Кукушки. Глава 26
С трудом Феофан договорился с мужиками, возвращавшихся домой, на север, чтобы они взяли его с собой. Помогли монеты, которые откладывала Пелагея в приданное дочерям и которые он, не испытывая ни малейшего угрызения совести, забрал.
Именно ими он сейчас расплатился за место на телеге, оставив чутка на будущее. Мужики, возвращавшиеся из Москвы, подкармливали попутчика, кто чем мог, но особо не баловали- кусок хлеба и тот за радость в дальнем путешествии. В благодарность Феофан развлекал их рассказами из собственной жизни и духовными стихами, радуясь тому, что всё дальше и дальше уезжает он от Кокушек, как говориться шито-крыто гнездо свито, ищи-свищи ветра в поле, не в раз найдешь.
Осторожно расспрашивал он о тайном ските, пытаясь собрать о нём хоть сколь-нибудь важной информации, которую мысленно складировал, разлаживал по полочкам, рисуя себе будущую благолепную жизнь. Реальность оказалась не такой радостной. Когда через несколько месяцев, пройдя и проехав большой путь он оказался перед воротами скита, разочарованию его не было ни конца, ни края.
Находился скит посреди озера, на большом острове, на который летом можно было добраться лишь вплавь или на лодке, а зимой и вовсе никакой дороги не было. Небольшое поселение с храмом посередине было окружено высоким частоколом, украшенным для устрашения пришлых людей, черепами разных животных.
Дорогу к озеру знал не каждый, и не всякий брался её указать, ибо шла она через топкие болота и дремучие леса, в которых сказывали, шалили по весне голодные медведи, да и волки, сбившись в стаи нападали на местный скот. Лишь благодаря случайным обстоятельствам, проживая с Пелагей не глупый Феофан кое-чему научился, благодарный хозяин, за спасение своего старшего сына от падучей указал дорогу к скиту и помог добраться до острова.
И вот теперь, стоя перед запертыми массивными воротами Феофан вдруг оробел и задумался, ту ли дорожку он выбрал для себя? Но было поздно, в воротах открылась калитка и монах в черном одеянии махнул ему рукой, приглашая зайти внутрь.
Во главе скита стоял преподобный Нил, сбежавший в этот глухой угол от мирских соблазнов. Жизнь здесь была простой и суровой. В храме скитники собирались только по субботам, воскресениям и праздникам. В остальные дни они молились и трудились в своих избах, в которых кроме печи, лавки и стола ничего и не было.
Основное место в них занимали красные углы, где и днем и ночью горели лучины, освещая темные лики на старых иконах. Сам преподобный составил устав, согласного которого скитники пропитание себе снискивали трудами рук своих, из скита не выходили, в церкви серебряных украшений не имели, даже для святых сосудов, а женщинам в скит входить было строжайше запрещено. Целью их жизни было спасение души.
А для этого нужно было много трудиться, соблюдать правила целомудрия, поститься и молиться. Многие скитники, живущие здесь, взяли на себя дополнительные подвиги послушания: у кого-то был обет молчания или усиленной молитвы, а кто-то соблюдал строгий пост. Всё это поведал Феофану Герасим, молодой скитник, совсем мальчишка, выросший здесь с младенчества.
Он отвел гостя в холодную, пустую избу, где ему предстояло ждать решения преподобного Нила. С тоской оглядевшись по сторонам он тут же вспомнил Кокушки, почти такую же избу и перевершивание, на которое он пошёл ради Любавы. Не к душе пришёлся ему скит, место было тяжелым, мрачноватым, стылым. Обреченно вздохнув он уселся на холодную скамью.
Любава, как не крути, зиму любила. Пусть в их краях она была суровой, снежной, порою суровой, но разглядывая сейчас разукрашенные инеем кусты, заборы и дома, она как никогда была спокойна. Амбары были полны зерна, сенники забиты сеном, в конюшнях переминались с ноги на ногу коровушки на сносях, да и остального, по мелочи, тоже хватало, имелся свой мёд, овощи, дети одеты-обуты.
Рачительный Савин трудился не покладая рук, заставляя работать всех вокруг, а уж она блюла дом, как запасливая белка припасая запасы на долгую зиму. Вместе с мужем спешили они сейчас в молельный дом, за ними шагало всё их многочисленное семейство и только повзрослевший, и вытянувшийся Анфим где-то потерялся. Любава всё оглядывалась назад, выискивая его глазами, искала и после службы, на которой он, впервые в жизни так и не появился.
