Говорят, любовь родителей делится поровну между детьми. Чушь. В нашей семье она всегда делилась так: восемьдесят процентов Димке, остальное – мне. Я восемнадцать лет строил свою жизнь за тысячу километров от родного дома, чтобы забыть об этом.
Построил неплохо: своя юридическая фирма в Питере, трёхкомнатная квартира с видом на Неву, любимая жена Алёна – художница, от которой вечно пахнет красками и кофе. Дочке Соне девять, она занимается балетом и обожает слушать мои истории про детство, особенно про дядю Диму, которого видела пару раз в своей жизни. "Пап, а почему ты с ним не общаешься?" – спрашивает иногда. Я только плечами пожимаю – некоторые вещи сложно объяснить ребёнку.
И вот теперь звонок матери вернул меня обратно – в квартиру, где все те же желтые обои, тот же запах жареной картошки, и все то же обожание в глазах, когда она смотрит на младшего сына.
– Андрюша, наконец-то, – мама суетливо забирает мой чемодан. – Димочка, смотри, кто приехал!
Димочка. Тридцать три года, третий развод, долги по кредитам и все та же детская улыбка, от которой родители всегда таяли. Он выходит из своей комнаты – той самой, где в детстве были развешаны его грамоты за участие, пока мои победные кубки пылились в кладовке.
Комната не изменилась – те же постеры рок-групп на стенах, та же гитара в углу, на которой он так и не научился играть. Только теперь к этому добавились пустые бутылки и какие-то распечатки с графиками – очередная "гениальная" бизнес-идея.
– Братишка! – раскрывает объятия. От него пахнет перегаром. – А я как раз маме рассказывал про свой новый бизнес-план...
Я киваю, привычно отстраняясь от объятий. Новый бизнес-план – это что-то новенькое. Обычно он просто занимал деньги, которые потом отдавали родители. Я представляю, как Алёна закатила бы глаза, услышав об этом. Она никогда не понимала такого отношения к жизни – сама пробилась из маленького городка, выставляется в галереях, зарабатывает своим творчеством.
– Папа в больнице, – голос мамы дрожит. – Врачи говорят...
– Я знаю, что говорят врачи, – перебиваю её. – Поэтому я здесь.
В голове всплывает воспоминание: мне двенадцать, я выиграл городские соревнования по плаванию. Стою мокрый, счастливый, с медалью на шее. А отец хмурится: "Дима один дома сидит, скучает. Мог бы с братом время провести, а не в бассейне плескаться". Потом эта медаль затерялась где-то в кладовке, как и все мои достижения.
Диме тогда разрешили завести хомяка – в утешение за моё "предательство". Хомяк сбежал через неделю, но родители ещё месяц восхищались, как ответственно брат подходил к его содержанию. А я в тот год взял ещё пять медалей и поступил в математический класс – просто чтобы реже бывать дома.
– Андрей, – мама теребит передник, – ты же поможешь с больницей? Там нужны дорогие лекарства, а у нас...
– А у вас все деньги ушли на погашение Диминого кредита? – я достаю ноутбук. – Сколько на этот раз?
Открываю почту – три письма от Алёны. Фотография: Соня в пачке после выступления, счастливая, с букетом. Совсем как я тогда, с медалью. Только её успехам радуются все – и мама, и папа, и даже строгая учительница балета. Я специально так выстроил свою жизнь – чтобы дочь никогда не чувствовала себя ненужной и неинтересной.
– Не начинай, – Дима плюхается в кресло. – Я же сказал, что верну. У меня есть план...
– План? – я проверяю баланс на счете. – Как в прошлый раз, когда ты решил торговать китайскими телефонами? Или как с той пирамидой, куда ты вложил родительские сбережения?
Помню, как два года назад звонила мама, плача в трубку: "Андрюша, Димочке нужна помощь, он попал в беду..." Я тогда молча оплатил долг – не ради брата, ради родителей. Алёна потом неделю со мной не разговаривала: мы как раз собирались менять машину.
– Зато я рискую! – он вскакивает. – А ты... ты всегда был трусом! Сбежал из дома...
– Дима! – мама хватает его за руку. – Не надо, сынок. Андрюша, он не это имел в виду...
Сбежал. Да, наверное. В девятнадцать поступил в университет в другом городе, потом аспирантура, своя практика. Женился на Алёне, когда она ещё была студенткой художественного – одинокая девчонка из провинции, талантливая и гордая. Мы оба знали, чего хотим от жизни.
