Автор Дарья Десса
Глава 26
Я поднимаюсь в кардиологию. Сегодня тот самый счастливый день, когда состоится выписка Богдана Романенко, – того самого мальчика, которого с большим риском удалось вывезти с бабушкой и дедушкой из сопредельного государства. Состояние его главной мышцы больше не внушает опасений, – проведённая доктором Вежновцом и коллегами длительная хирургическая операция возымела отличный эффект. Плюс молодой организм постарался излечиться, и вот уже мальчик выглядит совсем не так, каким был, когда его привезли.
В тот день он напоминал скорее живой труп: бледный, с замутнённым взглядом, кожа синюшного цвета, поверхностное дыхание. Его сердце билось, постепенно угасая, и медицинской бригаде сначала в самолёте, а потом здесь, в клинике пришлось очень постараться, чтобы оно не остановилось навсегда. Зато теперь, когда вхожу в палату, передо мной улыбающийся, цветущего вида юноша почти 15 лет, путь бледноватый из-за долгого пребывания в помещении и слишком худощавый, но это дело поправимое.
– Добрый день, – приветствую всех, кто находится в палате. Кроме Богдана здесь его мама Катя, а также доктор Жигунов и его дочка Ниночка, которая сидит на соседней койке, свесив ножки, и покачивает ими. Лица светлые, счастливые, и на душе становится радостно, поскольку понимаю: Богдан принял свою новую сестрёнку, а значит у этой семьи всё-таки есть будущее.
Они в ответ здороваются со мной, Катя и Денис благодарят за всё, но я отрицательно качаю головой, напоминая, что свечки в церкви за здравие нужно ставить ещё и тем людям, которые постарались спасти жизнь Богдана. И не только его одного: и Катя, и Денис, и Ниночка, – все они пострадали от войны, и над каждым трудились медики. Может быть, – и слава Богу! – девочке досталось меньше всех, но в данном случае её ангелом-хранителем тоже ведь стал медик – доктор Жигунов, ставший её папой.
Со мной все согласны, Денис рассказывает, что они с Катей познакомили детей, обсудили перспективу переезда в Саратов, где будут жить в его трёхкомнатной и пустующей с начала командировки на СВО квартире. Машинально смотрю на правую руку Кати, чтобы уточнить один интересующий меня вопрос… всё точно. На предложение военврача она ответила «Да», – на безымянном пальце вижу колечко. Значит, в обозримом будущем доктор Жигунов окончательно перестанет быть Гардемарином и женится в пятый раз. Остаётся надеяться, что всё у них сложится.
Провожаю семью вниз, где их ждёт такси, они все садятся и едут в гостиницу, чтобы забрать родителей Кати. Когда машина уезжает, возвращаюсь в своё отделение, иду в ординаторскую и… замираю. У окна, глядя через стекло на удаляющееся такси с семьёй доктора Жигунова, стоит сам Иван Валерьевич Вежновец. На его лице такая печаль, от которой у меня сердце сжимается: так смотрят на самых близких и родных людей, чьи лица теперь останутся лишь в памяти и на фотографиях и видео. Да, но почему главврач так к этому относится? Насколько я знаю, ни сам Жигунов, ни Ниночка, ни Катя с родителями и Богданом ему нет никто и звать никак. Откуда тогда столько тоски?!
– Иван Валерьевич, у вас всё в порядке? – спрашиваю тихо, даже вкрадчиво, чтобы не оказаться грубой и лезущей не в своё дело.
– Знаете, Элли, – говорит Вежновец голосом, от которого у меня мурашки по коже, настолько он человечный и проникновенный, – я вот смотрел сейчас на них и думал: как же им завидую! Белой завистью, конечно. У меня ведь, как вы знаете, ближе собаки никого нет. Вы, верно, сейчас мою любовницу вспомните, – он горько усмехнулся. – Но это всё так, не по-настоящему… – тяжёлый вздох. – Был Артёмка, и искренне верил, что смогу его спасти, вылечить, но ничего не помогло. Человечество научилось бороздить просторы космоса и запихивать компьютеры в крошечные корпуса телефонов размером с плитку шоколада, а спасать детей от рака крови не умеет… или не хочет, уж не знаю.
