Калитка скрипнула, и сердце моё забилось чаще. Я отёрла влажные ладони о передник и прищурилась от яркого майского солнца. Вот и они! Мариночка вышла из машины первой, потянулась, как кошка, и помахала мне рукой. За ней показался Сергей — высокий, подтянутый, с этой его вечной полуулыбкой.
— Мамуль! — Марина бросилась ко мне, обдав запахом дорогих духов. — Как же я соскучилась!
Я обняла дочь, чувствуя, как дрожат руки от волнения. Три месяца не виделись — с самого Нового года.
— Лидия Петровна, молодеете с каждым разом, — Сергей галантно поцеловал мне руку и подмигнул.
— Ну что вы, какое там, — я смутилась, но в груди разлилось тепло.
Дом я готовила с самого утра. В гостевой — свежее бельё с лавандовым саше под подушкой. На столе — пирог с вишней, ещё горячий, только из духовки. И нарциссы в любимой вазе дочери — те самые, что растут у калитки с незапамятных времён.
— Ой, мама, ты опять с пирогами! — Марина всплеснула руками. — Я же на диете! Хотя... один кусочек можно.
Я смотрела, как они располагаются, и сердце щемило от счастья. Мой дом снова полон голосов, смеха, жизни. Я нужна. Меня ждали. Что может быть важнее?
Непрошеные гости
Утренняя суета закончилась, и я, наконец, выкроила минутку для себя. Чашка травяного чая, любимое кресло-качалка на веранде — маленькие радости, которые я бережно хранила для особых минут покоя. Но стоило мне переступить порог веранды, как дыхание перехватило.
На бельевых верёвках, протянутых вдоль стены, сушились чужие вещи — яркие футболки, джинсы Марины, какие-то непонятные тряпочки. А в кресле Василия — том самом, что я не занимала даже после его смерти — вальяжно расположился Сергей. Закинул ноги на пуф, поставил ноутбук на колени и что-то быстро печатал.
— Ой, мама, не мешай, у Серёжи важный звонок, — Марина выглянула откуда-то из комнаты и приложила палец к губам.
Я прикрыла рот рукой, будто это я была лишней в собственном доме.
— Да-да, конечно, — пробормотала я, отступая назад.
На кухне меня ждал ещё один сюрприз — чашки с недопитым кофе на столе, хлебные крошки вокруг и открытая банка варенья. Василий никогда не оставлял после себя беспорядка. А я за тридцать лет привыкла, что кухня — моё священное место, где всё имеет свой порядок.
Я медленно собрала чашки, вытерла стол, закрыла варенье. Пальцы слегка дрожали. В горле стоял ком. Как будто в мой дом не дочь приехала, а чужие люди вторглись в мою крепость.
— Ничего страшного, — шептала я себе. — Они просто отвыкли от деревенских порядков. Городские люди живут по-другому.
Но внутри всё сжималось от непонятного беспокойства. Началась не та встреча, о которой я мечтала долгими зимними вечерами.
Вечерние голоса
Вечер опустился на сад неожиданно быстро. Я стояла у плиты, нарезая овощи для рагу — блюда, которое Мариночка любила с детства. Руки машинально выполняли привычные движения, а в голове крутились беспокойные мысли.
С веранды доносился громкий голос дочери. Она разговаривала по телефону, включив громкую связь. Весь наш тихий дом наполнился резкими городскими словечками, цифрами, непонятными терминами.
— Да скажи этим тупицам, что проект нужен завтра! Завтра, понимаешь? — её голос звенел от нетерпения.
Я вздрогнула и нечаянно порезала палец. Капля крови упала на разделочную доску.
— Чем помочь? — Сергей неслышно возник рядом и заглянул через плечо в кастрюлю. — О, кулинарные эксперименты? А почему морковь такими толстыми кольцами? В ресторанах нынче в моде тонкая нарезка.
— Так мы всегда готовили, — тихо ответила я, прижимая порезанный палец к передничку.
