грозная биологичка, гроза пятиклашек, а сегодня — комок нервов.
— Все решено, — процедила она наконец. — Завтра идем в клинику. Частную.
— Я не поеду, — тихо ответила Аня.
— Что?
— Я не поеду, — повторила громче. — Я оставлю ребенка.
Кухня погрузилась в вязкую тишину. Только тикали часы на стене — старые, с кукушкой. Та самая кукушка, которая отсчитывала Анино детство. Теперь она будет считать новую жизнь.
— Тогда собирай вещи, — отец произнес эти слова так спокойно, что стало страшно. — Ты больше не моя дочь.
Телефон отобрали. Заперли дома. Аня сидела в своей комнате, разглядывая плакаты на стенах — глупые мальчишеские группы, яркие афиши фильмов. Детство, прибитое кнопками к обоям.
В дверь тихонько постучали.
— Открой, — голос матери. — Это важно.
На пороге стояла мама. В руках — телефон.
— Тебе звонит какая-то Светка. Три минуты, не больше.
Аня вцепилась в трубку, как в спасательный круг.
— Света? Ты где?
— Я у твоего подъезда. Нам надо поговорить.
Светка — единственная, кто не отвернулся. Рыжая, веснушчатая, громкая. Вечная тройка по поведению и преданность, как у старого пса.
— Меня не выпускают.
— Тогда я к тебе. Через окно. Как в шестом классе, помнишь?
Аня улыбнулась впервые за две недели. Помнила, конечно. Тогда они сбегали на концерт местной рок-группы. Мать застукала их на подоконнике и лишила сладкого на месяц.
— Давай, — шепнула Аня и нажала отбой.
— Признайся честно, это Илюха из техникума? — Светка сидела на подоконнике, болтая ногами.
Аня кивнула. Сказать вслух было выше сил.
— И что он?
— Прислал три тысячи и сказал, что это не его проблема.
Светка присвистнула:
— Гад ползучий! А я говорила — не связывайся с этим красавчиком. Они все одинаковые.
За окном смеркалось. Где-то вдалеке играла музыка — в парке, наверное, дискотека. Раньше они со Светкой ходили туда каждую субботу. Теперь — другая жизнь.
— Я не знаю, что делать, — Аня прижала колени к груди. — Родители хотят, чтобы я... избавилась. А я не могу. Понимаешь? Просто не могу.
Светка соскочила с подоконника, обняла подругу за плечи:
— Я с тобой. Что бы ни случилось.
В дверь снова постучали. На этот раз громче. Решительнее.
— Аня, открой. Это тетя Лена.
Тетя Лена — младшая сестра отца. Медсестра из поликлиники. Живет одна, кормит бездомных кошек и никогда не приходит на семейные праздники. Черная овца, как говорит мать.
Аня открыла дверь. На пороге стояла худая женщина с короткой стрижкой и усталыми глазами.
— Я все знаю, — сказала она без предисловий. — Твой отец обзвонил всю родню. Велел не общаться с тобой.
Аня молчала. Что тут скажешь?
— Собирай вещи. Самое необходимое. Остальное потом заберем.
— Куда? — голос Ани дрогнул.
— Ко мне. Я тоже родила в семнадцать. Только мне никто не помог. — Тетя Лена говорила отрывисто, словно рубила слова топором. — У тебя будет по-другому.
Аня растерянно оглядела комнату. Плюшевый медведь на кровати. Полка с книгами. Детство, которое нужно упаковать в одну сумку.
— Давай, — тетя Лена подтолкнула ее к шкафу. — Твоя мать разговаривает с участковым терапевтом. У нас есть пятнадцать минут.
Светка вскочила:
— Я помогу!
Они запихивали вещи в рюкзак, когда снизу донесся голос матери:
— Аня! Спускайся! К нам пришел Сергей Петрович!
Тетя Лена обняла племянницу:
— Я буду ждать тебя на углу. В белой "Ладе". Выходи через балкон, как в детстве.
— Через балкон? — Аня побледнела. — Я же...
— Ты же беременна, а не инвалид, — тетя Лена улыбнулась. — Светка поможет.
И пока за дверью нарастали голоса родителей и визит врача превращался в скандал, две девчонки и взрослая женщина тихо спускались по старой пожарной лестнице в новую жизнь.
Момент истины
Снег падал крупными хлопьями — декабрь выдался щедрым на метели. Восьмой месяц, живот как барабан. Аня с трудом втиснулась в маршрутку, прижимая к груди сумку с продуктами.
— Куда прёшь, такая здоровая! — прошипела тётка в лисьей шапке. — Места мало!
