— Маша! — позвала мама. — Кис-кис-кис.
Кошка даже не повернулась. Она сидела на подоконнике, смотрела в окно. Серая, с белыми носочками на лапах. Бабушкина любимица, которая всегда спала в ногах её кровати.
— Не ест третий день, — сказала соседка, заглянувшая проведать. — Я ей и сметану приносила, и рыбку. Только воду пьёт.
Ваня подошёл к кошке, протянул руку. Та даже не шевельнулась. Смотрела, смотрела в одну точку, словно видела там что-то... или кого-то.
— Она ждёт, — сказал Ваня тихо. И от его голоса, от этой простой фразы папа с мамой переглянулись. Тоже поняли.
Кошка ждала бабушку. Не догадываясь, что та больше не вернётся. Никогда.
— Надо вещи собрать, разобрать, — мама открыла шкаф и замерла. Платья, кофты, юбки. То, что бабушка выбирала, покупала, носила.
Папа кашлянул, посмотрел на часы.
— Слушай, давай мы потом. В следующие выходные приедем. А сейчас просто закроем дом, и всё.
— А кошка? — спросил Ваня.
Папа пожал плечами:
— Кошка останется здесь. Вон, соседка будет кормить. А может, сама приживётся у кого-то. Они же дворовые существа, приспособятся.
— Она не дворовая, — Ваня впервые с приезда повысил голос. — Она домашняя! Бабушка её с улицы взяла котёнком!
— Ну, была дворовая, потом домашняя, теперь снова будет дворовая, — папа начал закрывать окна. — Ничего страшного.
Ваня стоял посреди комнаты, сжав кулаки. А потом вдруг сказал:
— Тогда я останусь с ней.
Мама подняла голову:
— Что?
— Я останусь с Машей. Пока она не поймёт, что бабушка не вернётся.
— Глупости, — сказал папа.
Но Ваня смотрел на них такими глазами, что они вдруг поняли — это не шутка. Не каприз. Не детская блажь. А что-то очень большое и серьёзное для их сына.
Родители не знали, что делать. С одной стороны — мальчишка, всего одиннадцать лет. С другой — в его глазах стояла такая решимость, что даже папа, который обычно мог одним взглядом поставить сына на место, растерялся.
— Ваня, это невозможно, — мама присела перед ним, положила руки на плечи. — Мы не можем тебя тут оставить одного. Это просто несерьёзно.
— Почему несерьёзно? — Ваня смотрел ей прямо в глаза. — Бабушка умерла, а Маша этого не понимает. Она будет тут сидеть и ждать, пока не, — он запнулся, потом закончил тихо: — пока не умрёт сама.
Папа что-то буркнул про то, что кошки живучие, но это прозвучало так фальшиво, что он сам себя оборвал.
— Сынок, — мама пыталась говорить мягко, — мы все переживаем. Но жизнь продолжается. У тебя школа, у нас работа. Мы не можем просто...
— Тогда я останусь один, — упрямо сказал Ваня. — На недельку. Пожалуйста.
— Чтобы ребёнок один жил в деревне? — папа повысил голос. — Это вообще законно? Нас лишат родительских прав!
— Да кто узнает-то, — вдруг поддержала Ваню соседка, которая до этого молча слушала. — Я пригляжу. В магазин схожу, если надо. А потом, он же не маленький совсем.
Родители посмотрели на неё с таким возмущением, будто она предлагала похитить их сына, а не помочь ему в благородном деле. Но что-то в их уверенности уже пошатнулось.
— Слушай, — папа сел напротив сына. — А что если я останусь с тобой? На недельку. А мама пока дома поработает. Ну, чтобы ты не один был, с кошкой этой.
Ваня просиял:
— Правда?
Мама тоже выдохнула с облегчением. Компромисс всех устраивал.
— Только на неделю, — предупредил папа. — И потом мы забираем кошку с собой или оставляем соседям. Понял?
Ваня кивнул, но уже не слушал — он бросился к подоконнику, где всё так же неподвижно сидела Маша.
— Слышала? Мы с тобой побудем тут вместе! И папа тоже!
Кошка не шелохнулась.
Первый день был странным. Мама уехала в город. Папа ходил по дому какой-то неприкаянный, всё время смотрел в телефон.
— Нет связи, — бормотал он. — Ну как тут работать вообще.
Ваня не слушал. Он осторожно снял кошку с подоконника — она позволила, обмякнув в его руках, как тряпичная, — и отнёс на бабушкину кровать.
— Это твой дом, — сказал он тихо. — Хочешь, я тебе молока налью?
