Дверь хлопнула, как выстрел. Я стоял в прихожей, сжимая в руках пакет с продуктами, а сердце уже колотилось, будто знало, что сейчас всё пойдёт под откос. Из спальни доносился смех — низкий, мужской, с хрипотцой, и её голос, Нинин, тёплый, с той самой интонацией, которую я не слышал уже года два. Я замер. Пакет с картошкой и молоком медленно оседал на пол, пока я пытался понять, что, чёрт возьми, происходит.
— Нина? — мой голос звучал глухо, как из-под воды.
Смех оборвался. Тишина повисла, тяжёлая, как мокрое одеяло. Я шагнул вперёд, ботинки скрипнули по паркету. Дверь в спальню была приоткрыта, и я увидел их.
Нина, моя Нина, сидела на кровати, волосы растрёпаны, щёки горят. А рядом — Юра, её бывший. Рубашка расстёгнута, рука на её бедре, как будто он тут хозяин. Они не шевелились, но воздух между ними дрожал, густой от чего-то, что я не хотел называть.
— Иван... — Нина вскочила, одёргивая платье. — Ты рано.
— Рано? — я хмыкнул, чувствуя, как внутри всё сворачивается в тугой узел. — Это всё, что ты скажешь?
Юра медленно поднялся, поправил рубашку. Его лицо — наглое, с этой вечной ухмылкой, будто он всегда на шаг впереди. Я ненавидел эту ухмылку ещё тогда, когда Нина только рассказала мне про него. Про их брак, про его измены, про то, как он бросил её с Кирой, когда той было три года.
— Ваня, давай без истерик, — Юра поднял руки, как миротворец. — Мы просто болтали.
— Болтали? — я шагнул ближе, чувствуя, как кровь стучит в висках. — На нашей кровати? С твоей рукой на её ноге?
Нина метнулась между нами, её глаза блестели — то ли от слёз, то ли от злости.
— Иван, хватит! Ты всё не так понял!
— А как я должен это понимать, Нин? — я смотрел на неё, и в груди жгло, будто туда плеснули керосина. — Объясни мне, как?
Она молчала, только губы дрожали. Юра кашлянул, шагнул к двери.
— Пойду я, пожалуй. Не будем накалять.
— Стоять, — я рявкнул так, что он замер. — Ты в моём доме. С моей женой. И думаешь, просто свалишь?
***
Мы с Ниной поженились пять лет назад. Я тогда был на подъёме — свой автосервис, пара толковых ребят в подчинении, деньги текли, не рекой, но ручьём стабильным. Нина работала в школе, учительницей младших классов. Кира, её дочка, сразу ко мне потянулась. Я возился с ней, как с родной, — катал на велике, учил шнурки завязывать.
Ольга Афанасьевна, Нинина мать, поначалу косилась на меня, но потом оттаяла. Даже борщ свой фирменный варила, когда я заезжал.
Юра в нашей жизни был как призрак. Нина редко о нём говорила, но я знал: он был её первой любовью. Горячий, харизматичный, с гитарой наперевес. Пока не начал гулять направо и налево.
Когда он ушёл, Нина осталась с Кирой и кучей долгов. Я вытаскивал её из этого болота — платил по счетам, чинил её старую «Мазду», строил семью. Думал, мы крепкие. Думал, она забыла Юру.
Но вот он здесь.
В нашей спальне. И Нина смотрит на него так, будто он не предавал её, не бросал, не оставлял одну с ребёнком.
— Мам, пап, вы чего орёте? — Кира стояла в дверях, сжимая свой рюкзачок. Глаза огромные, испуганные.
— Кира, иди к себе, — Нина попыталась улыбнуться, но вышла гримаса. — Мы просто... разговариваем.
— Разговариваем, да? — я повернулся к Юре. — А ты кто такой, чтобы с моей женой разговаривать? На моей кровати?
Юра закатил глаза, будто я ребёнок, который капризничает.
— Ваня, я пришёл с Кирой поговорить. Она моя дочь, если ты забыл.
— Ты вспомнил про дочь через семь лет? — я шагнул к нему, и Нина снова встала между нами.
— Иван, прекрати! — её голос сорвался. — Юра хотел... он хочет общаться с Кирой. Я не могла ему запретить.
— А мне сказать ты не могла? — я смотрел на неё, и в горле стоял ком. — Или ты хотела, чтобы я вот так, как дурак, всё узнал?
Она отвела взгляд. Юра кашлянул снова, будто это его единственный способ напомнить о себе.
— Слушай, Ваня, я не хотел проблем. Нина позвала, я пришёл. Всё.
— Позвала? — я повернулся к ней. — Ты его позвала?