Аня промолчала, отвернулась к окну. За стеклом мелькали гирлянды — город готовился к Новому году. Витрины магазинов сверкали, как чужие праздники.
Тётя Лена обещала купить маленькую ёлку. «Будет у нас свой праздник», — говорила она вечерами, когда Аня возвращалась из вечерней школы. Там никто не тыкал пальцем, никто не шептался за спиной. Просто взрослые люди, у каждого своя история.
Маршрутка дёрнулась на повороте. Аня схватилась за поручень, но пальцы соскользнули. Перед глазами поплыли чёрные точки. «Только не сейчас», — мелькнуло в голове, и мир провалился в темноту.
— Артериальное давление 160 на 100. Белок в моче. Отеки конечностей. Классическая пре.экл.ампсия, — голос врача доносился словно через вату. — Нужно срочное кесарево.
Аня смотрела в потолок реанимации — белый, с трещиной, похожей на молнию. Где-то там, наверху, решалась её судьба.
— Сколько ей? — второй голос, женский.
— Семнадцать. Где её родители?
— Отказались. Тетя звонила, сказала — не может оставить работу. Пока на дежурстве.
— Значит, одна.
Потолок плыл и качался. В голове — одна мысль: «Лиза. Только выживи». Имя для дочки Аня выбрала давно. Елизавета. Сильное имя, царское.
— Девочка, — склонилась над ней медсестра. — Нужно подписать бумаги на операцию. Сможешь?
Аня кивнула. Пальцы не слушались, ручка выписывала кривые каракули.
— Если... если со мной что-то случится, — голос срывался на шепот, — назовите её Лиза. Пожалуйста.
Медсестра — молодая, с добрыми глазами — пожала ей руку:
— Всё будет хорошо. Ты сильная.
Операционная сияла стерильной белизной. Яркий свет бил в глаза, заставляя щуриться. Врачи в зелёных масках склонились над ней, как инопланетяне. Чьи-то руки фиксировали запястья.
— Считай до десяти, — сказал анестезиолог.
Аня начала считать. На «три» потолок закружился в последний раз.
Очнулась от звука — тихого, как писк котёнка. Открыла глаза. Вокруг — белые стены палаты. Рядом стояла капельница.
— Где... — губы потрескались, слова царапали горло.
— Тише, тише, — медсестра появилась из ниоткуда. — Ты три дня все проваливалась в сон, почти в отключке была. Всех напугала.
— Ребёнок?
— Девочка. Маленькая, всего два килограмма шестьсот граммов. В кувезе пока.
Аня попыталась сесть. Тело отозвалось острой болью.
— Лежи! — строго сказала медсестра. — Тебе пока нельзя вставать.
— Должна её увидеть. Пожалуйста.
В глазах медсестры мелькнуло что-то — сочувствие? жалость? — но она покачала головой:
— Нельзя. У малышки подозрение на пневмонию. Врачи не пускают никого.
— Но я её мать!
— А ты сама еле живая. Сначала поправься.
Аня закрыла глаза. Из-под век выкатились слёзы — горячие, злые. Нет, так нельзя. Нельзя сдаваться.
— Тогда принесите мне телефон. И бумагу. И ручку.
— Зачем? — удивилась медсестра.
— Буду читать про недоношенных. Про уход. Про кормление. Про всё.
Коридор детской реанимации стал её новым домом. Аня сидела на жёстком стуле возле двери, где в прозрачной коробке лежала дочь. Маленькое существо, опутанное проводами, боролось за жизнь.
— Иди поешь, — уговаривала медсестра. — Поспи хоть немного.
— Потом, — отмахивалась Аня.
Мимо сновали родственники других детей. Женщины с огромными букетами. Мужчины с коробками конфет для персонала. Кто-то плакал от счастья. Кто-то — от горя.
К Ане не приходил никто, кроме тёти Лены. Звонила каждый вечер. Обещала приехать, когда не на дежурстве будет снова. Отец прислал сообщение — сухое, как осенний лист: «Как ты?» Мать не объявлялась вовсе.
На пятый день врач вышел из палаты с улыбкой:
— Кризис миновал. Девочка пошла на поправку.
Аня вцепилась в его рукав:
— Когда смогу её увидеть?
— Сегодня. На пять минут.
Эти пять минут Аня будет помнить всю жизнь. Крошечные ручки с прозрачными ноготками. Сморщенное личико, похожее на печеное яблоко. Редкие тёмные волосики.
— Привет, Лиза, — прошептала Аня, прижавшись носом к стеклу. — Я твоя мама.