Главврач молчит, и мне становится его невыносимо жаль. А ведь он прав. Живёт в большом доме, ездит на шикарной машине, может позволить себе содержать любовницу, но всё равно один.
– Иван Валерьевич, но вы же не пожилой, состоятельный мужчина. Почему не хотите построить с кем-то серьёзные отношения? – спрашиваю его.
– Потому что всем наплевать, какая у меня душа. Видят только должность и зарплату, а больше ничего. Не знакомиться же мне, в конце концов, на сайтах в интернете. И уж тем более я не смогу ходить на одноразовые свидания. В моём возрасте и положении это глупо. Знаете, я даже подумывал усыновить или удочерить какого-нибудь ребёнка, да боюсь, что история с Артёмкой повторится…
Снова тяжёлый вздох, рвущий сердце.
– Иван Валерьевич, я не стану вам говорить, что у вас ещё многое впереди. Но поверьте, так и есть. Посмотрите на меня. После расставания с Граниным я тоже было решила, что проживу вдвоём с дочерью, и больше никто нам не нужен. Но судьба распорядилась иначе.
– Думаете, я тоже встречу своего капитана подводной лодки? – вдруг спрашивает Вежновец и по-доброму, иронично улыбается.
Тихонько смеюсь, представляя, как они вдвоём, – мы с Тамарой ходим парой, – гуляют под ручку по набережной Мойки, и прохожие дико озираются: «Совсем эти бирюзовые стыд потеряли!» Но тут же вспоминаю, что есть ещё одна важная тема для разговора.
– Иван Валерьевич, давайте пройдём на крышу.
Главврач поднимает брови:
– И совершим вместе последний полёт?
– Прошу, бросьте уже эти шуточки, – говорю ему. – Есть что-то очень важное.
– Ну хорошо, – нехотя соглашается Вежновец.
***
Замполит даже чувствовать усталость почти перестал, когда начал ощущать себя спасителем пленного. Ещё у него появилась мысль пожаловаться на незаконные действия командира отряда спецназа, но её Давыдкин отложил в дальний ящик своей памяти, испугавшись, как бы его решительность не повредила. Если уж вражеского солдата чуть не расстреляли, то кто мешает этим головорезам поступить с ним точно так же? И Пантюховым заодно. Они в глубоком тылу врага, и если вернутся, спишут обоих на боевые потери, делов-то!
Старший лейтенант был наслышан о подобных вещах. Правда, он не знал, каково соотношение в них лжи и правды, потому просто предпочёл вести себя более осмотрительно. Не так сложно будет писать рапорты, когда ты жив и здоров, а не когда «пропал без вести» или «погиб от огня противника».
– Грицко, – позвал Давыдкин, решив, что следует поближе узнать «своего» пленного. – Ты откуда родом? Расскажи о себе.
– Из Харькова, – ответил парень. – Учился на бакалавра в политехническом институте, думал работать энергетиком. Но ничего не получилось: сами ведь знаете, у нас почти вся энергосистема разрушена вашими, половина станций не работает, а другие едва телепаются. Энергетиков безработных полно, а кто ещё остался, те гроши получают, да и опасно. Короче, я всё равно доучиться не успел, – месяц назад забрали, даже сессию не получилось сдать. Ехал на трамвае, а там эти, из военкомата. Загребли и сразу в казарму. Так в 80-й бригаде оказался.
– Хочешь сказать, что боевого опыта у тебя и нет совсем, может, ты даже в наших не стрелял? – ядовито спросил санитар Пантюхов.
– Врать не буду, стрелял. Но меня не учили, дали автомат и в бой. Я нажимать на гашетку умею, а куда там чего попало, не знаю, – сказал Грицко, и замполит подумал, что, судя по интонациям, пленный не врёт. Да и не выглядел он, как озлобленный нацист, готовый уничтожать любого «ватника» на своём пути.
– Гашетку, – презрительно повторил старшина и сплюнул.
Дорога по лесу продолжалась, и чем дольше они шли, тем сильнее Давыдкину хотелось узнать задачу, поставленную командованием перед спецназовцами. Но как её узнать? Кедр не скажет, а скорее даже грубо пошлёт. Может, к кому другому обратиться? Евгений Викторович решил сделать ход конём и попросил Пантюхова пойти к тому бойцу, которому он оказал медпомощь, и под видом проверки повязки поинтересоваться, далеко ли путь держим.
Идея санитару не понравилась. В отличие от замполита, он уже имел опыт общения со спецназом. Те лишнего болтать не привыкли, а за вопросы, составляющие военную тайну, запросто могли и язык отрезать. Притом буквально. Но приказ получен, не откажешься. Пантюхов нашёл того бойца, благо тот шёл со всеми, а не в боевом охранении или дозоре, проверил бинт и поинтересовался как бы между делом, долго ли ещё топать.
– До моста и обратно, – ответил боец.
– До какого моста?
– Увидишь, – и замолчал, словно воды в рот набрал.
Санитар несолоно хлебавши вернулся к замполиту и передал ответ.
– К какому ещё мосту? Что за мост? – вслух удивился Давыдкин.
– А, так это, верно, через Оскол, – подал голос Грицко. – Я слышал, как наши говорили, что враг пытается мост один взорвать. Типа очень важный, через него техники много перегоняют.
Замполит поджал губы. По спине побежали неприятные мурашки. Вспомнились фильмы о войне. Там часто показывают, как группа диверсантов уходит в глубокий тыл, чтобы выполнить подобное задание, а обратно возвращается один или двое, остальные… Он нервно сглотнул, вспомнив суровое и решительное лицо Кедра. «Он же настоящий мясник, – подумал Давыдкин. – И сам погибнет, и остальных положит!» Следующей была мысль развернуться и пойти в обратную сторону. Но стало ещё страшнее. За такое наверняка прилетит пуля в затылок.
«Между молотом и наковальней, Господи, помоги!» – взмолился замполит. Он вспомнил, с каким упоением пиарил то, как его предприятие строило огромный храм в одном из микрорайонов областного центра. На открытие сам президент компании прилетал вместе с патриархом. Ожидали даже самого главного, но тот не нашёл времени. И всё равно: открытие провели с большой помпой, об этом писали и показывали все кому не лень.
«Господи, разве я не заслужил твоей милости? Ведь столько сделано ради славы Твоей?!» – взмолился замполит. Правда, он совсем позабыл одну сущую мелочь: со всех СМИ, с которыми его предприятие заключало контракты на «информационное обслуживание», Давыдкин стабильно имел откат. Деньгами не гнушался, потому что рассуждал просто: «Все берут, а я что? Хуже?» Особенно хороший куш упал ему на карман именно в те дни, когда от генерального директора предприятия поступила команда как можно шире освещать открытие храма. Деньги были выделены немалые, и банковский счёт пресс-секретаря, оформленный на старушку-мать, пополнился суммой с несколькими нулями.
Молитва замполита была прервана самым неприятным способом: где-то слева громко хрустнула ветка, и весь отряд тут же замер, опустившись на одно колено и ощетинившись во все стороны стволами автоматов. Давыдкин и Пантюхов с пленным повторили движение, но лишь санитар держал оружие. Автомат замполита так и болтался на плече, безоружный Грицко всматривался в лесные заросли с ужасом, понимая, что если откроют огонь, его свои же завалят.