Маша не ответила, только смотрела куда-то сквозь стены, сквозь время. И Ваня вдруг понял, что кошка не просто скучает — она в шоке. Словно сам мир вокруг неё рассыпался, а она не понимает, что происходит.
Он сел рядом и стал гладить серую шерсть.
— Знаешь, а бабушка бы не хотела, чтобы ты грустила, — сказал он негромко. — Она бы сказала: «Машка, хватит дурью маяться. Пойди, поешь». Правда.
На секунду ему показалось, что ушки кошки дрогнули. Но нет, показалось.
На второй день Ваня проснулся рано. Бабушкино одеяло так знакомо пахло — травами, старыми духами, чем-то ещё, неуловимым. Он провёл рукой по пустому месту рядом — там, где обычно спала кошка. Машки не было.
Он подскочил, забегал по дому. Мелькнула мысль: сбежала! Как объяснить папе, что из-за глупой кошки они зря тут торчат?
Но Маша нашлась — в самом дальнем и тёмном углу гостиной, под старым креслом.
— Эй, ты чего туда забилась? — позвал Ваня. — Иди сюда. Я тебе корм дам, специальный. Вкусный.
Кошка смотрела на него с нескрываемым подозрением. Но уже смотрела. Это был прогресс.
Папа на кухне гремел чашками.
— Нашёл? — спросил он. — Эта животина хоть поела что-нибудь?
— Нет ещё, — Ваня насыпал в миску специальный корм. — Но сейчас поест. Я её уговорю.
Папа хмыкнул:
— Силы небесные, сын уговаривает кошку поесть. Бабушка бы посмеялась.
Но в голосе его не было насмешки — скорее, что-то тёплое, родное. И Ваня вдруг почувствовал, что они с папой сейчас делают что-то важное. Что-то правильное.
К вечеру третьего дня Маша впервые вышла из своих укрытий сама. Просто пришла на кухню, где Ваня с папой ужинали, и села рядом. Не вплотную, но уже и не в другом конце комнаты.
— Прогресс, — сказал папа. — Гляди-ка, она тебя признала.
Ваня украдкой положил на пол кусочек колбасы. Маша принюхалась, но есть не стала.
— Я её оставлю на полу, — шепнул он папе. — Может, ночью съест, когда никто не видит.
Папа покачал головой:
— Знаешь, а ведь бабушка всегда говорила, что у тебя душа чуткая.
Ваня не знал, что ответить. Просто смотрел в окно, где сгущались деревенские сумерки, и думал о том, что бабушка была мудрой. И что кошка это тоже знала — потому и любила её так сильно.
На четвёртый день утром, когда Ваня проснулся, он почувствовал тяжесть в ногах. И не поверил своим глазам: Маша лежала в своём любимом месте — в ногах кровати. Там, где всегда спала при бабушке.
— Папа! — закричал Ваня, забыв обо всём. — Папа, она пришла! Сама!
Папа прибежал, всклокоченный со сна, в футболке и трусах.
— Что случилось?!
— Смотри, — прошептал Ваня, показывая на кошку.
Та подняла голову на шум, посмотрела на них зелёными глазами и — впервые за все дни — мяукнула. Негромко, даже как-то неуверенно. Но это было «мяу». Настоящее.
Папа улыбнулся:
— Ну надо же. А ведь и правда, работает твоя терапия.
А вечером этого дня случилось ещё одно чудо: Маша впервые поела. Не колбасу — нет, на такие компромиссы она ещё не была готова. Но немного специального корма из миски. И даже пришла за добавкой.
На пятый день папа нашёл на чердаке старый мячик на резинке — бабушка когда-то покупала его для Маши, но та, как и многие кошки, оказалась к игрушкам равнодушна.
— Давай попробуем, — сказал папа, осторожно покачивая мячик перед носом у кошки.
Маша проводила его взглядом раз, другой. Потом встала, потянулась — как будто нехотя, с достоинством. И вдруг — бац! — ударила лапой по мячику.
Папа с Ваней рассмеялись одновременно. Впервые за эту неделю дом наполнился смехом. И, может, Ване показалось, но он готов был поклясться, что увидел в кошачьих глазах искру. Маленькую искру жизни.
А вечером Маша вдруг запрыгнула к нему на колени. Села, свернулась клубком. И замурлыкала — тихо-тихо, едва слышно. Но замурлыкала.
Папа проснулся среди ночи от какого-то шума. Сначала не понял — что это? Дождь за окном? Скрип половиц? Он привстал на раскладушке, которую соорудил в гостиной, и прислушался.
Тихий шёпот. Доносился из спальни, где спал Ваня.
