Ноябрьский вечер выдался промозглым. Капли дождя барабанили по стеклу, а ветер завывал в щелях старых оконных рам. Валентина в который раз выглянула в окно, всматриваясь в сумерки.
— Приехали, — тихо произнесла она, заметив знакомый силуэт такси.
Николай оторвался от телевизора и тяжело вздохнул. Он ничего не сказал, но его плечи заметно напряглись.
Звонок в дверь прозвучал как-то робко, будто извиняясь за поздний визит. На пороге стояла их дочь Ирина — с растрепанными волосами, красными от слез глазами. Одной рукой она держала чемодан, другой — прижимала к себе сонного шестилетнего Мишу.
— Мам, пап... мы ненадолго, — Ирина говорила шепотом, чтобы не разбудить сына.
— Проходите скорее, холодно же, — засуетилась Валентина, помогая внуку снять куртку.
Николай молча взял чемодан и отнес его в комнату дочери, сохранившуюся еще с ее юности.
Когда Миша уснул в бабушкиной кровати, женщины сели на кухне. Старый чайник мирно посвистывал на плите, наполняя комнату уютным теплом.
— Всего на пару месяцев, честно, — Ирина обхватила чашку дрожащими пальцами. — Я просто не могу больше в той квартире после развода. Каждая вещь... каждый угол...
Она не договорила, закусив губу.
Валентина кивнула, накрыв ладонью руку дочери. Что тут скажешь? Развод после десяти лет брака — как землетрясение, после которого приходится заново учиться ходить по руинам прежней жизни.
Из комнаты послышался шорох — это Николай тихо прикрыл дверь спальни и ушел к себе, так и не произнеся ни слова.
— Он не против? — тихо спросила Ирина, кивнув в сторону отцовской комнаты.
— Что ты, конечно нет, — слишком поспешно ответила Валентина. — Мы же твои родители. Поживете у нас, потом что-нибудь придумаем.
Никто не сказал вслух очевидного — что маленькая двухкомнатная квартира не рассчитана на четверых. Что тихая размеренная жизнь пенсионеров будет нарушена. Что временное часто становится постоянным.
Но сейчас, глядя на осунувшееся лицо дочери, Валентина гнала от себя эти мысли. Семья есть семья. Справятся как-нибудь.
Полгода спустя
Майское утро врывалось в квартиру солнечными лучами и щебетанием птиц. Но внутри царил хаос. Валентина с трудом пробиралась через разбросанные по полу машинки, конструктор и какие-то детали от игрушек, названия которых она даже не знала.
— Миша! Не оставляй воду в ванной включенной! — крикнула она, хватаясь за поясницу. Вчера снова прихватило, но разве об этом скажешь?
Из комнаты выскочила Ирина — в одном туфле, с наполовину застегнутой блузкой и телефоном, зажатым между ухом и плечом.
— Да-да, буду через двадцать минут, задержалась немного... — Она прикрыла динамик рукой и повернулась к матери: — Мам, посмотри за Мишей, я опаздываю! Совещание перенесли, шеф будет в ярости.
— Куда ты без завтрака? — начала было Валентина, но дочь уже натягивала второй туфель.
— Некогда! Купим что-нибудь с Ленкой в буфете. Миша, слушайся бабушку! — Ирина чмокнула сына в макушку, схватила сумку и вылетела за дверь.
Валентина устало опустилась на стул. За эти полгода их квартира превратилась в какой-то вечно гудящий улей. Тишина стала роскошью, а личное пространство — мифом.
— Бабуль, смотри! — Миша гордо протянул ей листок с разноцветными каракулями. — Это ты, дедушка и мама!
— Очень красиво, солнышко, — она автоматически погладила внука по голове. — Давай-ка позавтракаем, а потом уберем игрушки, хорошо?
Миша кивнул, но она знала, что уборки не будет. Как обычно.
На балконе зашуршала газета. Там, словно в укрытии, сидел Николай, спрятавшись от домашней суеты. Раньше они с мужем любили вместе пить чай на этом балконе, наблюдая за жизнью двора. Теперь же Николай приходил туда один — то с газетой, то с кроссвордами, создавая видимость занятости.
— Коля, будешь кашу? — окликнула его Валентина.
— Потом, — буркнул он, не отрываясь от газеты, хотя она-то знала — он уже третий день читает один и тот же разворот.
В ванной снова полилась вода — Миша опять что-то затеял. Надо вставать, идти, проверять...
«Всего на пару месяцев» растянулось на полгода, и конца этому не предвиделось. Ирина больше не говорила о поисках квартиры. Вещи из чемоданов давно перекочевали в шкафы. И все делали вид, что так и должно быть.
Но что-то внутри у Валентины натянулось до предела, как старая пружина, готовая вот-вот сорваться.
Порванная скатерть
День выдался особенно тяжелым. Валентина с самого утра чувствовала тупую боль в висках. На работе навалились отчеты, а дома ждала гора немытой посуды и стирка.