И впервые за долгие месяцы заплакала — не от страха или обиды, а от счастья. Чистого, пронзительного, как первый крик новорождённого.
На седьмой день Лизу перевели в обычную палату. Врач, записывая что-то в карту, сказал между делом:
— Сильная девочка. В мать пошла.
Аня прижимала к груди сверток с дочерью. Семь дней без сна. Семь дней между жизнью и смертью. Семь дней, изменивших всё.
— Доктор, — она подняла глаза, — скажите честно... с ней всё будет хорошо?
Врач — немолодой, с седыми висками — улыбнулся устало:
— Знаешь, в медицине никогда нельзя быть уверенным на сто процентов. Но скажу так: эта девочка родилась бойцом. И у неё мать — тоже боец. Вы справитесь.
За окном по-прежнему падал снег. Декабрь заканчивался. Город готовился встречать Новый год. А в маленькой больничной палате Аня шептала заклинание — самое важное в её жизни:
— Мы справимся, маленькая. Мы обязательно справимся.
И Лиза, словно услышав, приоткрыла крошечный ротик в беззубой улыбке.
Новые берега
Лета в том году почти не было — дожди, туманы, редкие просветы солнца между облаками. Лизе исполнилось два, она носилась по съёмной комнате, как маленький ураган, опрокидывая всё на своём пути.
— Мам! Ма-а-ам! — детский голосок звенел, как серебряный колокольчик.
Аня оторвалась от учебника психологии — через неделю экзамен. Вечерний педуниверситет давался тяжело, но она упрямо грызла гранит науки. По ночам, когда дочь засыпала.
— Что, мой воробушек?
Лиза — кудрявая, щекастая, в растянутой майке с котёнком — протягивала изрисованный альбомный лист:
— Это ты!
На бумаге красовалось нечто круглое с палочками-руками и копной оранжевых волос.
— Почему я рыжая? — улыбнулась Аня.
— Потому что красивая! — важно объяснила Лиза и ускакала в угол, где высилась башня из кубиков.
Аня посмотрела на часы — скоро в садик. Работа помощницей воспитателя приносила мало денег, зато можно было брать Лизу с собой. Бесплатное питание, присмотр. И главное — вечно занятая тётя Лена могла спокойно дежурить в поликлинике.
Телефон тренькнул сообщением. Аня вздрогнула — два года прошло, а всё равно боялась, что это Илья. Но это была Светка.
«Видела твоего. В магазине. С девчонкой какой-то. Спросил, как ты».
Аня усмехнулась. Как я? Отлично. Вечерний универ, работа в садике, съёмная комната у старушки, которая не берёт много, потому что Лиза напоминает ей внучку. Ничего не изменилось, Илюша. И одновременно — изменилось всё.
— Мам, пойдем гулять! — Лиза дергала её за юбку.
— Сначала завтрак, потом садик, — Аня чмокнула дочку в макушку. — А гулять будем вечером.
Вечером, когда Лиза заснула, свернувшись калачиком и подложив ладошку под щёку, Аня присела у окна. За стеклом шелестел дождь — негромко, по-летнему. Хозяйская кошка устроилась на подоконнике, щурила жёлтые глаза на капли.
Телефон снова вздрогнул. На экране высветилось: «Мама».
Аня прикрыла глаза. Разговоры с матерью всегда давались тяжело. Официальные, как в присутственном месте — о погоде, о здоровье, но ни слова о Лизе.
«Папа в больнице».
Аня замерла. Отец. Тот, кто выгнал её из дома. Тот, кто сказал: «Ты мне больше не дочь».
«Приходи, если хочешь».
«В какую больницу?» — набрала она дрожащими пальцами.
«Онко.логия. Палата 403. Спрашивал о тебе».
Больничный коридор пах лекарствами и отчаянием. Аня шла медленно, словно под водой. Палата 403. Дверь приоткрыта.
— Мам?
Мать сидела у кровати — постаревшая, с седыми прядями в волосах. Отец лежал под капельницей — жёлтый, худой, как карандаш. Глаза запали, скулы заострились. От прежнего грозного завуча не осталось и следа.
— Анечка, — прошептал он. — Пришла.
Мать поднялась:
— Я в коридор. Вам нужно поговорить.
Когда дверь за ней закрылась, Аня осторожно присела на край стула.
— Как ты? — спросил отец.
Странно было слышать этот вопрос от человека, который два года не интересовался ее жизнью.
— Нормально. Учусь. Работаю.
— А... — он замялся, — девочка?
