«Нашёл другую. Не ищи меня», — набираю сообщение дрожащими пальцами, а перед глазами всё ещё стоят эти чёртовы белые розы. Разбросанные по полу. Растоптанные. Как моя жизнь, как моё сердце полчаса назад.
А ведь всё начиналось иначе. Букет в потной от волнения руке. Ключи, впивающиеся в ладонь. Два месяца без неё. Шестьдесят один день. Тысяча четыреста шестьдесят четыре часа — я считал каждую минуту, вычёркивая их в блокноте, как заключённый на зоне. Наша разлука закончилась на два дня раньше — я рванул домой, не дождавшись официальной смены. Летел как на крыльях. Хотел сделать сюрприз. Дурак. Сюрприз получился. Только совсем не тот.
Еще в этом долбаном автобусе, пропахшем соляркой и чужим потом, я все представлял ее лицо. Как расширяются глаза, приоткрывается рот, а потом — эта ее улыбка до ушей, когда собираются морщинки у глаз, а из груди вырывается ее фирменный вскрик «Сере-е-жааа!», от которого у меня всегда что-то обрывалось внутри. Жена. Родная. Моя.
Дверь я открывал тихо-тихо, как вор, стараясь даже не дышать. В прихожей горел свет — значит, дома. Из кухни доносились голоса — Ани и... тёщи. Твою мать. Елена Павловна нарисовалась? Только её здесь не хватало. Я уже хотел выйти и позвонить в дверь, как нормальный человек, но услышал своё имя и замер, словно парализованный.
— Аня, ну ты же сама видишь, — тёща говорила с особым напором, от которого у меня всегда сводило челюсть, — с твоим Сергеем так дальше нельзя. Сколько ты уже мучаешься? Два года? Три? Тебе двадцать восемь, а выглядишь на сорок. Совсем измотанная, кожа да кости.
— Мам, я не могу. Я же люблю его. — Голос Ани дрогнул, и что-то внутри меня оборвалось и полетело в пропасть.
— Любовь тебя не спасёт, если он...
Дальше я слушать не смог. Не захотел. Испугался. В висках застучало, в горле пересохло. Крепко сжал эти чёртовы розы и выскочил из квартиры. Уже на лестничной площадке с яростью швырнул букет в мусоропровод и побежал вниз как сумасшедший. Задыхался, будто отбегал марафон, хотя пролетел всего три этажа. На скамейке у подъезда закурил — руки тряслись так, что еле прикурил. Затянулся до боли в лёгких. Анька... Как же так?
Внутри всё рушилось, осыпалось битым стеклом. Я ведь жилы рвал ради неё на этом проклятом севере. Вкалывал по двенадцать часов, чтобы она ни в чём себе не отказывала. Чтобы накопить на машину, на нормальный отпуск. Чтобы когда-нибудь свой дом... А тут — «совсем измоталась».
Я прекрасно знал, что её мамаша с первого дня меня терпеть не может. «Вахтовик», «работник на Севере», «бесперспективный». Вечно поучает, вечно недовольный взгляд. Да пошла бы она! Я, между прочим, за два месяца зарабатываю больше, чем её муженёк-завхоз за полгода. А если Анька «любит», то почему слушается маму? Что они там обсуждали? Как меня послать? Когда? Завтра? Послезавтра? После того, как я подарю цветы, поцелую, обниму?
На глаза навернулись слёзы — от злости, от обиды, от беспомощности. Я растёр их по щекам кулаком, как мальчишка. Не буду унижаться. Не стану ждать, пока меня отвергнут после стольких недель вдали от дома. Сам уйду, раз такое дело. Наверное, у неё уже кто-то есть. Поэтому и разговоры эти. Поэтому и «мучается». Пока я горбатился на севере, она, видимо, уже нашла кого-то потеплее, поближе. Кого одобрит мама.
Ночь я провёл у Лёхи — старого друга по учёбе. Водка, сигареты, его осторожные вопросы и мои злые, отрывистые ответы. Под утро, когда глаза уже слипались и комната кружилась, а внутри была только пустота и горечь, я написал ей сообщение: «Аня, я нашёл другую. Извини. Вещи заберу потом, когда тебя не будет дома. Ключи оставлю у соседки. Не ищи меня».
Включил авиарежим и вырубился. Пусть теперь помучается. Пусть поймёт, каково это — когда тебя предают. За те шесть часов, что я проспал мёртвым сном, телефон разрядился. Какое счастье — не видеть её истерик, не слышать оправданий, не читать глупостей вроде «это не то, что ты подумал». Не буду я ничего слушать. Плевать. В Москву поеду. Двоюродный брат давно звал. Забуду обо всём. О ней, о нашей квартире, о мечтах о детях. Всё — прахом, всё — к чёрту.
Анна уставилась на экран телефона так, будто он превратился в ядовитую змею. Перечитывала сообщение, не веря своим глазам. «Нашёл другую»? Что за бред? Что происходит? Она пыталась дозвониться — недоступен. «Абонент выключил телефон или находится вне зоны действия сети». Как будто издевается. Ноги подкосились, она рухнула на диван и разрыдалась — до икоты, до судорог, до тошноты.
