Из рубрики "Не выдуманные истории"
В колхозе мы вместе с Тихоном работали, но у них, механизаторов, закон такой был, что каждый сезон их в разные колхозы направляли.
Вот и нас вместе с ним в другую область отправили жить.
Дом от колхоза дали тоже большой рубленный.
Когда сундуки то стали перевозить, а их оказалось не сосчитать и с холстами, и барчатами, и утвари не мало. Вся деревня собралась на богачей посмотреть.
Правда, люди в этой деревне добрые были. На завтра, то одни, то другие соседи знакомится пришли. Кто с блинами, кто с шаньгами. Я даже растерялась. Все помощь предлагают.
Председатель пришел поинтересовался, как мы устроились, да просил, чтобы и я скорее на ферму выходила, что работников не хватает.
В стране голод, надо помогать Поволжью. Скоро и к нам за помощью приедут.
И приехали. Месяца не прошло.
Уполномоченные с области с распоряжением.
И началось.
Свои своих деревенских сдавать начали. Чтобы самих не тронули, на других втихаря пальцем показывали.
Все выгребли, не только в домах колхозников, но и в колхозных амбарах тоже. Ни детей, ни стариков не жалели.
Люди то немного поднялись после революции, а тут опять.
Мы то только переехали, скотину продать успели, да и жили в колхозном доме, а дома то эти остались от прежних хозяев, которые сгинули от репрессий.
И опять нас обошли. Тишка то из пролетариев. Передовой колхозник.
Мы с мамой день и ночь молились, чтобы отвел Господь беду, не коснулось бы нас сила бесовская.
А тут Дуняша, тетушка моя, сестра мамы приехала, с ребенком, сыном Феденькой.
Сильная женщина была, а тут лица нет. Молчит, смотрит в одну точку, как не в себе сделалась. И мы молчим, не спрашиваем ничего, даем прийти в себя.
Да видим, что без Ивана, да не на лошади с кошёвкой, а своим ходом, да с сыном.
Накормили с дороги, уложили ее, а мальца, то расспрашиваем.
Так он, как взрослый нам все и рассказал: «Ночью подъехал черный воронок. Отца скрутили и как врага народа увезли. Магазин опечатали и сказали, что принадлежит он Советской
власти, а нам тоже сказали убираться, потому что в таких домах, как у настолько контра живет. А я не пойму, мы, что ли, контра?»
Осталась Дуняша с сыном у нас, сказали, властям, что в гости приехала. Иначе работать пойти должна в колхоз, а она бедолага и не знает, что дальше то делать, да как жить? Это из грязи в князи хорошо, а если наоборот? То-то и оно.
Конечно, не узнавала я тетушку свою. Всегда веселая, нарядная все ей ни почем. Смеется, заливается. Ни сердится ни на кого, помогает всем родственникам. Приезд ее всегда был, как праздник, а тут убитая горем, молчаливая вдруг состарившаяся женщина.
Да, не возраст старит человека, а горе.
Ивану дали десять лет, признали чуждым элементом, врагом народа с конфискацией имущества.
Дуня заслушала приговор. Побледнела, как полотно, но выдержала. А приехав в
деревню, приняла решение уехать в город, купить домик. Слава Богу, удалось припрятать, кое какие сбережения. Да не знала, еще Дуняша, что скоро, снова мамочкой будет, что сын у нее родится Ленюшка.
Ох, и тяжелые времена наступили. В помощь голодающим обязали отдать и зерно, и скотину, и даже то, что на семена оставляли.
Некоторые не выдерживали, поджигали все хозяйство свое, чтобы никому не досталось, ни у кого сил не было все по новой начинать.
Особенно тяжело было старикам, да сиротам, которые ради Христа, побирались. Никто помочь не мог им.
Умирали в тот год люди и скотина, и, казалось, не будет этому горю ниначала, ни конца.
Хоть политинформаторы и доказывали, что нет Бога, но, когда кто-либо уходил в мир иной, просили почитать за них Евангелие.
Мы с сестрой никому не отказывали. Служили перед людьми и пред Богом, чем могли и никто нам не указ был. Защищал нас Господь.
Никто не умер в нашей семье. Ну, а как дожили до весны, да травка пошла в ход, поняли, что выживем.
Крапива, да лебеда была нам в помощь, а если мучки ржаной, да картошки тертой добавить, таки хлебушек получался. Правда живот болел с этого хлеба, но уже не голод.
Пучки еще ели, трава такая сочная. Так вот этот стебель очищали от листьев и ели вместо лакомства, а еще и колба, и дикий щавель, следом грибы, да ягоды.
Выжили, одним словом, по Божьей милости.
По весне то, как пахота началась, лошади какие остались, еле ноги волочили.
Упадут, бывало, от голода и встать не могут, смотрят своими карими глазами, как будто в самую душу, только что сказать не могут.
Так начинаешь уговаривать, жалеть, глядь какая и поднимется, да пошагает, а ты идешь следом, а сердце на части рвется. И слезы ручьем.
Да только молитву читаешь и просишь Вседержителя о милости, да благодати.
В нашем доме часто жили странники. Женщину какую примем, а она за еду работает у нас, может месяц, а может больше, то прядет, то вяжет, то в огороде помогает.
Дети то маленькие еще были.
Хорошие девчонки росли, помощницы. Уж и в школу ходить начали.
Вера училась на класс постарше Валюшки. Да и школа то тогда была - один или два класса?
Все вместе учились и ликбез организовали.