Нина молчала. Её пальцы теребили подол платья — старая привычка, когда она нервничает. Я вдруг вспомнил, как она делала так же, когда мы только начали встречаться. Тогда это казалось милым. Теперь — ножом по сердцу.
Вечер тянулся, как резина.
Кира ушла к себе, закрылась в комнате с наушниками. Юра всё-таки свалил, бросив напоследок:
«Подумай, Нин, я же для Киры стараюсь».
Я сидел на кухне, крутил в руках кружку с кофе, уже холодным. Нина возилась у плиты, будто готовка могла заглушить то, что висело между нами.
— Ты хоть объясни, — я наконец выдавил. — Зачем он тут был? И не ври, Нина, я же не слепой.
Она повернулась, сжимая в руках полотенце. Лицо бледное, под глазами тёмные круги.
— Он написал пару недель назад. Сказал, что хочет видеть Киру. Я... я не знала, как тебе сказать.
— А в спальне ты с ним что забыла? — я старался говорить спокойно, но голос дрожал.
— Мы говорили, Ваня! Просто говорили! — она швырнула полотенце на стол. — Ты думаешь, я с ним... что я такая?!
— А что я должен думать? — я встал, чувствуя, как всё внутри кипит. — Ты с ним хохотала, Нина! Как тогда, когда мы только начали встречаться. Я же помню, как ты смеёшься, когда влюблена!
Она замерла. Глаза наполнились слезами, но она не плакала. Просто смотрела на меня, и в этом взгляде было столько всего — боль, вина, усталость.
— Я не влюблена, Ваня, — тихо сказала она. — Но... он был частью моей жизни. Я не могу просто вычеркнуть его. Ради Киры.
— Ради Киры? — я хмыкнул. — Или ради себя?
Она молчала. А я вдруг понял, что не хочу слышать ответ.
Ночью я лежал на диване в гостиной. Кровать в спальне казалась чужой, будто там до сих пор витает запах Юриного одеколона. Я смотрел в потолок, и мысли крутились, как заезженная пластинка.
Почему она не рассказала? Почему позволила ему так близко? И главное — что теперь? Развод? Бороться? Простить?
Утром в дверь позвонили. Ольга Афанасьевна, Нинина мать, стояла на пороге с сумкой, полной домашних котлет. Её седые волосы были собраны в аккуратный пучок, но глаза — острые, как лезвия.
— Что у вас творится, Иван? — она прошла в кухню, даже не разуваясь. — Кира вчера звонила, вся в слезах.
Я вздохнул, потирая лицо. Ольга Афанасьевна всегда была прямой, как рельса. Иногда это бесило, но сейчас я был почти рад её видеть.
— Юра приходил, — коротко сказал я. — Нина... не знаю, что у них.
Она нахмурилась, поставила сумку на стол.
— Этот гадёныш опять влез? — она покачала головой. — Я Нине сто раз говорила: держись от него подальше. А она... слабая она, Ваня. Всегда была.
— Слабая? — я хмыкнул. — Или просто до сих пор его любит?
Ольга Афанасьевна посмотрела на меня, и в её взгляде было что-то тёплое, почти материнское.
— Она тебя любит, дурак ты эдакий. Но Юра... он как заноза. Сидит в ней глубоко. Не потому, что она его хочет. Потому, что он — отец Киры. И Нина винит себя, что Кира росла без него.
Я молчал. Ольга Афанасьевна положила руку мне на плечо.
— Ты мужик, Ваня. Не давай этому хлыщу всё испортить. Но и Нину не дави. Поговори с ней. По-настоящему.
Днём я нашёл Нину в парке. Она сидела на скамейке, смотрела, как Кира качается на качелях. Волосы её развевались на ветру, и я вдруг вспомнил, как впервые её увидел — в этом же парке, с той же грустью в глазах.
— Нин, — я сел рядом. — Нам надо говорить.
Она кивнула, не глядя на меня.
— Я не спала с ним, Ваня. И не собиралась. Но... я виновата. Я должна была тебе сказать.
— Почему не сказала? — я смотрел на неё, и в груди снова жгло. — Ты мне не доверяешь?
— Доверяю, — она повернулась, и её глаза были такими честными, что я почти поверил. — Но я боялась. Боялась, что ты не поймёшь. Что будешь думать... вот как сейчас.
Я молчал. Ветер шумел в листве, Кира смеялась где-то вдалеке. И я вдруг понял, что не хочу её терять. Ни Нину, ни Киру, ни эту жизнь, которую мы строили.
— Я не хочу, чтобы он был в нашей жизни, — сказал я наконец. — Но если ради Киры... я попробую. Только ты будь со мной честной, Нин. Всегда.
Она кивнула, и её рука нашла мою. Пальцы были холодными, но крепкими.
— Я обещаю, Ваня.