Она открыла шкаф, чтобы достать парадную скатерть — завтра должны были прийти старые друзья. На семидесятилетие мужа хотелось создать уют, напоминающий о прежней жизни.
— Господи... — только и вырвалось у нее.
Белоснежная льняная скатерть, вышитая еще ее матерью, была испещрена разноцветными полосами и кругами. В некоторых местах ткань протерлась до дыр от усердного рисования.
Валентина сжала скатерть в руках. Что-то внутри нее оборвалось — последняя ниточка терпения.
В этот момент в комнату вошла Ирина, уставшая после работы.
— Что это? — Валентина протянула скатерть дочери, стараясь говорить спокойно, но голос предательски дрожал.
— Ой... — Ирина прикусила губу. — Миша, наверное. Я не заметила...
— Не заметила? — Валентина вдруг почувствовала, как внутри поднимается горячая волна. — Ты вообще что-нибудь замечаешь в этом доме? Ты не следишь за ребенком! Мы живем как в детском саду!
— Мама, я работаю целыми днями! — в глазах Ирины блеснули слезы.
— А мы с отцом уже не работаем? Мы просто обслуга? Игрушки по всей квартире, крошки на диване, шум с утра до вечера!
Миша, привлеченный громкими голосами, застыл в дверях с испуганным лицом.
— Ты просто хочешь избавиться от нас! — Ирина сорвалась на крик. — Я так и знала! Тебе наплевать, что мы с Мишей остались одни!
— При чем тут это? — Валентина швырнула скатерть на стол. — Речь о том, что ты живешь здесь, как в гостинице!
Из своей комнаты вышел Николай. Он неуверенно встал между женщинами:
— Девочки, ну что вы... из-за какой-то тряпки...
— Это не тряпка! — воскликнула Валентина. — Это память о моей матери! Но разве вы поймете...
— Пойдем, Миша, — Ирина схватила сына за руку. — Мы никому не нужны в этом доме.
Она захлопнула за собой дверь спальни. Николай беспомощно развел руками и ретировался обратно в свою комнату. А Валентина осталась стоять посреди кухни, сжимая в руках испорченную скатерть, чувствуя, как по щекам текут горячие слезы обиды и бессилия.
Ночной разговор
За окном давно стемнело. Квартира погрузилась в тишину, нарушаемую лишь тиканьем старых часов да приглушенными всхлипываниями из комнаты Ирины.
Валентина лежала на своей половине кровати, глядя в потолок. После ссоры все ходили как в воду опущенные. Миша весь вечер просидел в углу, не притрагиваясь к игрушкам. Ирина молча помыла посуду и ушла к себе. А Николай... Николай как всегда отмолчался.
Рядом заскрипели пружины — муж ворочался, не в силах уснуть. Было слышно, как он вздыхает, словно собираясь что-то сказать, но в последний момент передумывает.
— Ты не спишь? — наконец тихо спросил он.
— Нет, — так же тихо ответила Валентина.
Снова повисла тишина, потом кровать скрипнула сильнее — Николай сел на край. В темноте его сутулый силуэт казался особенно одиноким.
— Знаешь, я долго думал... — начал он, прочистив горло. — Ты знаешь, я не хочу, чтобы Ира думала, что мы её выгоняем...
Он замолчал, подбирая слова.
— Но я тоже устал, Валя. Очень устал.
Валентина замерла. За тридцать пять лет совместной жизни Николай редко делился своими чувствами. Обычно он просто молча принимал всё, что происходило в семье.
— Мы с тобой мечтали, что на пенсии начнём ездить по стране, помнишь? — продолжил он. — А теперь я боюсь выйти из своей комнаты, чтобы не наступить на какую-нибудь игрушку. Я не могу посидеть в тишине. Я не могу даже обнять тебя, не боясь, что в комнату вбежит Мишка...
— Коля... — только и смогла произнести Валентина, чувствуя, как к горлу подкатывает ком.
— Я люблю Иру. И Мишку тоже. Но это наша жизнь, Валя. Мы заслужили покой.
Валентина сидела, сжимая губы, боясь, что если заговорит, то разрыдается. Она впервые осознала, что не одна в своих чувствах. Что не она одна балансирует между любовью к дочери и желанием вернуть свою жизнь.
Она нащупала в темноте руку мужа и крепко сжала.
— Я знаю, — прошептала она. — Знаю.
Открытый разговор
Утро принесло с собой решимость. Валентина проснулась раньше обычного, долго смотрела на мужа, мирно посапывающего рядом. Всю ночь она перебирала в голове слова, которые нужно сказать дочери. Не обидные, но честные.
На кухне было тихо и спокойно. Солнце только начинало подниматься, окрашивая стены в нежно-розовый цвет. Валентина поставила чайник и достала из шкафа две чашки — свою и Иринину, с отколотой ручкой, которую дочь так любила с детства.
Ирина появилась на кухне, когда чайник уже закипел. Она выглядела осунувшейся, с покрасневшими от слез глазами.
— Доброе утро, — неуверенно сказала она, застыв в дверях.
— Доброе, — кивнула Валентина. — Садись, чай готов.
Ирина осторожно опустилась на стул, ожидая продолжения вчерашней ссоры. Но Валентина молчала, разливая чай по чашкам. В этой тишине было что-то новое — не напряженное, а какое-то решительное.
— Прости за вчерашнее, — наконец произнесла Ирина. — Я куплю новую скатерть...
— Дело не в скатерти, — покачала головой Валентина и глубоко вздохнула. — Ты наша дочь. Мы любим тебя. Но мы хотим жить спокойно.
Она посмотрела дочери прямо в глаза:
— Через месяц — ты должна найти жильё. Мы поможем с деньгами.
Ирина недоверчиво моргнула, словно не расслышала:
— Но... вы же сами говорили, что можно пожить у вас...
— Пожить — да. Но не жить постоянно, — твердо сказала Валентина, удивляясь собственному спокойствию. — Мы с отцом мечтали о тихой старости. О свободе. Миша — чудесный мальчик, но мы уже вырастили своих детей.
Ирина открыла рот, чтобы возразить, но вдруг осеклась. Что-то в глазах матери — не злость, не раздражение, а спокойная уверенность — остановило готовые сорваться упреки.
— Мы не бросаем тебя, — продолжила Валентина мягче. — Мы будем помогать с Мишей. Но ты должна двигаться дальше. И мы тоже.
Ирина медленно опустила взгляд в чашку. Плечи её поникли, но в этом было скорее принятие, чем обида.
— Хорошо, — едва слышно произнесла она и кивнула, словно соглашаясь не столько с матерью, сколько с собой. — Хорошо, мам.
Снова тишина
Июльское солнце лезло в окна, заставляя жмуриться. Валентина резала яблоки. Нож входил в мякоть с тихим хрустом, на доске расплывалась лужица сока. Пирог она обещала испечь ещё в среду, да всё руки не доходили. А сейчас — пожалуйста, и время есть, и настроение.
Месяц прошёл с тех пор, как Ирина съехала. Первую неделю Валентина металась по квартире как неприкаянная. По привычке вскакивала в семь утра, чтобы собрать внуку завтрак в садик. Потом стояла у плиты, растерянно глядя на сковородку с одинокой яичницей.
Странная штука — память тела. Руки сами тянулись проверить, не мокрая ли постель у Миши. Ноги на автопилоте обходили места, где раньше валялись машинки.
Николай зашёл на кухню, шаркая тапками. В последнее время он перестал сутулиться. Да и храпеть стал меньше — видно, высыпаться начал.
— Чего так рано? — спросил он, потягиваясь.
— Да так... проснулась и проснулась, — пожала плечами Валентина. — Будешь пирог с яблоками?
Николай обнял её сзади, уткнулся носом в макушку. Раньше он так делал, когда они только поженились.
— Буду, если сама испечёшь, — шепнул он ей в ухо.
Валентина улыбнулась. Поставила чайник, достала чашки — простые, без отколотых ручек и детских наклеек.
— Ирка звонила вчера, — сказала она, присаживаясь напротив мужа. — В воскресенье с Мишкой приедут. Говорит, соскучились.
— Пусть приезжают, — кивнул Николай, разворачивая газету. — А у нас Петрович спрашивал, не хотим ли на рыбалку завтра... Я сказал — подумаем.
— А чего думать-то? — хмыкнула Валентина. — Поехали. У меня и снасти собраны с прошлого раза.
В кухне звенела тишина — мирная, уютная. За окном проехала машина. Где-то в соседнем дворе засмеялись дети.
Николай отложил газету, посмотрел куда-то мимо её плеча:
— Стало как-то... легче, — вдруг сказал он.
Валентина улыбнулась, впервые за долгое время спокойно и открыто. Легче — не то слово. Будто гора с плеч. Теперь они могли строить планы — только для себя. Могли лечь спать в девять вечера, если хотелось. Или не спать до утра, пересматривая старые фильмы. Могли развести на балконе эти дурацкие кактусы, которые Николай всегда хотел, но боялся, что Миша уколется.
— А всё-таки я скучаю, — призналась она.
— Я тоже, — кивнул Николай. — Но теперь мы скучаем правильно. Не устало и зло, а... по-доброму.
Валентина протянула руку и накрыла его ладонь своей. По-доброму — это правильное слово. Теперь они были не вынужденными соседями с собственной дочерью, а семьёй. Родными людьми, которые приходят в гости и уходят к себе домой. И всем от этого только лучше.
— Знаешь, я тут подумала... — Валентина поставила локти на стол. — Может, съездим в сентябре в Крым, как давно хотели?
Николай сжал её пальцы:
— А давай. Что, собственно, нас держит?
За окном пролетела птица. Пожалуй, впервые за долгое время они оба точно знали ответ на этот вопрос.