Я смотрю на них – вечная картина моего детства. Мама успокаивает Диму, гладит по голове, шепчет что-то ласковое. Когда-то это причиняло боль, теперь вызывает только усталость. У меня своя семья, где все по-другому. Где мы с Алёной учим Соню отвечать за свои поступки. Где успех – это результат труда, а не предмет вечного умиления.
– Я еду в больницу, – говорю, захлопывая ноутбук. – Узнаю, что с отцом.
– Я с тобой! – Дима вскакивает.
– Нет, – отрезаю. – Побудь с мамой. И, кстати, где документы на квартиру?
Он отводит глаза:
– А что?
– То, что мне звонил друг из банка. Сказал, ты интересовался залогом недвижимости.
Вспоминаю, как год назад Дима пытался занять денег у Алёны. Позвонил к нам домой, когда меня не было – знал, что я не одобрю. Жена выслушала его "гениальный план" по открытию сети кофеен и спокойно сказала: "Дима, тебе нужен не кредит. Тебе нужно научиться жить по средствам". Он обиделся, бросил трубку. А Соня потом спросила: "Мам, почему дядя Дима такой странный?"
Повисает тишина. Мама растерянно переводит взгляд с одного сына на другого.
– Это не то, что ты думаешь, – Дима нервно облизывает губы. – Просто... мне нужен стартовый капитал. У меня реально крутая идея, я все продумал...
– Как всегда, – я беру ключи от машины. – Мам, присмотри за документами. И ничего не подписывай.
По дороге в больницу звоню Алёне. Она сразу чувствует моё настроение:
– Все так плохо?
– Как обычно. Только теперь ещё и отец...
– Держись, родной. Соня передаёт, что любит тебя и скучает.
Улыбаюсь. Вот оно – моё настоящее богатство. Не квартира с видом на Неву, не успешная фирма. А эта любовь – простая, честная, без всяких "но" и условий.
В больничном коридоре пахнет хлоркой и безнадежностью. Я знаю этот запах – сопровождал много клиентов в подобных местах, когда занимался медицинскими делами. Но одно дело – чужие истории, другое – видеть отца таким: похудевший, с заострившимися чертами лица, под капельницей. Таким маленьким и беспомощным я его никогда не видел.
– Андрей, – его голос едва слышен, – ты приехал...
– Конечно, приехал. Как ты?
Вспоминаю, как пять лет назад он приезжал к нам в Питер. Единственный раз. Ходил по набережной с Соней, покупал ей мороженое, смотрел на Алёнины картины. Вечером сказал: "Ты молодец, сын. Всего сам добился". Я тогда промолчал, хотя внутри все перевернулось – столько лет ждал этих слов.
– Паршиво, – он пытается улыбнуться. – Знаешь, я должен тебе кое-что сказать. Пока могу.
– Не начинай, пап. Выкарабкаешься.
На тумбочке – фотография: мы с Димой в детстве, на даче. Мне лет десять, ему – пять. Я держу его за руку, показываю что-то вдалеке. Тогда все было проще. Я правда любил этого несмышленого братишку, хотел защищать, учить. Когда все изменилось?
– Помолчи и послушай, – он с усилием приподнимается на подушке. – Я должен объяснить... про Диму.
Я замираю. Впервые за тридцать восемь лет отец собирается что-то объяснить про своего любимчика? Достаю телефон – три пропущенных от брата. Наверное, опять что-то срочное и важное. Как всегда.
– Когда твоя мать была беременна им... У нас были проблемы. Серьезные проблемы. Врачи говорили, что ребенок может родиться... – он закашлялся, – с отклонениями. Мы боялись. Очень боялись. И когда он родился нормальным, мы... мы просто не могли перестать его защищать. От всего.
– И поэтому вы испортили ему жизнь? – слова вырываются прежде, чем я успеваю их остановить.
Отец прикрыл глаза:
– Мы испортили жизнь вам обоим. Тебя заставили слишком рано повзрослеть, а его... его так и не научили быть взрослым.
Я смотрю в окно. Там, во дворе больницы, молодая мама ведет за руку двоих детей. Они о чем-то спорят, старший защищает младшего от весенних луж. Совсем как я когда-то.