— Аня, господи, что случилось? — мама села рядом и обняла меня за плечи. От её прикосновения стало только хуже.
— Серёжа... бросил меня, — всхлипывая, едва выдавила она. Слова обжигали ей горло.
— Как бросил? Ты о чём?
— Вот, читай, — она протянула ей телефон, не в силах произнести это вслух ещё раз.
Мать прочитала сообщение и поджала губы. В её взгляде мелькнуло что-то похожее на торжество.
— Я же говорила. Мужик — он и есть мужик. Нельзя столько прощать. Сколько раз я тебе говорила — не связывайся с ним. Ты себя в зеркало давно видела? Ты уже с этим начальником извелась, а тут ещё и муж...
— Мама, перестань! — Аня закричала так, что мать вздрогнула.
— Я беременна, понимаешь? Беременна! — она обхватила живот руками, словно защищая то, что внутри. — А он... он...
Прошло три года. Я освоился в Москве, работал в маршрутке. Вся жизнь превратилась в бесконечное кручение баранки, серые улицы, одинаковых спешащих и раздражённых пассажиров. Иногда во сне я видел наши с Анькой походы в лес за грибами, её смех, когда она прыгала через ручей и чуть не упала. Я отгонял эти мысли, не задерживал их в голове. Зачем бередить то, чего уже не вернуть? Плевать. Я научился жить без неё. Почти.
В тот день моя смена начиналась в семь утра. Обычный рейс — Беговая-Рассказовка. Людей немного, середина недели, все зевают и тычут пальцами в телефоны. На остановке «Парк Победы» вошла она — Анька. И с ней... пацан лет двух, не больше. Рыжий, как я в детстве, с веснушками на переносице. Сердце пропустило удар, а потом заколотилось как сумасшедшее. Вцепился в руль так, что пальцы свело. Она не сразу меня узнала — я сидел за рулём, опустив козырёк кепки. Я слышал, как она сказала пацану: «Держи меня за руку, Кирюша, не беги».
Кирюша. Наверное, в честь её отца. Значит, быстро утешилась после меня. А пацан-то... точная копия меня в детстве, даже веснушки на том же месте. Даже родинка на шее. Внутри всё оборвалось. Блин, да кто же отец-то? Мы расстались три года назад, ребёнку года два-три... Быстро посчитал — всё сходится. Нет. Нет. Не может быть.
Когда они выходили, Аня посмотрела в мою сторону и остановилась как вкопанная. Узнала. Глаза расширились, рот приоткрылся — совсем как в моих фантазиях три года назад, только совсем по другому поводу. Я кивнул ей, мол, да, это я. Она крепче схватила пацана за руку и быстро пошла к выходу. Но перед тем как выйти, развернулась и сказала, глядя мне прямо в глаза — с вызовом и болью:
— Кирилл, это твой папа.
Она вышла, а я сидел как громом поражённый. Ноги стали ватными. В голове гудело. Мой? Мой сын? Она была беременна? Почему не сказала? А вдруг она врёт? Парень — не мой? Зачем?
Я довёз пассажиров до конечной остановки, развернулся и помчался обратно, нарушая все скоростные режимы. На той же остановке я увидел их — они шли вдоль парка. Она о чём-то говорила с пацаном. Я затормозил, выскочил из маршрутки, даже дверь не закрыл.
— Аня! Стой! — голос сорвался. Как будто я прыгнул с обрыва.
Она обернулась. Мальчик настороженно смотрел на меня. Мои глаза, мой взгляд. Даже хмурил брови так же, как я на детских фотографиях. Сердце сжалось.
— Это правда? Он мой? — спросил я, задыхаясь. Не от бега — от страха, от надежды, от чего-то такого, чему даже названия нет.
— Да, Серёжа. Твой. — Она смотрела прямо, твёрдо. Не врала.
— Почему не сказала?
— Ты не дал мне шанса. Ты просто... исчез. — В её голосе была такая боль, что мне захотелось провалиться сквозь землю. Сын. У меня есть сын. А я... я всё испортил.
— Мам, а это кто? — Кирилл дёргал её за рукав. Мой сын. Мой.
— Иди к маршрутке, — сказал я, с трудом возвращаясь в реальность. — Тебя люди ждут. Потом поговорим.
— Приходи сегодня в девять вечера, — сказала она. — Я у подруги, Иры, помнишь её? Та же квартира. — В её голосе была такая боль, что мне захотелось провалиться сквозь землю. Сын. У меня есть сын. А я... я всё просрал.
Стрелки на часах ползли к девяти с издевательской медлительностью. Я не находил себе места, ходил по комнате, ни о чём не мог думать. Курил одну сигарету за другой, хотя обещал себе бросить ещё два года назад. Что я скажу? Как объясню? Как попрошу прощения? А вдруг она замужем? С другим мужиком? А вдруг она давно меня забыла, а пацана показала просто из вредности? А вдруг... А может, я и правда сам виноват во всём этом дерьме? Надо было выслушать, а не бежать как последний трус, подлая тварь?