Мы сидели молча, глядя на Киру. И я знал, что это не конец. Юра ещё вернётся, будут ещё ссоры, ещё боль. Но пока мы здесь, вместе, я готов бороться. За неё. За нас. За эту хрупкую, но такую важную семью.
Прошёл месяц с того разговора в парке.
Я старался. Честно. Делал вид, что всё нормально, что я верю Нине, что Юра — просто тень из прошлого, которая мелькнёт и исчезнет. Но внутри всё равно скребло. Как будто заноза, о которой говорила Ольга Афанасьевна, сидела не только в Нине, но и во мне.
Я ловил себя на том, что проверяю её телефон, когда она выходила из комнаты. Слушал, как она отвечает на звонки. И каждый раз, когда она задерживалась после работы, в голове крутились картинки одна хуже другой.
Нина вела себя как ни в чём не бывало. Улыбалась, готовила ужин, помогала Кире с уроками. Но я замечал мелочи. Как она иногда замирала, глядя в окно, будто ждала чего-то. Как её пальцы чуть дольше обычного задерживались на экране телефона, прежде чем она его блокировала. Я говорил себе, что это паранойя. Что я сам себя накручиваю. Но потом увидел сообщение.
Это было вечером, она принимала душ, а её телефон лежал на кухонном столе. Экран загорелся, и я не удержался.
«Встретимся завтра в 6, как обычно. Кафе на углу».
Без подписи, но я знал, кто это. Юра. Сердце ухнуло в пятки, а в горле пересохло, будто я проглотил песок. Я положил телефон обратно, но внутри уже всё полыхало.
На следующий день я сказал Нине, что задержусь в сервисе. Она кивнула, даже не посмотрела на меня, только бросила:
«Хорошо, Ваня, не перетрудись».
Я уехал, но вместо работы припарковался за углом от того самого кафе. Сидел в машине, сжимая руль так, что суставы ныли. Чувствовал себя идиотом. Шпионить за собственной женой — до чего я докатился? Но отступать было поздно.
В шесть вечера она появилась. Нина. В том зелёном платье, которое я подарил ей на прошлый день рождения. Волосы распущены, лёгкий макияж — не для школы, не для дома. Для него.
Она вошла в кафе, и через минуту я увидел Юру. Он сидел у окна, улыбался ей, как будто это их сотое свидание. Они обнялись. Не как друзья. Не как бывшие. Я смотрел, как его рука скользнула по её спине, и в груди будто что-то лопнуло.
Я выскочил из машины, не думая. Дверь кафе хлопнула, когда я ворвался внутрь. Нина обернулась, и её лицо побелело. Юра откинулся на стуле, его ухмылка стала шире.
— Ваня... — Нина вскочила, опрокинув стакан с водой. — Что ты тут делаешь?
— Что я делаю? — мой голос дрожал, но я не мог остановиться. — А ты что делаешь, Нина? С ним? Опять?
Люди за соседними столиками начали оборачиваться. Официантка замерла с подносом, не зная, куда деться. Юра поднял руки, как в тот раз, будто он тут ни при чём.
— Ваня, успокойся. Мы просто...
— Заткнись, — я рявкнул так, что он осёкся. — Ты влез в мою семью, в мой дом, а теперь сидишь тут с моей женой и думаешь, я это проглочу?
— Иван, хватит! — Нина схватила меня за руку, но я выдернул её. — Ты устраиваешь сцену на пустом месте!
— На пустом месте? — я смотрел на неё, и в глазах щипало. — Ты мне врала, Нина. Месяц врала. Встречалась с ним за моей спиной. Думаешь, я слепой?
Она молчала, только губы дрожали. Юра кашлянул, как всегда, когда хотел вставить свои пять копеек.
— Слушай, Ваня, это не то, что ты думаешь. Мы для Киры...
— Не смей упоминать мою дочь, — я шагнул к нему, и Нина снова встала между нами. — Ты её бросил, Юра. А теперь что? Решил семью назад отжать?
— Иван, пожалуйста, — Нина почти кричала. — Давай домой. Поговорим там.
Но я уже не слышал. В голове крутилась одна мысль: она выбрала его. Не меня. Его.
***
Дома было тихо. Кира была у Ольги Афанасьевны, и я был этому рад — не хотел, чтобы она слышала, наши скандалы. Я ходил по квартире, как зверь в клетке. Нина сидела на диване, обхватив себя руками, будто пыталась удержать себя в куче.
— Почему, Нин? — я остановился, глядя на неё сверху вниз. — Я же просил. Просил быть честной. А ты...
— Я не хотела тебя ранить, — её голос был тихим, почти шёпот. — Я думала, это временно. Что я разберусь.
— Разберёшься? — я хмыкнул, чувствуя, как горло сжимает. — С ним? С тем, кто тебя предал? Кто Киру бросил?
