Вадим заметил её за километр. Тощая, с облезлой шерстью и опущенной головой — собака медленно плелась вдоль обочины, прихрамывая на левую лапу. А вокруг — метель, минус пятнадцать и ветер такой, что с ног сбивает.
Он мог проехать мимо. Собственно, так и сделали три машины перед ним: притормозили, посигналили — и дальше, по своим делам. У всех свои дела.
Вадим тоже притормозил. Посмотрел в зеркало заднего вида — никого. Чертыхнулся, развернул старенькую "Ниву" и остановился у обочины.
— Иди сюда! — крикнул он, приоткрыв дверь.
Собака вздрогнула, прижала уши.
— Да не бойся ты. Иди, говорю!
Она не двигалась с места. Пришлось вылезать из машины, утопая в снегу почти по колено. Обычно спокойный и неторопливый Вадим Петрович сейчас чувствовал в себе какую-то странную решимость. Как будто что-то подталкивало его вперёд.
Ладонь в старой кожаной перчатке вытянулась, потянулась к собаке. Та оскалилась, но не зарычала — сил, видимо, уже не было.
— Ну же. Давай со мной, а? Замёрзнешь тут.
Глаза у животного были удивительно понимающие. Собака вздохнула — так по-человечески, что Вадиму стало не по себе, — и позволила взять себя на руки. Лёгкая. Кожа да кости.
В машине она свернулась клубком на старом пледе и закрыла глаза.
— Ну и что мне с тобой делать? — буркнул Вадим, выруливая на трассу.
Ответа не требовалось. Он прекрасно знал, что скажет Алевтина.
"Ты с ума сошёл, что ли? Нам только собаки в доме не хватало!"
А может, обойдётся? Может, у Алевтины сегодня хорошее настроение? Сериал любимый, пирог в духовке, вязание под телевизор.
Как же.
Алевтина встретила его у калитки. Стояла, закутавшись в пуховый платок, щурилась от ветра, вглядывалась в машину. И когда увидела, что он достаёт с заднего сиденья, лицо её из встревоженного превратилось в грозовую тучу.
— Вадим Петрович! Это... это что такое?!
— Собака, — просто ответил Вадим, аккуратно прикрывая дверцу машины. — Замерзает на улице.
Алевтина поджала губы так сильно, что они превратились в тонкую ниточку. Тридцать лет семейной жизни научили Вадима распознавать эту ниточку как верный признак надвигающейся бури.
— Я вижу, что собака! Ты её к нам, что ли, притащил? — голос Алевтины дрогнул от возмущения. — Она же больная, наверное!
Собака, зажатая в руках Вадима, слабо дёрнула хвостом, словно пытаясь возразить. Глаза ее — карие, грустные — смотрели на Алевтину с таким пониманием, что на секунду Вадиму показалось: сейчас она дрогнет.
Не дрогнула.
— Убери ее отсюда. — каждое слово Алевтина чеканила, как гвоздь заколачивала. — Немедленно!
— Аля...
— Вадим! — она повысила голос, и собака вздрогнула. — Ты с ума сошёл? Нам собаки не хватало! Только попробуй её в дом!
Ветер усилился, подхватывая хлопья снега, швыряя их в лицо. Вадим переступил с ноги на ногу — мёрз, но не двигался с места. Впервые за долгое время ему хотелось спорить, доказывать, но слова застряли в горле, как всегда. Лучше действовать.
— Хорошо, — сказал он наконец. — Я её не в дом.
Вернувшись в машину, Вадим ощутил, как внутри растекается непривычное тепло. Сидевшая рядом собака слабо вильнула хвостом, словно благодаря за защиту.
— Поедем на дачу, — сказал он ей. — Там есть сарай. Переждёшь. А я что-нибудь придумаю.
Сарай встретил его запахом прелой древесины и старых яблок. Летом они с Алевтиной складывали сюда садовый инвентарь, а к осени — урожай. Последние годы яблонь становилось всё меньше, сорняков — всё больше, а инструментов — всё тяжелее в руках. Но сарай стоял крепко. И, главное, тут не задувало.
Собака, которую он опустил на пол, осторожно принюхалась и побрела в угол.
— Эй, далеко не уходи, — Вадим достал из багажника старые пледы, которые всегда возил с собой. — Сейчас тебе лежанку сделаем.
Животное обернулось на его голос, и в тусклом свете единственной лампочки Вадим разглядел, что это сука. Изможденная, со следами каких-то ран на шее, но всё-таки... красивая по-своему.
— Как тебя звать-то? — он расстелил плед в самом сухом углу. — Может, Найда? Нашёл ведь. Или Муха? Маленькая такая, жужжишь еле-еле.
Собака склонила голову набок, словно пробуя имя на вкус.