Дождь лил как из ведра, когда я подошёл к подъезду. Она стояла под козырьком. Одна. Без Ромки. Красивая до боли в груди. Похудела, отрастила волосы. Глаза грустные. Почему я раньше не замечал, какие у неё глаза?
— Где сын? — спросил я вместо приветствия. Даже не обнял. Не прикоснулся. Испугался.
У Иры, — она поежилась от холода или от моего тона. — Может, зайдем куда-нибудь? Тут кафе рядом.
В кафе мы сели за дальний столик. Я заказал кофе, она — чай.
— Так это правда? Кирюша — мой сын? — голос дрогнул.
— Да. — Она подняла на меня глаза. — Я уже была беременна, когда ты исчез. Я и сама не знала — просто тошнило по утрам, я думала, что это от нервов. А оказалось, что от Кирюши. — Она улыбнулась краешком губ. Господи, как же я скучал по этой улыбке. — Я пыталась найти тебя, но ты сменил номер. Твой друг Лёха сказал, что ничего не знает. Серёжа, почему? Что случилось?
— Я слышал ваш разговор с матерью, — я смотрел в свою чашку, не в силах поднять глаза. Мне было стыдно до тошноты. — Как она убеждала тебя бросить меня. Как ты сказала, что любишь, но мать настаивала. Я не хотел, чтобы меня бросили, как ненужную вещь. Поэтому ушёл первым. Гордый, чёрт возьми.
Аня смотрела на меня с таким изумлением, что у меня внутри всё похолодело.
— Какой разговор? Когда?
— В тот день, когда я вернулся. Раньше срока. Я зашёл и услышал, как тёща говорит тебе, что «так дальше с Сергеем нельзя», что ты «измотана». Она ведь была права. Я бросал тебя одну, уезжал на вахты...
У Ани округлились глаза. Она прикрыла рот ладонью.
— Серёжа, ты идиот, — она покачала головой, и в её глазах заблестели слёзы. — Мы говорили о моей работе. О начальнике, который изводил меня своими придирками и шуточками. Мама приехала, потому что я каждый вечер плакала в трубку. Из-за работы, а не из-за тебя! Мой начальник, Сергей Иванович, приставал ко мне, мерзкий старикашка, а я не знала, как выкрутиться...
Она смотрела на меня, а я чувствовал, как земля уходит у меня из-под ног. Господи, что же я наделал? Из-за работы? Из-за какого-то другого Сергея?
— Но она сказала, что ты выглядишь на сорок... Что ты страдаешь уже два года...
— Из-за стресса! Я пятый месяц перерабатывала. У меня каждый день раскалывалась голова. Начальник шантажировал меня — уйдёшь, я тебя с волчьим билетом оставлю. Я хотела дождаться тебя, чтобы вместе всё решить. Рассказать тебе, что я больше не могу это терпеть, что я скоро сойду с ума от этой работы. К твоему приезду я бы уже взяла себя в руки, и мы бы спокойно всё обсудили... А ты... ты даже не дал мне шанса объясниться! — Её голос сорвался. — Ты просто сбежал, Серёжа. Бросил меня.
Она говорила и говорила, а меня как будто расстреливали каждым словом. Три года. Три года я жил в своей дурацкой гордости, обиде, одиночестве. Три года не видел сына. Пропустил его первый шаг, первое слово, первую улыбку. Господи, что я наделал? Как искупить? Как вернуть эти три года?
— Аня, — я прервал её на полуслове, потянулся через стол и взял её руку в свою. Она даже не отдёрнула её.
— Ты можешь меня простить? Я был таким идиотом. Это не исправить, но я... я бы всё отдал, чтобы вернуться на три года назад и просто... просто поговорить с тобой. Выслушать.
— Заткнись, — она улыбнулась сквозь слёзы.
— Просто заткнись. Кирюше нужен отец. Настоящий. А не новые «дяди», которыми меня пытается осчастливить мама. Она до сих пор считает тебя сволочью, и я не стала её переубеждать после твоего побега. Но Кирюша... он так похож на тебя. Я каждый день вижу в нём тебя. И боялась, что больше никогда не увижу тебя .
Я пересел к ней, крепко-крепко обнял, вдохнул запах её волос, её кожи. Такой родной. Внутри всё перевернулось. А она уткнулась в мою куртку и заплакала — тихо, без всхлипов. Как тогда, в первый день знакомства, когда я уронил её сумку в лужу, а потом мы целовались под дождём.
— Пойдём знакомиться с сыном, — сказал я, целуя её в висок.
— Я больше никогда никуда не исчезну. Клянусь.
Бывали ли в вашей жизни случаи, когда одно услышанное слово или фраза полностью меняли вашу судьбу? Как вы думаете, сколько семей распалось из-за невысказанных слов и недопонятых фраз? Расскажите в комментариях о своих мыслях.
Если история тронула вас – не забудьте поставить лайк и прочитать другие мои рассказы:
Берегите своих близких и находите в себе силы говорить открыто. Хорошего вам дня и светлых отношений!