-Вот ведь пострелёнок! –ругалась она про себя, заглядывая в стайки в поисках сына, -вот явись только, узнаешь, где раки зимуют!
Анфим заявился домой поздно вечером, когда отец, умаявшись за день, задремал на печи и только мать, сидела с прялкой у лучины, ожидая его возвращения. Савину пришлось соврать, что сын отправился по важному делу в соседнее село и теперь она не находила себе места, переживая из-за его долгого отсутствия. Когда дверь тихонько скрипнула, она вскинулась и бросилась к ней, словно ждала самого дорогого в мире гостя.
-Где ты был! –гневно зашептала она, стаскивая с озябшего сына зипун и шапку, -околел совсем! Садись к печи, она горячая! –приказала она и стараясь действовать бесшумно, чтобы не разбудить гневливого мужа, принялась выкладывать на стол еду. Анфим шмыгал покрасневшим носом, растирая замерзшие руки, при нём не оказалось почему –то рукавиц. Любава молча смотрела, как жадно он ест и не задавала никаких вопросов, знала о упрямстве сына, если не захочет рассказать сам-никакая сила не заставит.
-Ложись спать! –сказала она ему и добавила, -утром поговорим! Мальчик послушно кивнул, привычно укладываясь на скамье и тяжело вздыхая, словно целый день работал тяжким трудом.
Поутру, едва дождавшись, когда муж запряжет лошадь и уедет из дома, в Шорохово начала работу ярмарка, она приступила к расспросам сына. Поначалу он молчал, опустив голову он рассматривал натертый песком деревянный пол, но, когда Любава надавила посильнее, используя известные ею хитрости, не выдержал и размазывая слезы по лицу признался.
-Я у тетки Пелагеи был, захворала она, какой день не встаёт, -тихо сказал он, подкашливая в кулак, совсем как Савин, когда начинал говорить о чем-то неприятном.
-Что ты там делал? –вырвалось у Любавы, которая подумала, что сын повадками становится похожим на своего не родного отца.
-У них дров совсем нет, замерзают, пришлось в лес идти, вот и задержался, -пояснил мальчик.
-Постой, а община что ж, не помогла им? Почему они в зиму без дров остались? –удивилась она.
-А, -совсем по-взрослому махнул рукой сын, -когда дядька Феофан исчез, с ним исчезли и общинные иконы, и книги. Наставник сказал, что ему было поручено спрятать их от стрельцов. Вот они и потерялись. Тогда он рассердился и сказал, что отныне община помогать Пелагее не станет, мол пусть живёт, как знает, вои и остались они с девками без помощи. Сколько могли хвороста насобирали с осенеси, сараи пожгли, а больше у них и не осталось ничего, только изба.
-Так, -протянула Любава, -а едят они что?
-Я еду им ношу, беру в наших амбарах, - мальчик опустил голову ещё ниже.
-Воруешь значит? – Любава встала со скамьи и гневно зашагала по избе, пытаясь успокоиться.
-Матушка, Епифарья совсем слаба, жар у неё, разве мог я её в беде оставить? Не ты ли учила меня помогать ближнему своему? –расстроенно спросил Анфим, страшась реакции матери.
-Что дровами помог-хвалю, за то, что руку в семейные закрома запустил - нет. Не тот вор, кто крадёт, а тот вор, кто концы хоронит. За это будешь наказан! А теперича собирайся, к Пелагее пойдём, я пока гостинец соберу, а ты санки найди, в руках всё не унесем.
В доме Феофана и Пелагеи было действительно холодно, те дрова, что добыл в лесу Анфим плохо горели, да и печь неплохо было бы подлатать. Хозяйка дома, бледная, как снег, молча лежала на скамье, безучастно глядя в потолок. На другой –металась от жара Епифарья, другие девочки молча жались друг к другу, пытаясь согреться.
-Сынок, займись печью, -скомандовала Любава, зная, что Анфим с этим её поручением запросто справится.
-Не сидите, словно околелые, -позвала она старших девочек, -принесите воды с колодца, -сказала она, выгружая из мешка принесенную с собой еду: пироги и хлеб, масло, немного мороженной рыбы, ягод, яйца и мясо.