– Знаешь, – продолжает отец, – когда ты уехал, я злился. Думал – бросил семью, сбежал. А потом увидел тебя в Питере... Твой дом, твою Алёну, как Соня к тебе тянется. И понял – ты все сделал правильно. Построил то, чего мы не смогли дать.
В коридоре слышатся торопливые шаги – Дима все-таки приехал. Замер в дверях, тяжело дыша:
– Пап! Я хотел раньше, но там пробки...
– Тише, – я встаю. – Не кричи, здесь больница.
Смотрю на брата внимательно. Вижу не только вечного неудачника, но и испуганного мальчишку, которого так и не научили жить. Может, отец прав – мы все жертвы их страха и любви.
– Пап, я все объясню, про документы это недоразумение...
– Выйди, – я даже не повернулся к нему. – Дай нам договорить.
– Нет! – он шагнул в палату. – Ты всегда так, отталкиваешь меня, строишь из себя...
– Дима, – голос отца вдруг окреп. – Послушай брата. Хоть раз в жизни.
Я услышал, как за спиной закрылась дверь. Отец протянул руку, нащупал мою ладонь:
– Прости нас. И... присмотри за ним. Он не плохой, просто...
– Просто не научился отвечать за свои поступки, – я сжал его пальцы. – Знаешь, все эти годы я думал, что вы просто любили его больше.
– Мы боялись за него больше. Это разные вещи, сынок.
В коридоре Дима сидел на подоконнике, ссутулившись как нашкодивший подросток. Впервые я заметил у него седые виски и морщины вокруг глаз. Когда мы успели так постареть?
– Ну, что там? – он поднял голову. – Опять меня обсуждали?
– Нет, – я присел рядом. – Обсуждали, как я сбежал из дома и бросил вас всех.
Дима хмыкнул:
– Да ладно? А я думал, ты у нас идеальный.
В коридоре душно. Брат прислоняется к стене, достает сигареты.
– Здесь нельзя курить.
– Да, точно, – он машинально убирает пачку. – Знаешь... я, наверное, тоже устал. Быть вечным разочарованием.
Я молчу. Впервые за много лет мы оба чувствуем одно и то же – усталость от ролей, в которых застряли. Любимчик и отверженный. Неудачник и успешный. Вечный должник и вечный кредитор.
В этот момент из палаты выглянула медсестра:
– Родственники Соколова? У пациента ухудшение...
Следующие сутки слились в один бесконечный кошмар. Реанимация, капельницы, счета за лекарства. Мы с Димой по очереди дежурили в коридоре. Впервые за много лет – плечом к плечу, без взаимных упреков.
На третий день отец пришел в себя.
– Мальчики, – его голос был едва слышен, – подойдите оба.
Мы склонились над кроватью.
– Обещайте... обещайте, что больше не будете чужими.
Он умер через неделю. Тихо, во сне. В тот момент в палате дежурил Дима – впервые в жизни справившись с чем-то самостоятельно, пусть даже это было прощание с отцом.
После похорон я задержался в городе. Помогал матери с документами, разбирал отцовский гараж. Дима пытался помогать, но больше мешал – как всегда.
– Знаешь, – сказал он мне накануне моего отъезда, – я тут подумал... Может, возьмешь меня к себе? Ну, в смысле, в компанию? Я мог бы...
– Нет, – я покачал головой. – Не мог бы.
– Почему? – в его голосе прорезались детские обиженные нотки. – Думаешь, я не справлюсь?
– Думаю, тебе пора научиться справляться самому. Без меня, без мамы, без костылей.
Он долго молчал, теребя рукав рубашки – той самой, что когда-то купила ему мама, потому что "Димочке идет голубой цвет".
– А если не получится?
– Значит, не получится, – я застегнул чемодан. – Это жизнь, братишка. Здесь не ставят оценки за старание.
Через месяц мама позвонила сказать, что Дима уехал в другой город. Через два – что он устроился куда-то менеджером. Через полгода – что он снова занял денег.
Я не стал спрашивать подробности. Некоторые сказки не имеют счастливого конца. Некоторые братья так и остаются чужими. И иногда это правильно – просто отпустить и жить дальше.
Теперь я приезжаю домой раз в год – проведать маму. Она все так же суетится на кухне, жарит картошку и ждет звонка от младшего сына. А я все так же делаю вид, что не замечаю слез в ее глазах, когда она говорит о нем.
Потому что некоторые привычки не меняются. Как и любовь, которая никогда не делится поровну.
Вам будет интересно: