… Яроцкая, Мария Дмитриевна. Год рождения — семьдесят седьмой. МГУ, экономический. Стажировка — «Финансовый трест», отдел аналитики. Работала у нас с марта девяносто восьмого по май... Без замечаний. Без повышений. Без рекомендаций. Никаких связей — ни с кем из ключевых фигур не пересекалась. Мать умерла. Отец в архиве не числится. Всё. — Илона захлопнула папку. — Пустота.
День в центре начинался шумно — с душком дизеля и кофе из автомата, разлитого по пластиковым стаканчикам. Кабинет Илоны был ещё полутемным: шторы частично прикрыты, из освещения работала только настольная лампа.
Она уже была на месте — в белом брючном костюме, дизайнерских очках без оправы и с чашкой кофе без сахара. Илона не носила духи, но всегда оставляла шлейф чего-то нейтрального, аптечного — будто смесь антисептика с анальгином.
Пётр вошёл, как всегда — почти неслышно, в качественном, но неглаженом пиджаке. Вид у него был ночной, словно он и не ложился.
— Ты опоздал, — сказала она, не глядя, — на семь минут.
— Я… на метро. Пробка у Тверской.
— У тебя давно машина. С водителем.
Он замолчал. Илона сделала глоток кофе, затем отставила чашку.
— Ну?
Пётр вздохнул.
— Был у Смолова. Вчера. На госдаче. Там была она — твоя бывшая сотрудница.
Илона посмотрела на него в упор. Зрачки сузились, словно её раздражал свет. Она нажала кнопку на панели телефона:
— Валентина, принеси личное дело Яроцкой.
— Сейчас, Илона Евгеньевна.
Она откинулась в кресле, скрестила ноги, положив одну ладонь на колено. Пётр не садился — стоял у края ковра, будто боялся перейти границу. Через несколько минут секретарша зашла, положила папку с информацией, быстро вышла. Илона открыла её — привычным, точным движением.
— Так-с… Яроцкая, Мария Дмитриевна. Год рождения — семьдесят седьмой. МГУ, экономический. Стажировка — «Финансовый трест», отдел аналитики. Работала у нас с марта девяносто восьмого по май... должность — делопроизводитель. Без замечаний. Без повышений. Без рекомендаций. Никаких связей — ни с кем из ключевых фигур не пересекалась. Мать умерла. Отец в архиве не числится. Всё. — Илона захлопнула папку. — Пустота.
Пётр кашлянул.
— И всё же она была у него. Не как обслуживающий персонал. Он её… выделял.
— Что эта пигалица делала на даче Смолова? — медленно рассуждала Илона.
— Кто её туда звал?
— Может, он, сам…
— Смолов не тот человек, чтобы звать кого попало. У него даже официанты проходят фильтр. А тут — девочка, уволенная по соглашению, без имени, без веса. Даже за трудовой не пришла. И вдруг — вечеринки, личная охрана… Блеск!
Пётр пожал плечами.
— Вдруг он… влюбился?
Илона перевела на него взгляд — как на школьника, который только что ответил у доски на двойку.
— О, Петенька. Ты всё такой же наивный.
Он опустил глаза. Ему было почти пятьдесят, но в её присутствии он казался младше — не по лицу, а по позиции. Словно она каждый раз напоминала: даже в своей жизни ты не главный.
— Ты хочешь, чтобы я… что?
— Проследи за ней, — сказала Илона тихо, но холодно. — Узнай, чем занимается, где бывает. Кто к ней приходит. С кем общается. И главное — что у неё со Смоловым. Просто спит с ней? Или она числится у него внештатно?
Пётр набрал воздуха в легкие.
— Илона, это опасно. Георгий Александрович — не человек, за которым стоит бегать с блокнотом. У него… другие люди, другие меры. Это…
— Это выше тебя, — закончила она за него. — Как всегда. Ты только умеешь наблюдать. Шаг назад, потом ещё один, потом исчезнуть, когда станет жарко.
— Я просто не хочу, чтобы всё закончилось плохо.
— Плохо для кого? Для неё? Для тебя? Или для меня?
Она подошла ближе. Не касаясь, но почти.
— Ты трус. Я знала это всегда — даже когда у нас было что-то похожее на отношения. Тебе нравилось лежать рядом, но никогда — принимать решения. Ты предпочитал, чтобы я работала за нас обоих. До сих пор предпочитаешь.
Он сглотнул. Лицо его стало каким-то серым.
— Прости.
— Нет. Сделай. Потом, может, прощу.
— Следи за Яроцкой. Дай мне полную картину — без домыслов, с фактами. Или…
Она не договорила. Не нужно было.
— Я всё понял.
— Надеюсь, Петенька. Потому что иначе тебе придётся объясняться не только передо мной, но и перед теми, кто очень интересуется содержанием моего сейфа.
Он встал. Слишком быстро. Стул скрипнул. Кивнул на прощание и вышел. Дверь закрылась негромко.
Илона осталась одна. Она подошла к столу, достала из ящика ту же папку и ещё раз её раскрыла. Провела ногтем по строчке с именем.
— Вот ты где, Маша, — произнесла она тихо. — Посмотрим, что ты за девочка.
*****
В салоне пахло кондиционером, кожей и тонким, почти неуловимым ароматом водителя — смесью мятных леденцов и сигарет «Парламент». Маша сидела молча, прислонившись лбом к окну. Губы сохли, в голове было глухо, как в купе поезда на долгой остановке.
Георгий ушёл, пока она спала. Без слов, без кофе в постель, без короткой записки на прикроватной тумбе. Оставил только пустоту, слабо пахнущую одеколоном, и замятую простыню с его отпечатком.
Она хотела было предаться грусти, но что-то в ней само включилось: что-то знакомое, жёсткое, городское. Маша подвинулась ближе к креслу водителя:
— Остановите здесь, пожалуйста.
Водитель удивился:
— До дома же вроде.
— Не надо. Я дальше пешком.
Он не спорил. Притормозил у автобусной остановки. Маша вылезла быстро, захлопнула дверь и пошла к своему дому обходным путём, через двор соседнего. Ей не хотелось, чтобы Лида увидела её выходящей из чёрного «Мерседеса».
Прямо у входа в их дом стоял старый «УАЗик Буханка» с полуоткрытыми дверьми, а пара молодых парней в тёмных рубашках, под руководством третьего — того самого, что не так давно пил чай с Лидой на кухне, — выносили из подъезда не что-нибудь, а их музыкальный центр. И телевизор. Большой, с вогнутым экраном, который когда-то еле втащили по лестнице вдвоём с грузчиком.
— Эй! — Маша побежала, не веря глазам. — Вы что делаете?!
Тот, что вёл процесс, обернулся, чуть наклонил голову:
— А вы, собственно, кто будете?
— Я тут живу! Это наш телевизор! Что вы творите?!
— Лидия Сергеевна распорядилась, — сказал он, не повышая голоса. — На нужды. Всё по согласию.
Маша промчалась мимо и влетела в квартиру пулей. На кухне, как ни в чём не бывало, сидела Лида. Руки на фарфоровой чашке. На ней был её любимый халат.
— Ты отдала телевизор? — не сдерживаясь, спросила Маша.
— Не кричи, — спокойно сказала Лида. — Да, отдала. Музыкальный центр тоже. Я им не пользуюсь. Ты тут почти не бываешь.
— Ты отдала наш телевизор... в какую-то церковь?
— В общину. Там нуждающимся. Не все могут себе позволить.
— А я могу?! Мне, между прочим, на этот телевизор пахать бы пришлось месяца четыре. Тебе не кажется, что можно было хотя бы спросить?!
— Ты всё равно шатаешься где-то. Приходишь — и сразу к себе. А тут люди. Надо помогать. Это доброе дело.
— Ты сначала хотела меня в свою секту затащить, теперь раздаёшь имущество направо-налево! Может, ещё и ванну вынести? А может, и мою кровать?!
— Не шуми! Всё, что делается с добром, возвращается.
— А у вашей общины нет более состоятельных жертвователей? Или ты теперь у них самая святая?
— Это тебе не понять. Тебе только вещи подавай. Материальное. А душа?
— Душа моя хотела с утра кофе. А не конфискацию имущества!
Маша резко развернулась, махнув рукой на Лиду, и выскочила обратно на улицу. Парни уже заканчивали грузить. Один держал провода, другой расставлял колонки в кузове. Один из них — блондинистый, с вмятиной на щеке — повернулся к ней.
— Что, жаль стало? Отпустите, нам больше пригодится. Сейчас многим нужна помощь.
— А мне не нужна, да?
— Не сокрушайтесь. Вам ещё воздаться за щедрость.
— Ага, — сказала Маша. — Только пока «воздаётся» вам.
Она стояла, сжав кулаки. Спорить было бессмысленно. Трое мужиков, которые не хотят работать, их решимость — всё это говорило, что справедливости тут не найдешь. Буханка завелась и отъехала, будто ничего не случилось.
Маша вернулась домой, хлопнула дверью — так, чтобы отозвалось в стеклах. Прошла в зал, увидела пустое место, где раньше стоял телевизор, — и тихо выругалась. Мысленно пообещала: купит новый. Лучше. Запрёт в комнате. Ни Лида, ни кто-либо другой больше не тронет её вещи.
В своей комнате Маша сняла босоножки, кинула на пол — и замерла. На подоконнике стояла большая икебана из алых роз и пальмовых листьев. Цветы были свежие, покрытые каплями влаги. Без записки. Но и не требовалось.
Это был он. Других претендентов на такую щедрость в её жизни не водилось. Ни до, ни после.
Она подошла, потрогала лепесток. Осторожно. Как проверяют воду в ванной. Из-за двери донёсся голос Лиды — издевательский, слегка певучий:
— Ну раз у тебя теперь есть богатый кавалер, пусть тебе и купит новый телевизор!
Маша не ответила. Подошла к двери и с силой её захлопнула. Грохот перекрыл голос тётки.
Цветы на подоконнике стояли, как доказательство — чему именно, она пока не знала. Молча смотрела на алые бутоны и думала, что цветы — это всегда про продолжение. А у неё даже начала не было.
*****
Маша поставила телефон на зарядку, потом сняла его снова — просто чтобы подержать в руках. Снова положила. Снова взяла. Она не знала, что именно хочет сказать — и тем более стоит ли это говорить. Но голос подруги был нужен ей физически. Без него всё казалось чересчур реальным: и ночь в незнакомой постели, и букет, занявший полподоконника, и пустота, с которой Георгий ушёл, не попрощавшись.
«Захочет — позвонит. Не мальчик. Телефон у него есть. А если не захочет — пошёл он к чёрту. Бросать после — тоже искусство, видимо.»
Она хмыкнула, будто отмахнулась от мысли, и всё-таки нажала «вызов».
— Алло? — Ася ответила быстро, голос был бодрый, чуть уставший.
— Ты где?
— В гримёрке. У нас тут одна кукла порвала костюм прямо перед выходом, так что я зашиваю. Дю Солей, как всегда. А ты чего?
— Слушай, у тебя в клубе работы нет? Что-нибудь приличное?
— Опаньки. Маша ищет работу? Да ты же там в офисах сидела, с документами и кофе по расписанию. А теперь хочешь к нам? У нас карьерная лестница короткая: с уборки — на бар, потом на шест. И обратно — если не повезёт.
— Ну хоть что-то.
— Ты это серьёзно?
— Я безработная. Официально. И, кажется, без вариантов. Надо с чего-то начинать.
— У нас из «приличного» — уборщица зала или администратор раздевалки. Остальное — либо на виду, либо в тенях. И бухгалтерша — бабка с зубами из стали. Несменяемая.
Маша села на подлокотник кресла.
— Поняла. Спасибо.
— Слушай, а ты... Ты правда хочешь у нас работать?
— Не знаю. Я просто не хочу сидеть на месте. Хочу чувствовать, что могу что-то сама. Не ждать.
— Понимаю. — Ася немного помолчала, потом мягко спросила: — А ты вообще как?
Маша замялась. Повисла долгая пауза. Её мысли закрутились в плотный клубок: сказать или не говорить? Нужно ли делиться тем, что она сама ещё не осмыслила?
«Ася — единственный человек, который никогда не судил. Даже когда не понимала — принимала. Может, поэтому именно ей можно сказать всё?»
— Слушай... — Маша сжала телефон так, что побелели пальцы. — Я была вчера у него на даче.
— Чего?
— Георгий меня пригласил. Смолов.
— Серьёзно?.. — В голосе Аси послышалось не просто удивление, а что-то вроде ошарашенного беспокойства.
— Там был приём. Люди в костюмах, музыка, еда. А потом... потом мы пошли к озеру.
— И?
— Я ночевала у него.
— Маш... Ты сейчас серьёзно?
— У меня на подоконнике стоит икебана, размером с чемодан. Без записки. Зато с намёком.
— Ты спала с ним?
— Лучше не спрашивай.
— Машка… — В её интонации прозвучало всё: тревога, шок, и едва заметная радость. — Ты уверена, что всё в порядке?
— Нет. Я ничего не уверена. Он странный. Властный. Молчит больше, чем говорит. Но когда рядом... Как будто вокруг всё в фокусе.
— Он не опасный?
— Не знаю. Он умный. А это страшнее.
— Боже... — Ася поскребла что-то об стол. — Это точно ты? Я знала, что он тебе нравится, но не думала, что ты — вот так. Вот так вот — сразу.
— Я тоже не думала. Просто… это как будто случилось не со мной.
— Но случилось. — Голос Аси стал серьёзным. — Маш, будь осторожна. Такие мужчины, как он... они играют по своим правилам. Сегодня — цветы. Завтра — исчезновение. Потом — снова появление. И ты не узнаешь, где кончается правда.
— Я знаю. Но… — она замялась. — Я хочу хоть раз не думать. Не оценивать последствия. Просто почувствовать, что я живая.
— Это не преступление. — Ася снова стала мягкой. — Ты всегда была слишком сильной. Всё продумывала, всё брала на себя. И вот — впервые позволила себе упасть. Это не слабость, а доверие. И ты заслуживаешь быть рядом с мужчиной, а не за ним или под ним.
Маша усмехнулась:
— Звучит, как тост из прошлого века.
— Потому что я тебя люблю, дурочка. И хочу, чтобы у тебя наконец появился кто-то достойный.
— Ты всегда так говоришь.
— Ты красивая. Умная. Настоящая. Просто сама не веришь в себя.
— Спасибо, Ась. Ты как кость в горле — не проглотишь, но не выкинешь.
— Очень романтично. Надо записать.
Они засмеялись. Смех был нервный, но тёплый. Настоящий.
Маша потерла лоб и вдруг задумалась о положении подруги:
— Слушай, а ты сама-то как? Долго ты ещё будешь танцевать? Неужели не страшно?
Ася затихла. Ответ последовал не сразу.
— Знаешь, я боюсь. Иногда очень. Когда смотрю в зеркало и вижу, что вроде мне и двадцать пять, а ощущение, что сорок. Когда прихожу домой и знаю, что завтра всё по новой.
— Так зачем тогда?
— У меня Лёшка и Нинка. Они с бабкой в области, где кроме бутылки и телика — ничего. А я хочу, чтобы они поступили в Москву. Чтобы вырвались. Я умею работать только телом. Не танцами даже — умением нравиться. Это грязно, да. Но пока хорошо платят — я держусь.
— Ася...
— Не надо жалости. Просто знай: я выбрала это осознанно. И когда их увижу в студенческом общежитии — я буду знать, что всё не зря.
— Ты — самая храбрая из всех, кого я знаю.
— А ты — самая закрытая. Но теперь, кажется, дверь приоткрылась. И это клёво.
— Спасибо тебе, что ты есть.
— И тебе. Держись. А если твой Жорик исчезнет, знай — я найду и уши ему откручу.
— Береги себя.
— Целую. И помни: ты — не только экономист, но и красивая женщина.
Связь прервалась. Маша положила телефон. Посмотрела на цветы. И впервые — чуть-чуть, не до конца — разрешила себе поверить, что у неё тоже может быть своя сказка.
Друзья, ПОДПИСЫВАЙТЕСЬ на мой канал, буду рада вашим лайкам и комментариям!