Огонь весело разгорелся из принесенных ими сухих дров, в избе стало теплее и веселее. Девочки с жадностью голодных зверьков ели, Любава готовила ушицу и запаривала замороженные ягоды клюквы кипятком. В первую очередь помощь требовалась Епифарье, Пелагее, на первый взгляд, требовалась иная, не физическая помощь. Девочка горела и Любава, отправив Анфима за дровами домой, раздела её и начала обтирать мокрой, холодной тряпкой, потом напоила клюквенным настоем и снова обтерла тело, чтобы сбить жар. Когда сын вернулся, девочка спала, сморил сон и её сестер.
-Что ж сынок, придется тебе ещё одну ходку сделать, чтобы дров хватило на несколько дней. Тятя домой не вернулся? –спросила она мальчика.
-Передал с нарочным, что задержится в Шорохово на несколько дней, торговля идёт неважно, он и четверти не продал из того, что привез, -отчитался Анфим.
-Вот и славно, отдохнул? Беги за дровами! –выпроводив сына она подошла к хозяйке дома. Серый цвет лица, заострившийся нос, жизнь в этом теле еле теплилась и только потому что Пелагея сама не хотела жить. Так вянет тонкий стебелёк, прихваченный заморозком.
-Долго собираешься лежать? – с вызовом спросила её Любава, уперев руки в бока, -растележилась словно и дел у тебя нет!
-Тебе –то, что? – равнодушно откликнулась та, всё также смотря в потолок, -помру, всем легче станет!
-С чего это ты вдруг помирать собралась, всю работу сробила?
-А хоть бы и сробила, не твоего ума дело!
-Может и не моего, -согласилась с ней Любава, -да только дети у тебя, их куда же. По миру пустишь? Каково тебе там будет, зная, что родные кровиночки по дворам побираются? Да и допустит ли тебя Господь в царство небесное?
-Учить пришла? Вот тебе Бог, вот порог, -отбрила Пелагея, -а я тебя не звала, да и помощи не просила. Себе помоги, тебя собственная мать со свету сжить хотела, всё травки заветные у меня выспрашивала, а я не дала.
-Выходит должница я тебе, теперича, -сказала Любава, на секунду пошатнувшись от услышанных слов, -а долг платежом красен! Вставай, кому сказала! –прикрикнула она и дернула изо всех сил Пелагею за руку. Та, исхудав от собственных страданий, слетела со скамьи как пушинка, ударилась об пол и завыла, заревела, не стесняясь гостьи, выходила из неё грусть-печаль горючими слезами.
-Плачь, плачь, легче станет, -гладила её гостья по растрепанной седой голове, -а мы волосики сейчас приберем, личико умоем, платок красивый наденем, да пояском подпояшемся, словно и не было ничего, уходи морок из этого дома за черный лес, за озера –шептала она, чувствуя рукою как успокаивается Пелагея.
-Взять тебя к себе не могу, сама понимаешь, Савин не позволит, -сказала она ей, когда причесанная и умытая Пелагея потихоньку жевала пирог, -помогать стану, чем могу, до весны дотянем, а там поглядим, ночная кукушка дневную перекукует, глядишь муж отмякнет, тогда и жить с нами станете. А пока Епифарье помоги, жар спал, но к ночи вернется, да ты и сама знаешь.
-Нет нынче у меня никаких запасов трав, -тихо ответила ей хозяйка дома, -не до того было.
-Не беда, скажешь какие нужно, соберу по деревне, -успокоила её гостья.
-Озлобилась я после ухода Феофана, а тут ещё потеря икон, Родион проклял нас, люди словно прокаженных перед собой видеть стали, обходят стороной меня, даже за помощью ходить перестали, везут повитух из Шорохова. Вот и решила я, раз никому не нужна, то и делать мне на этом свете нечего. Знаю я, что сын у тебя от Феофана, Секлетинья проболталась, но молчать стану, я добро помню, но и ты знай, как вернется он, дорожки наши разойдутся.
-А вернется ли? –тихо, боясь разбудить девочек спросила Любава.
-Вернётся, -твердо ответила ей Пелагея.
-Что ж там и решать станем, а пока в избе порядок наведите, Анфим, пока муж на ярморке муки привезет, соберу кой-чего. Сама ходить к вам не стану, по разные стороны мы с тобой, Пелагеюшка, но сын захаживать станет. Дров вам привезут, по весне телочку дам, куричишек, глядишь и наладится всё. Взамен ничего не попрошу, но как время настанет, уж не откажи в любезности, вспомни мою доброту. Пойду я, засиделася с тобою, теперича спокойна за тебя, да Бог всё наладится. Любава встала, посмотрела на прощанье на спящих девочек и вышла из избы.