Всех учится заставляли и женщин, и мужиков. И мой Тихон пошел учится. Смешно было слушать, как он буквы складывает, но мало-помалу азбуку освоил. Подписать свою фамилию уже мог, даже и газеты читать пытался.
Помаленьку, жизнь налаживалась. Все вместе, да сообща выжили и пережили.
Живое о живом думает.
Вот и мы с Тихоном решили дом строить, жутко мне было жить в чужом доме, понимая, что наместе хозяев, не будь Тихона, запросто могли оказаться и мы.
Помощь собрали.
Все деревенские уважали Тихона и ко мне хорошо относились.
Так что дружно взялись, да и дом быстро поставили.
Хороший дом получился, рубленный. Две комнаты, сени большие, да просторные, горница с большой русской печью и полатями, и комната для родителей.
Всей деревней новоселье справляли.
Самогону нагнали, картошку наварили, капустка хрустящая и огурчики само собой. Выпечку испекла мать.
И песни пели и плясали. Местные музыканты пришли, выпили по рюмочке да гармонь растянули.
И полилась песня: «Отец мой был природный пахарь, а я работал вместе с ним», - начинали мужики и женщины подхватывали сильными стройными голосами. Привычные петь влюбых условиях.
Сколько невзгод было, а женщины все равно пели и всю боль свою через песню изливали.
Ну а потом и танцы, и кадрильи, и пляски с частушками.
Был у нас парень, на балалайке играл, так Вера то, как увидит его сядет рядышком и глаз от его рук не сводит.
Придет домой и начинает на всем, что под руку попадётся балалайку изображать. Да так лихо у нее получается: играет, да частушки припевает, а сама еще и плясать умудряется.
Ведь никто ее не учил. Я сама, ни петь, ни плясать не умела.
Так вот, стала простить у отца балалайку. А уж если она, что придумает, то только держись, остановки нет.
Отец то все поглядывал на нее, а уж когда она переиграла на всем, на чем возможно язык высунула, да и на нем играть начала. Отец привез ей балалайку.
И с утра, до ночи Вера моя пела, да плясала, как будто кто обучал ее.
Валя же не проявляла никакого интереса ни к балалайке, ни к песням, но Тихон купил ей гитару.
Гитара была красивая, блестящая с розовым бантом на грифе: «Будешь и ты, моя Валястиха на гитаре играть», - но та безразлично посмотрела на гитару и даже не подошла к ней.
Повел Тихон ее к другу своему, гитаристу, чтобы тот научил ее своему искусству, но и из этого ничего не вышло.
У Вали полностью отсутствовал слух и желание.
Вот такие разные были дочери - Вера огонь, Валя же наоборот спокойная, медлительная.
Валя почти не болела. Кровь с молоком, говорили про нее. Белокурая и голубоглазая, полная противоположность старшей сестре.
Она жила своей жизнью всеми любимого ребенка, а Вера всегда хотела доказать, что она лучшая.
Если же что-то не получалось, то впадала в истерику.
Все у нее должно быть лучше, чем у сестры.
Помню случай был один с моими девочками.
Купил им отец в городе костюмы. И так как разные размеры, то и цвет был разным, и Валин костюм больше понравился Вере.
Нытьем и катаньем она заполучила этот костюм. И только нарядилась и вышла на улицу, умудрилась зацепиться и разодрать штанину. Быстренько вернулась, сняла костюм, бросила его и потребовала у Вали свой костюм, так как этот ей уже не нравится.
Как не обидно было Валюшке, но с Верой лучше не связываться. Я не хотела, чтобы Тихон видел скандалы, уговорила младшую дочь, та, глотая слезы не произнесла ни слова, но и костюм носить не стала.
Тихон не обижал Веру, не обделял, никогда не ругал и не наказывал, но и не любил, как свою родную дочь.
Бегут, бывало, девчонки ему навстречу, Вера то быстрее, первая прибежит, так он ее по головке погладит, а сам ждет, когда Валя добежит и ту уж на руки подхватит, да прижмет к себе и так и занесет ее в дом.
Конечно, Вере обидно и начинает она ее поддевать, да обижать, а Валя молчит, не жалуется.
Правда достала Вера ее однажды. Оттолкнула ее Валя и говорит: «Отстань от меня Вера Павловна» - я аж онемела.
Никогда не била девчонок, но тут по всем правилам отшлепала младшенькую, а сама села накрылечко и горько заплакала.
А Вера не заплакала, а закричала: «Я Вера Тихоновна, так у меня в метриках записано»
Вот так и росли мои дочки - огонь и вода.
А Тихон же сына хотел. Что уж я не делала и в больницу ходила, и к бабкам, и смирилась уж.
Ладно, уж думаю не бесплодна, есть смысл в моей жизни, есть ради чего жить.
Тиша присмирел, в открытую то не блудил, но знала я что были у него зазнобушки в каждой деревне. То бабы скажут, а больше сама чувствую, но горбатого могила исправит.
Иногда такая обида возьмет, хоть волком вой. Да, что ругаться? Ничего не изменишь. Он то не сознается. А потом решила для себя, что нет смысла
изводить себя. Хоть и погуливает, но ведь не бросает нас.
Как не крути –кормилец. Ни голода, ни нужды не знаем. Все везде достанет и хлеба закрома, и скотины полон двор, и мы обуты и одеты.
Продолжение следует...
Предыдущая глава:
Следующая глава:
Данная статья является объектом авторского права Воеводиной Тамары Владимировны. Копирование и распространение материалов строго запрещено.
#Прабабушка_Ольга
#Невыдуманные_истории