Первая мысль была тревожной — сыну плохо, он заболел, бредит? Папа осторожно встал, стараясь не шуметь, и подкрался к двери спальни. Она была приоткрыта, и в щель пробивался лунный свет, падавший из окна. В этом свете он увидел спину сына. Ваня сидел на кровати, сгорбившись, и разговаривал.
— И знаешь, она всегда пекла самые вкусные пироги, — шептал мальчик. — С яблоками, с капустой. Говорила, что тебе можно только крошечку, а сама потом под столом скармливала половину. Помнишь?
Папа замер. Сын разговаривал с кошкой. С Машей, которая лежала рядом с ним, свернувшись калачиком. Её силуэт отчётливо выделялся на фоне светлого покрывала.
— Бабушка рассказывала, что подобрала тебя совсем маленькой. Котёнком. Ты была мокрая, грязная и очень громко мяукала. А она шла с остановки и услышала. И, знаешь, она говорила, что не собиралась брать кошку, но ты так смотрела на неё, что она не смогла пройти мимо.
Папа прислонился к дверному косяку, чувствуя, как что-то сжимается в груди. Он вспомнил свою маму — всегда спокойную, с лёгкой сединой в волосах. Как она варила ему суп, когда он приезжал навестить её. Как радовалась каждому визиту, но никогда не жаловалась, что он редко бывает. Как любила смотреть старые фильмы и гладить эту самую кошку, которая сейчас слушала его сына.
— Я думаю, бабушка хотела бы, чтобы ты поехала с нами, — продолжал шептать Ваня. — У нас не такой большой дом, и нет сада, но есть балкон. И мы бы повесили там сетку, чтобы ты не выпала, но могла смотреть на улицу. А ещё бабушка всегда будет с нами. Просто не так, как раньше. Понимаешь?
Маша не отвечала.
— Бабушки нет, но ты не одна, — голос сына стал совсем тихим, едва различимым. — Мы теперь вместе.
И тут произошло что-то невероятное: кошка поднялась, потянулась и мягко ткнулась головой Ване в подбородок. А потом — запрыгнула ему на колени, свернулась клубком и громко замурлыкала. Этот звук наполнил комнату, заставив папу вздрогнуть.
Он отступил от двери, чувствуя, как глаза защипало от непрошенных слёз. Вернулся к своей раскладушке, сел и вдруг ощутил, как с души падает тяжесть, которую он носил все эти дни после похорон. Он не плакал на кладбище — не мог, держался, чтобы не расклеиться, чтобы поддержать жену и сына. Но сейчас, в тишине ночи, слушая далёкое мурлыканье кошки и бормотание сына, он наконец позволил себе заплакать.
Тихо-тихо, закрыв лицо руками. Оплакивая маму, но не только её — ещё и своё детство, которое окончательно ушло вместе с ней. И эти слёзы были не только горькими, но и очищающими. Словно через них уходила вся та боль, которую он запер внутри, не давая ей выхода.
Сколько он так просидел — десять минут? Полчаса? Не знал. Но когда слёзы наконец высохли, он почувствовал удивительное спокойствие. Впервые с момента, когда врач сказал им «мне очень жаль».
Он встал, снова подошёл к двери спальни и заглянул внутрь. Ваня спал. Лежал, свернувшись на боку, совсем как в детстве. А рядом с ним, прижавшись к груди, спала Маша. И её серая шерсть серебрилась в лунном свете, создавая вокруг неё подобие нимба.
«Душа чуткая», — всплыли в памяти мамины слова о Ване. И папа вдруг понял: она была права. У его сына и правда особый дар — чувствовать чужую боль и помогать с ней справиться. Даже если эта боль — кошачья.
Он тихо прикрыл дверь и улыбнулся. Впервые с похорон в доме стало по-настоящему тепло. Как будто что-то исцелилось, встало на свои места. Как будто мамина душа наконец успокоилась, видя, что те, кого она любила — и люди, и животные — нашли друг в друге утешение.
Утром, когда папа проснулся, в доме вкусно пахло яичницей. Он открыл глаза и увидел Ваню на кухне — тот стоял у плиты и что-то жарил. А рядом, на стуле, сидела Маша и внимательно следила за процессом.
— Проснулся! — обрадовался Ваня. — Я нам завтрак делаю. И Маше тоже. Смотри, она уже почти всю миску съела!
И правда — в кошачьей миске осталось совсем немного корма. Папа потрепал сына по волосам:
— Молодец. Ты настоящее чудо сотворил.
Ваня посмотрел на него удивлённо:
— Какое чудо? Я просто говорил с ней. По-человечески.