— Лиза. Ей два года и три месяца. Говорит полными предложениями. Любит рисовать. Похожа на тебя — такая же упрямая.
Отец слабо улыбнулся:
— Хочу её увидеть.
— Зачем? — Аня не хотела грубить, но слова вырвались сами собой. — Ты же отказался от нас.
— Умираю, Аня, — он сказал это просто, как о погоде. — Рак поджелудочной. Четвертая стадия. Мне осталось недолго.
Аня смотрела в окно. За стеклом качались верхушки тополей. На душе было пусто — ни обиды, ни злости. Только усталость.
— Ты... сильная, — продолжил отец. — Я был неправ. Ты справилась. Без нас. Без меня.
По его щеке скатилась слеза.
— Папа...
— Прости меня, — взял её за руку. Пальцы были холодными, как лёд. — Не хочу уходить, зная, что моя дочь меня ненавидит.
Аня молчала. Что тут скажешь? Может, она и хотела бы ненавидеть — было бы проще. Но ненависть требует сил, а у неё их не было. Только бесконечная усталость и почти забытая нежность к человеку, который когда-то подбрасывал её к потолку и называл «принцессой».
— Я не ненавижу тебя, — сказала она наконец. — Просто... мы теперь разные люди. Ты и я.
Отец кивнул:
— Приведешь её? Лизу? Хоть раз?
***
— Это твой дедушка, — Аня держала Лизу за руку.
Девочка с любопытством разглядывала худого человека на больничной койке.
— А почему дедушка такой жёлтый? — спросила она громко, по-детски безжалостно.
— Дедушка болеет, — ответила Аня.
Отец протянул Лизе маленького плюшевого зайца:
— Это тебе, внучка.
Лиза нерешительно взяла игрушку, потом вдруг улыбнулась — широко, солнечно.
— Спасибо, деда!
И что-то дрогнуло в глазах отца — то ли слеза, то ли отблеск жизни, которую он почти упустил.
Отец умер через месяц. На похоронах Аня стояла рядом с матерью — молча, не плача. Лизу оставила с тётей Леной.
— Что теперь? — спросила мать, когда всё закончилось.
— Теперь будем жить дальше, — ответила Аня.
— Вернёшься домой?
Аня покачала головой:
— У нас с Лизой свой дом. Маленький, съемный, но свой.
Мать кивнула, словно ожидала такого ответа.
— Тогда... можно я буду приходить к вам? Иногда?
И в этом «иногда» было столько тоски, столько невысказанной вины, что Аня просто обняла её — впервые за два года.
***
Пять лет пролетели как один день. Аня окончила университет, работала психологом в школе. Лиза пошла в первый класс — смышленая, веселая, глазастая.
Они гуляли по осеннему парку — тому самому, где когда-то Аня впервые поцеловалась с Ильёй. Желтые листья падали под ноги, шуршали, как страницы старой книги.
— Мам, смотри! — Лиза указывала на мужчину с фотоаппаратом. — Это же твой знакомый!
Аня обернулась. Илья стоял у фонтана — возмужавший, с модной бородкой. Снимал играющих детей для какого-то журнала или сайта. Он всегда мечтал стать фотографом.
Их взгляды встретились.
— Аня? — он подошёл неуверенно. — Привет.
— Привет, — она улыбнулась. Спокойно, без волнения.
— А это...
— Моя дочь, Лиза, — Аня положила руку на плечо девочки.
— Привет, Лиза, — Илья присел перед ребёнком. — Какая ты большая.
Лиза смотрела исподлобья, настороженно.
— Я знаю, кто ты, — сказала она вдруг. — Ты мой папа, который испугался.
Илья побледнел. Аня закусила губу.
— Откуда ты...
— Тётя Света сказала, — важно объяснила Лиза. — Но это ничего. У меня папа не ты. Он не уходит, когда страшно.
Аня взяла дочь за руку:
— Пойдём, Лиз. Нам пора.
— Подожди, — Илья коснулся её плеча. — Можно... я помогу вам? Хоть чем-то?
Аня посмотрела в его глаза — те же карие глаза, что и у Лизы. Когда-то она тонула в них, как в омуте. Сейчас — ничего. Просто человек из прошлого.
— Знаешь, Илья, — она улыбнулась, — ты уже помог. Ты подарил мне самое дорогое, что у меня есть. Остальное я сделала сама.
И, крепко держа дочь за руку, пошла прочь — уверенно, не оглядываясь, точно зная свой путь. А над городом плыли облака, клёны роняли золотые монеты листьев, и жизнь была такой же яркой и шуршащей, как эта осень.