***
Начальник госпиталя подполковник Романцов после трагической гибели медсестры Зимней запил. Сам бывший некогда поборником «сухого закона» на территории медицинского учреждения, теперь он заливался алкоголем, как не в себя. Приказал помощнику достать из блиндажа ящик «беленькой», припасённый на случай встречи важных гостей, а потом заперся в своей палатке и ушёл в запой.
Поняв, что с его начальником всё неладно, сержант Свиридов прибежал к военврачу Соболеву. Рядом с ним была доктор Прошина, обратился к обоим. Сказал, что Олег Иванович второй день не появляется в кабинете. Пробовал к нему пойти, – ругается нехорошими словами, грозит выстрелить через дверь. Судя по голосу, страшно пьян и трезветь не собирается. Едва начинается просветление, как заливает его новой порцией «огненной воды».
– Что мне делать? – растерянно спросил сержант. – Вы старший по званию, замполита тоже нет, я думал пойти к заму по хозяйственной части, но у нас же госпиталь всё-таки.
– Верно рассудил, – задумчиво произнёс Дмитрий. Ему было искренне жаль Романцова. Все давно уже знали про его жаркий роман с Леночкой Зимней. Кто-то воспринимал это с насмешкой, мол, седина в бороду, бес в ребро. Кто-то сурово критиковал, называя подполковника бабником, а Леночку женщиной лёгкого поведения. Военврач Соболев считал иначе. Он видел по одухотворённому лицу Романцова, что тот искренне влюбился в молодую красивую женщину. Было непонятно, что она чувствует к нему в ответ, но для Олега Ивановича это было сродни тому, что описывал Тютчев в «Денисьевском цикле»:
«О, как на склоне наших лет
Нежней мы любим и суеверней…
Сияй, сияй, прощальный свет
Любви последней, зари вечерней!»
Это стихотворение Дмитрий прочитал однажды и запомнил, но не думал, что пригодится в качестве иллюстрации чьего-то состояния. Теперь же процитировал, глядя на доктора Прошину, что заставило её чуточку покраснеть.
– Ладно, Костя. Иди к себе, пиши приказ о временной передаче мне полномочий начальника госпиталя. Доложим в штаб, что Романцов заболел.
– А чем?
– У него… Острое заболевание, возникающее в результате употребления пищи, обсеменённой болезнетворными микроорганизмами и заражённой их токсинами, либо токсичными веществами немикробной природы, – ответил Соболев.
– Не понял?
– Острое пищевое отравление, проще говоря, – пояснила доктор Прошина. – Пойдём, я тебе продиктую.
Она увела озадаченного сержанта, и Дмитрий вдруг понял, что вот так, нежданно негаданно, стал начальником прифронтового госпиталя, и сколько это продлится неизвестно. Решение прикрыть Романцова перед лицом вышестоящего начальства казалось правильным. Подполковник неплохой человек, пусть и средний руководитель и посредственный врач-терапевт, но всё-таки лучше он, чем какой-нибудь другой.
Военврач Соболев решил всё-таки проверить, насколько всё плохо и отправился к палатке Олега Ивановича. Прислушался. Изнутри доносился богатырский храп и сильно тянуло жутким перегаром. Дмитрий решил страдальца не будить. Пусть проспится, а дальше станет понятно, что делать. В конце концов, тот ящик когда-нибудь закончится.
***
Оказавшись на крыше, иду к дальней стороне, чтобы нас гарантированно никто не услышал. Сообщаю Вежновцу, что вчера к нему в кабинет похлопотать о бойце с позывным Янтарь приходил вовсе не его дядя, а генерал СК Андрей Константинович Боровиков, и сделал он так по собственной инициативе, меня не предупредив.
Бедный Иван Валерьевич. От услышанного у него бледнеет лицо, а потом он произносит сдавленно:
– Это я… что же… требовал взятку у генерала из Следственного комитета?
– Выходит, так.
Главврач стоит с круглыми глазами несколько мгновений, кладёт руку на грудь. – Элли, тяжело. Наковальня упала. Жжёт… Спаси меня, – и падает.