— М-да, провинциальная кухня, — он хмыкнул и достал из холодильника бутылку вина. — Слушай, а соли поменьше клади. Марина следит за давлением.
Я молча кивнула. Горло вдруг перехватило. Тридцать лет я готовила это рагу одинаково. Василий никогда не комментировал, как я режу овощи.
А теперь я чувствовала себя глупой деревенской женщиной, которая ничего не смыслит в современной жизни. В своей собственной кухне. В своём доме. Словно я стала призраком, которого никто не замечает и не слышит.
— Мама! — донеслось с веранды. — Ты не могла бы погромче музыку включить? Я ничего не слышу из-за этой твоей кастрюли!
Я выключила газ под кастрюлей. Тихо. Покорно. Как чужая.
Сдвинутый мир
Я дремала в своей комнате после обеда, когда странный шум разбудил меня. Скрип мебели по полу, приглушённые голоса, чей-то смех. Накинув халатик, я вышла в коридор и застыла на пороге гостевой комнаты.
Комод из карельской берёзы — память о свекрови — стоял теперь у противоположной стены. Кресло-качалка было выдвинуто к самому окну. А на тумбочке, где всегда стояли фотографии Василия, теперь расположились какие-то флакончики, косметика.
— Марина, что здесь... — начала я и осеклась.
Дочь, раскрасневшаяся, с блестящими глазами, стояла посреди комнаты, а Сергей с деловым видом измерял что-то шагами.
— Мам! Я как раз хотела позвать тебя. Смотри, как здорово получилось! Теперь свет падает правильно, и этот тяжёлый комод не загораживает проход.
— Но там он стоял сорок лет, — прошептала я, чувствуя, как слабеют ноги.
— Вот именно! — Марина победно вскинула руку. — Ты застряла в прошлом веке. Я тебе помогаю освежить пространство. Фэншуй, слышала о таком?
Я молча смотрела на преображённую комнату. Комнату, где каждая вещь хранила историю нашей семьи. Комнату, где мы с Василием проводили зимние вечера за чтением. Комнату, где всё было на своих местах — там, где должно быть.
— Спасибо, — выдавила я. — Очень... современно.
Сергей хмыкнул:
— Лидия Петровна, не расстраивайтесь. Прогресс не остановить. Глядишь, ещё и вайфай вам проведём.
Я кивнула и молча вышла. Тесно стало в груди, как будто сердце сжали чьи-то холодные пальцы. Это был мой дом. Был. А теперь?
Утро истины
Комната наполнилась утренним светом. Я лежала, глядя в потолок, и слушала, как дом просыпается. Скрип половиц, шорох шагов, звон посуды на кухне. Чужие ритмы в моём пространстве.
Три дня. Всего три дня прошло с их приезда, а я будто постарела на десять лет. В собственном доме словно тенью скользила между комнатами, боясь потревожить, помешать, не угодить. Заварила свой любимый травяной чай — Марина поморщилась от запаха. Включила радио — Сергей сменил волну на какую-то грохочущую станцию. В саду, среди грядок с петрушкой и укропом, появились разбросанные окурки.
Я села в постели. Что-то щёлкнуло внутри — маленькая пружинка, которая слишком долго была сжата.
На кухне Марина листала журнал, а Сергей смотрел что-то в телефоне. Я молча поставила перед ними тарелки с яичницей, налила чай, положила вазочку с вареньем. Всё как обычно.
— Знаете, — голос мой был тихим, но неожиданно твёрдым, — я, пожалуй, съезжу к Нине Михайловне на пару дней. Мне нужно... побыть одной.
Марина вскинула голову:
— Что значит одной? Мы же специально приехали к тебе! Целый отпуск планировали!
— Ты приехала в свой дом, доченька. Не ко мне.
Тишина за столом стала осязаемой. Сергей кашлянул:
— Лидия Петровна, если мы вас чем-то обидели...
— Нет-нет, — я тихо покачала головой. — Просто иногда и старушкам нужно... пространство. Свой угол.