— Я не люблю его, Ваня, но он отец Киры. И вообще, я запуталась уже во всём — сказала она.
— Запуталась, — я повторил, и слово обожгло, как кислота. — А я? Я для тебя кто? Запасной вариант?
— Нет! — она вскочила, шагнула ко мне. — Ты моя семья, Ваня. Ты всё для меня.
— Тогда почему ты с ним встречалась? — я кричал, не сдерживаясь. — Почему не со мной говорила? Почему не мне доверяла?
Она молчала. Я прошёл в спальню и стал собирать свои вещи.
— Ваня, ты бросаешь меня? — со слезами спросила Нина.
— Бросаю, — я не смотрел на неё. — Не могу так, Нина. Не могу, когда ты с ним. Когда ты мне врёшь.
— Не уходи, — она схватила меня за руку, но я отстранился. — Пожалуйста, Ваня. Мы разберёмся. Я всё исправлю.
— Исправишь? — я повернулся, и мой голос сорвался. — А как исправить то, что я теперь каждую ночь буду думать, где ты? С кем? Ты хоть понимаешь, что ты со мной сделала?
Она плакала, но не отвечала. А я застегнул сумку, перекинул её через плечо и пошёл к двери. В прихожей остановился, посмотрел на фотографию на стене — мы втроём, я, Нина, Кира, на море два года назад. Кира смеётся, Нина обнимает меня, а я... я выгляжу счастливым. Как будто это было в другой жизни.
— Кира спросит — скажи, что я в командировке, — бросил я, не оборачиваясь. — Не хочу, чтобы она знала.
Дверь хлопнула за мной, как точка.
Я спускался по лестнице, и каждый шаг отдавался в груди, будто я оставлял там куски себя. Машина стояла во дворе, холодная, как мой гнев. Я сел за руль, но не завёл мотор. Просто сидел, глядя на тёмные окна нашей квартиры. И впервые за много лет почувствовал, что не знаю, куда ехать.
Я уехал той же ночью. Просто сел в машину и погнал по трассе, без плана, без цели. Фары выхватывали куски асфальта, а в голове крутился голос Нины — её «не уходи», её слёзы, её молчание. К утру я был в соседнем городе, в какой-то захудалой гостинице с продавленным матрасом и запахом сырости. Там и осел. Нашёл работу в местном автосервисе — руки-то помнят, что делать, даже когда душа в клочья.
Сначала я звонил Кире. Она спрашивала, когда я вернусь, а я мямлил что-то про командировки, про дела. Ольга Афанасьевна пару раз брала трубку, её голос был как нож:
«Ты мужик, Ваня, а сбежал, как мальчишка».
Я не спорил. Она была права, но возвращаться я не мог. Каждый раз, закрывая глаза, я видел Нину и Юру в том кафе, их объятия, его руку на её спине. Это жгло сильнее, чем я мог вынести.
Через полгода звонки с Кирой стали реже. Она говорила быстрее, будто торопилась, а потом и вовсе перестала брать трубку. Я узнал от одного из старых знакомых, что Нина съехалась с Юрой. Он вернулся в их жизнь, как будто и не уходил. Возил Киру в школу, даже гитару свою старую притащил, чтобы «учить дочку». Соседи видели, как они втроём гуляют в парке — Нина смеётся, Юра что-то рассказывает, Кира болтает без умолку. Как семья. Моя семья. Только без меня.
Я не злился. Не на Нину, не на Юру. Злость выгорела, осталась только пустота, как после лесного пожара. Иногда я доставал ту фотографию — мы на море, Кира с песком на щеках, Нина с моей рукой на плече. Смотрел на неё, пока глаза не начинали щипать, а потом убирал обратно в ящик.
Город, где я теперь жил, был серым, как моя новая жизнь. Утром — сервис, вечером — пиво и телевизор. Иногда я думал о том, чтобы вернуться, ворваться в их новую жизнь, потребовать Нину назад. Но зачем? Она сделала выбор. А я... я просто не знал, как жить с этим.
Однажды, спустя год, я получил письмо.
Обычный конверт, без обратного адреса. Внутри — рисунок Киры. Дом, дерево, три фигурки. Она, Нина, Юра. Меня не было. На обороте её детским почерком: «Папа Ваня, я по тебе скучаю». Я сидел на продавленном диване, держал этот листок, и в груди что-то треснуло. Но я не заплакал. Только сложил рисунок и убрал к фотографии.
Я больше не вернулся. Не потому, что не хотел. Просто не знал, куда возвращаться. Мой дом остался там, в прошлом, где Нина была моей, а Кира звала меня папой. А теперь там Юра, его гитара, их смех. И я, как дурак, всё ещё надеялся, что это сон. Но просыпаться было некуда.