Папа кивнул, глядя, как кошка спрыгивает со стула и трётся о Ванины ноги.
— Именно это и есть чудо, сынок. Говорить с кем-то по-человечески, даже если этот кто-то — не человек.
Они завтракали втроём: папа, Ваня и Маша, которая сидела на подоконнике и посматривала то на них, то на двор за окном. И это был самый лучший завтрак за всю неделю.
— Пап, — вдруг сказал Ваня, — а давай позвоним маме и скажем, что Маша выздоровела. Она ведь правда болела, да? Тосковала так сильно, что заболела?
— Да, — папа посмотрел на кошку, которая теперь умывалась, вылизывая лапу. — Да, это была настоящая болезнь. И ты её вылечил.
Он набрал номер жены и, когда она ответила, протянул трубку Ване:
— Расскажи ей хорошие новости.
А сам пошёл во двор, где так любила сидеть его мама в последние годы. Сел на скамейку и закрыл глаза, подставив лицо солнцу.
— Спасибо, мам, — сказал он тихо. — За всё. И особенно — за сына, которого ты научила любить так сильно.
И почему-то был уверен, что она его слышит.
Последний день в бабушкином доме начался с солнца. Оно заливало комнаты, золотило пыль в воздухе, высвечивало каждую трещинку на старом полу. Ваня проснулся и первым делом потянулся к тому месту, где спала Маша. Кошки не было.
Он вскочил, заглянул под кровать, выбежал на кухню — никого. Сердце сжалось: неужели сбежала? Неужели все эти дни, всё это терпение и разговоры были зря?
— Пап! — крикнул он. — Маша пропала!
Папа вышел из ванной, на ходу вытирая руки полотенцем:
— Как пропала? Куда?
— Не знаю, на кровати не было, и нигде её нет.
— А во дворе смотрел?
Они выбежали на крыльцо и застыли. Маша сидела на траве и смотрела на забор. Просто сидела и смотрела, словно о чём-то задумалась.
— Может, сбежать хочет? — папа положил руку Ване на плечо.
Но сын покачал головой:
— Нет. Просто прощается.
И сам удивился своим словам. Откуда он это знал? Но внутри была абсолютная уверенность — кошка не собиралась никуда бежать. Просто она тоже понимала, что они уезжают сегодня. И она мысленно прощалась с местом, которое было её домом столько лет.
После завтрака папа сложил последние вещи, закрыл окна, убрал раскладушку. Ваня достал из шкафа маленький плетёный короб — тот самый, в котором бабушка когда-то принесла котёнка Машу.
— Клетка-переноска осталась в городе, — сказал он, расстилая внутри короба бабушкин платок. — Но тут ей будет хорошо, правда?
Маша наблюдала за его действиями с подоконника. Она больше не выглядела потерянной или больной. В глазах появился живой блеск, шерсть стала чище. Она снова была — живой.
Когда всё было готово, Ваня подошёл к кошке и протянул руки:
— Поехали домой, Маша.
И произошло то, чего он втайне боялся — что кошка запаникует, начнёт вырываться, царапаться, сопротивляться. Но нет. Она спокойно позволила взять себя на руки и опустить в короб. Легла, свернувшись клубочком, и только посмотрела на Ваню своими зелёными глазами, в которых, казалось, застыл вопрос: «Ты точно знаешь, что делаешь?»
— Знаю, — шепнул Ваня, словно услышав этот немой вопрос. — Тебе понравится у нас. Обещаю.
Папа закрыл дом на ключ и обвёл взглядом двор:
— Может, ещё приедем летом. Если мама согласится.
Когда машина тронулась, Ваня уложил короб с Машей себе на колени. Кошка не мяукала, не пыталась выбраться. Она просто лежала и смотрела — то на него, то в окно, где проплывали знакомые пейзажи.
— Она как будто знает, что мы не бросаем её, — сказал Ваня тихо. — Что мы берём её с собой.
Папа кивнул:
— Знает. Ты же её этому научил.
А дома, когда они приехали, случилось маленькое чудо. Маша, которую выпустили из короба, не забилась под кровать, не пыталась спрятаться. Она обошла квартиру — медленно, осторожно, обнюхивая каждый угол. А потом подошла к закрытой двери Ваниной комнаты и требовательно мяукнула. Словно говорила: «Открой».
И Ваня открыл дверь, чувствуя, как внутри разливается что-то тёплое и светлое. Кошка вошла, запрыгнула на его кровать и улеглась. Дома.
Спасибо, друзья, за то, что читаете, особое - за лайки и комментарии!