— Мама, не начинай опять эти деревенские штучки! — Марина резко отодвинула тарелку. — Ты как всегда драматизируешь!
Я стояла у стола, сложив руки на переднике. Спокойно. Прямо. Впервые за эти дни — не чувствуя себя виноватой.
Тяжёлое прощание
Чемоданы стояли в коридоре. Тяжёлые, будто наполненные камнями, а не вещами. В доме висела тишина — та особенная, натянутая, как струна. Я сложила в небольшую сумку вещи для ночёвки у Нины Михайловны, хотя внутри теплилась надежда, что всё ещё может измениться.
— Зачем ты делаешь из мухи слона, мама? — Марина стояла в дверях моей спальни, скрестив руки на груди. — Мы ведь можем всё обсудить.
— Обсудить? — я удивлённо посмотрела на дочь. — За эти дни мы не сказали друг другу и десятка слов по душам. Ты всё время на телефоне, Сергей — в своём ноутбуке.
— У нас работа! Ты думаешь, отпуск означает полное отключение от мира? Сейчас так никто не живёт!
Я молча застегнула сумку. Спорить не хотелось. Боль и обида уже переплавились во что-то новое, незнакомое — уважение к себе, может быть?
Сергей помог загрузить их чемоданы в машину. Дом вдруг опустел, стал просторнее, словно вздохнул с облегчением.
— Мам, ты правда не хочешь ещё немного побыть вместе? — в голосе Марины впервые за все эти дни проскользнули нотки растерянности.
— Не сейчас, доченька. Мне нужно время.
Машина медленно выехала со двора. Я стояла у калитки, провожая взглядом облачко пыли на дороге. И вдруг увидела, как красный автомобиль остановился, дверца распахнулась, и Марина побежала обратно.
Она обняла меня крепко-крепко, уткнувшись лицом в плечо, как в детстве.
— Прости, — прошептала она. — Ты права. Мы забыли, что ты не просто мама — ты человек. Со своей жизнью, со своими правилами.
— И со своим домом, — мягко добавила я, гладя её по волосам.
— И с домом, — кивнула она, отстраняясь. — Мы приедем снова. Можно? Только... по-другому.
Я смотрела, как они уезжали, и внутри разливалось странное тепло. Не победа, не поражение — понимание.
Коробка примирения
Прошла неделя. Дом постепенно возвращался в привычное русло. Я пересадила петунии в саду, перестирала занавески, затеяла уборку в чулане. Словно смывала следы недавней бури, восстанавливала утраченное равновесие.
Василий говорил когда-то: «Лидочка, в жизни главное не правым быть, а счастливым». Раньше я не совсем понимала, что он имел в виду. Теперь, кажется, начала.
Почтальон Зинаида принесла посылку — небольшой аккуратный ящичек из Москвы.
— От дочки, поди? — улыбнулась она, поправляя очки. — Помирились, значит?
Деревня — она такая. Все всё знают.
Я заварила свежий чай, достала любимое печенье и только потом открыла коробку. Внутри лежала шёлковая шаль с узором из полевых цветов — точь-в-точь как те, что растут за нашим домом. И записка, написанная знакомым летящим почерком:
«Мама, спасибо, что научила меня главному — уважать границы другого человека, даже если этот человек — родная мать. Прости, что пришлось учить меня этому в 35 лет. Мы с Серёжей хотим приехать на выходные. Только на день. И будем жить в гостинице у озера. А к тебе — в гости. По всем правилам. Можно?»
Я прижала шаль к лицу. Шёлк пах Марининым парфюмом — сладким, немного пряным. Мир снова обретал равновесие.
Мой дом. Мои правила. Моя любимая дочь, которая, наконец, увидела во мне не только мать, но и человека. Странно, но только сейчас, в свои шестьдесят с хвостиком, я почувствовала себя по-настоящему взрослой.
Я налила чай, выпрямила спину и взяла телефон, чтобы позвонить дочери.