— Решено, будешь Мухой, — Вадим улыбнулся и потрепал её за ухом. — Ты не бойся, я завтра еды привезу. И воды. Не брошу тебя.
Всю обратную дорогу он думал, как объяснить Алевтине свои ежедневные поездки на дачу. Зимой. В минус двадцать. Но она ничего не спросила. Просто поджала губы, когда он вернулся домой поздно вечером, и молча поставила перед ним тарелку с остывшим ужином.
Так прошла неделя. Каждый вечер, возвращаясь с работы, Вадим заезжал на дачу. Привозил собаке корм, купленный в зоомагазине ("берите сухой, он питательнее" — посоветовала молоденькая продавщица), и какие-нибудь объедки со стола. Муха встречала его радостным повизгиванием и даже, кажется, начала поправляться.
А в этот вечер, открыв дверь сарая, Вадим вдруг услышал писк.
Сначала подумалось — мыши. Обнаглели зимой, вот и шуршат. Но когда он поставил на старый верстак корм для Мухи, она не бросилась к нему, как обычно. Вместо этого она слабо завиляла хвостом и потянула его за край куртки — к своему лежаку, заботливо устроенному Вадимом из трёх пледов и старой подушки.
В гнезде копошились крошечные тельца. Пять. Нет, шесть! Щенки! Мокрые, слепые, с розовыми носами-пуговками. Они тыкались мордочками в живот Мухи, отчаянно пища в поисках молока.
— Вот оно что, — Вадим присел на корточки, с изумлением разглядывая неожиданное пополнение. — Вот почему ты еле шла. Беременная была!
И тут же накрыло осознанием: они не выживут. В сарае. В феврале, когда за окном минус двадцать, а внутри — от силы на пять градусов теплее. Муха может не пережить ночь, не то, что щенки.
Вадим смотрел на крошечные комочки и не знал, что делать. За окном февральский ветер швырял в стекло колючий снег. Термометр на веранде показывал минус восемнадцать, а к ночи обещали все двадцать два. Муха, словно понимая его мысли, тихонько заскулила.
— Не бойся, — сказал он ей. — Я что-нибудь придумаю.
Вадим огляделся по сторонам. Старая лампочка под потолком едва разгоняла темноту. Вокруг — садовый инвентарь, прошлогодние сухие яблоки. Ничего, что могло бы спасти от мороза шесть жизней.
Решение пришло неожиданно. Он вспомнил про старую коробку от обогревателя — она долго пылилась на антресолях. Большая, картонная, с пластиковыми ручками.
— Так, — Вадим осторожно поднял одного щенка. Тот был маленький, как мизинец, и такой же беззащитный. — Сейчас, малыш, сейчас.
Расстелив на дне коробки свой шарф, он аккуратно переложил туда всех щенков. Один, два, три... Пять. Неужели ошибся? Вадим опустился на колени и заглянул под плед, которым была укрыта Муха.
Там, прижавшись к материнскому теплу, спал шестой. Самый крошечный, едва заметный.
— И тебя тоже, — шепнул Вадим, бережно перекладывая малыша к братьям и сёстрам.
Муха вопросительно посмотрела на него.
— Поедем домой, — решительно сказал он. — Все вместе.
В машине он включил печку на полную мощность. Муха, свернувшись вокруг коробки со щенками, тревожно поглядывала на дорогу. Она еле держалась на ногах от истощения.
«Ничего, — думал Вадим. — Отъестся, окрепнет. Будет своих малышей кормить».
Но что скажет Алевтина? Эта мысль камнем ложилась на сердце. Тридцать лет вместе, а он впервые собирается пойти наперекор её воле. Не из вредности — из необходимости. Живые ведь существа! Погибнут же.
Машина остановилась у дома, Вадим заглушил мотор, но не спешил выходить. Собрал все силы в кулак и только потом, вздохнув, открыл дверцу. Бережно взял коробку с драгоценным грузом.
— Иди, Муха, — позвал он собаку, которая неуверенно выглядывала из машины. — Иди, не бойся.
На звук ключей в замке Алевтина вышла в прихожую. Уже в халате, с полотенцем на голове после вечернего душа.
— Где ты пропадал? — начала она. — Звонила трижды.
И осеклась. Взгляд её упал сначала на коробку, затем на собаку.
— Ты что делаешь?! — голос взлетел до невиданных высот. — Зачем ты эту дворнягу в дом притащил?!
Вадим опустил коробку на пол. Тихо, спокойно, почти бесшумно. И произнёс:
— Там щенки.
— Какие ещё щенки? — Алевтина попятилась, словно от заразы.
Он откинул край шарфа, показывая крошечные розовые тельца. Они сбились в кучку, согревая друг друга.
— Вон что, — севшим голосом сказала Алевтина. — Ты их всех?
— У нас отопление, — просто ответил Вадим. — У них — нет.
За окном выла метель.
— Я постелю им у батареи, — продолжил Вадим, не дождавшись ответа. — А утром придумаем что-нибудь.
Алевтина не двигалась с места. Её большие, обычно такие цепкие и внимательные глаза, казались растерянными.
— Ты... — она набрала в грудь воздуха, словно для нового крика, но вместо этого как-то сдулась. — Ты с ума сошёл на старости лет, Вадим.
Но это было сказано уже без прежнего запала. Соседка по лестничной клетке любила повторять: "Сначала Алевтина кричит, потом Алевтина делает". Это была чистая правда.
Муха, до этого прятавшаяся за ногами Вадима, осторожно выступила вперёд. Её хвост боязливо вильнул — раз, другой. Она подняла глаза на Алевтину, и в этом взгляде было столько мольбы, что даже закаменевшее сердце дрогнуло бы.
— Фу, какая тощая, — наконец сказала Алевтина. — В грязище вся. От неё небось блохи. Как ты мог?
Но Вадим с удивлением заметил: голос её смягчился.
— Это ненадолго, — примирительно сказал он. — Подрастут щенки, и...
— И ты их увезёшь обратно в сарай на мороз, да? — перебила она. — Так у нас теперь будет?
Вадим не ответил. Просто подхватил коробку и понёс в спальню, к самой тёплой батарее в доме. Удивительно, но Алевтина не стала кричать. Даже не пошла за ним, просто стояла в коридоре, шокированная до глубины души.
Муха, прихрамывая, поплелась за Вадимом.
"Надо её помыть, — думал он, устраивая коробку у батареи. — Накормить получше. И имя придумать, хотя нет, пусть будет Муха".
Вечером Алевтина зашла в комнату и молча поставила на пол миску с водой. Смерила взглядом свернувшуюся у батареи Муху, тихонько фыркнула и вышла. Это была первая капитуляция.
К утру щенки окрепли, а Муха немного отоспалась. Вадим проснулся от необычного звука — Алевтина тихонько разговаривала с кем-то на кухне.
— Что же ты такая тощая? — доносилось из-за двери. — На, поешь, только не думай, что я к тебе привыкать собираюсь.
Он улыбнулся в подушку и притворился спящим, когда жена заглянула в комнату. Вторая капитуляция.
Через неделю Муха уже вовсю хозяйничала на кухне. Алевтина ворчала про "шерсть повсюду" и "запах в доме", но каждое утро варила для собаки кашу с мясом. А щенков переложили на матрасик, застеленный старым пледом.
— Вот этот, рыженький, вылитый наш Санька в детстве, — сказала вдруг Алевтина, разглядывая подросших малышей. — Такой же упрямый.
Вадим посмотрел на жену — и впервые за долгое время улыбнулся по-настоящему. Настоящая, тёплая улыбка, от которой разгладились морщинки вокруг глаз и на душе стало легче.
— Похож, — согласился он, и что-то дрогнуло в голосе. — Ты помнишь, как Санька котёнка притащил, а мы его выгнали?
Алевтина вздохнула:
— Помню. Плакал потом. А мы боялись, что аллергия будет, что не прокормим, что мебель поцарапает.
— А Санька нам до сих пор это вспоминает, — тихо добавил Вадим.
Они переглянулись, и в этот момент что-то изменилось между ними. Как будто лёд тронулся после долгой зимы.
К весне щенки подросли настолько, что пришлось думать об их будущем. Алевтина сама нашла для них хозяев — дала объявление на местном форуме, обзвонила знакомых. Первым ушёл тот самый рыжий "Санька" — его взяла племянница.
— Только смотри, корми хорошо, — строго наказывала Алевтина, отдавая щенка. — И на прививки вовремя води.
Троих забрали в частные дома — один уехал к леснику, двое — к фермеру на соседнюю улицу. А последнего, самого маленького, долго не могли пристроить.
Но однажды к ним пришла соседка со своим внуком — мальчиком лет десяти, худеньким, с трудом передвигающимся на костылях. Щенок, увидев его, сам забрался к нему на колени и лизнул в нос. А мальчик засмеялся — звонко, заливисто, будто колокольчик зазвенел.
А Муха... Муха осталась. Спала у печки, провожала Вадима на работу и встречала с радостным лаем. И даже Алевтина, вопреки всем своим протестам, привязалась к собаке.
Теперь по утрам она спрашивала не "где тапки?", а "Муху покормил?"
Предлагаю прочесть еще один рассказ о сложных семейных взаимоотношениях. Правда закончились они не так радужно:
Спасибо, друзья, за то, что читаете, особое - за лайки и комментарии!