Вчера в метро какой-то парень играл на скрипке. Я остановилась как вкопанная. Руки задрожали, пришлось держаться за поручень. И сразу всё вернулось — тот вечер в музыкальной школе, где Ваня смотрел на меня как на убийцу.
Началось всё год назад. Я работала старшим бухгалтером в строительной фирме «СтройГарант». Обычная контора — серые стены, вечные проверки, кофе из автомата за тридцать рублей.
Андрей работал в отделе снабжения. После смерти жены он будто растворился в воздухе — мог простоять у кофейного автомата минут пять, забыв, зачем пришёл. Однажды я видела, как он пытался открыть дверь кабинета ключами от дома. Тряс связкой, ругался шёпотом, а потом просто прислонился лбом к косяку и замер. Коллеги обходили его, как обходят пьяного — делали вид, что не замечают. А он часами сидел за компом, глядя в одну точку. Иногда вздрагивал, словно просыпался, хватался за телефон — и тут же клал трубку. Кому звонить? Лены больше нет.
Лена умерла в апреле. Рак яичников, четвёртая стадия. Я тогда её почти не знала — видела пару раз на корпоративах. Красивая женщина с рыжими волосами и заразительным смехом. Андрей притаскивал её фотки в курилку, хвастался: «Смотрите, какая у меня красавица!» А потом — диагноз. Три месяца химии, облысение, больничные коридоры. Говорят, под конец она весила килограммов сорок. Морфин уже не помогал.
На похоронах я стояла в стороне — пришла из солидарности, как и половина конторы. Ваню запомнила сразу — он стоял у гроба как маленький старичок. Худющий, в чёрном школьном костюме, губы поджаты в ниточку. Не плакал. Смотрел прямо перед собой, словно солдатик на параде. Одиннадцать лет пацану, а он держался лучше взрослых. Андрей потом в курилке рассказывал — парень неделю вообще молчал. Ни слова. Даже «спасибо» за обедом.
Потом была весна, лето. Жизнь шла своим чередом. Андрей вышел на работу, Ваня пошёл в школу. Я развелась окончательно — муж съехал к новой пассии, оставив мне кота и долги по кредиту. В офисе всё было как обычно — отчёты, проверки, пересуды в курилке. Только Андрей будто застрял в апреле. Мог простоять у кофейного автомата минут пять, забыв, зачем пришёл. Однажды я видела, как он пытался открыть дверь кабинета ключами от дома. Тряс связкой, ругался шёпотом, а потом просто прислонился лбом к косяку и замер. Коллеги обходили его, как обходят пьяного — делали вид, что не замечают. А он часами сидел за компом, глядя в одну точку. Иногда вздрагивал, словно просыпался, хватался за телефон — и тут же клал трубку. Кому звонить? Лены больше нет.
К октябрю я уже знала — грядут сокращения. Кризис, оптимизация, всё такое. Бухгалтерию резали первой. В пятницу вызвали к директору, вручили уведомление. Две недели отработки и свободна. Тридцать семь лет, работы полно, но кто возьмёт без рекомендации? Директор ясно дал понять — хорошую характеристику не даст. Месть за отказ участвовать в серых схемах. А без рекомендации с последнего места работы в приличную фирму не попасть. Развод только что оформили — муж ушёл к молодой, квартиру пришлось продать, долги делить. Детей бог не дал — десять лет лечилась, кучу денег угрохала. Теперь думаю — может, оно и к лучшему. На что бы я их растила? Собрала вещи в коробку из-под бумаги — кружка с котиками, фикус в горшке, рамка с фоткой кота. Вся моя карьера в одной коробке. Охренеть достижение.
Мы столкнулись в лифте в тот же день. Пятница, шесть вечера, народ уже разбежался. Я тащила свою коробку, злая как чёрт. В голове крутилось: что теперь? Куда идти? Да, опытных бухгалтеров обычно расхватывают, но кто возьмёт без рекомендаций от директора? А он-то точно хорошего слова не скажет — я же посмела возразить, когда он схему с обналом предложил. Вот и попала под сокращение первой. Принципиальная идиотка, чёрт возьми.
Лифт дёрнулся и встал между третьим и четвёртым этажами. Классика жанра в нашем офисном здании — эта рухлядь ломалась раз в месяц. Свет моргнул и погас, остались только аварийные лампочки. Я нажала кнопку вызова диспетчера — тишина. Пятница, вечер, все разбежались.
Андрей прислонился к стене, достал телефон — покрутил в руках, сунул обратно в карман. В лифте связи никогда не было. Мы оба это знали.
И тут он начал плакать. Тихо, сдавленно, как плачут мужчины — плечи подрагивают, но звука почти нет. Словно сломалось что-то внутри. В полумраке аварийного освещения было видно, как он стискивает зубы, пытаясь остановиться.
— Извините, — пробормотал он, отвернувшись к стене. — Просто сегодня... сегодня ровно полгода. Как Лены нет.
Я поставила коробку на пол. Что тут скажешь? «Всё будет хорошо»? «Время лечит»? Вся эта чушь, которую бормочут на похоронах? Я просто шагнула к нему и обняла. Он замер на секунду, потом уткнулся лбом мне в плечо. Пах дешёвым одеколоном и сигаретами. Рубашка была мятая, на воротнике — засохшее пятно от кофе. Видимо, утром пролил и не заметил. Или заметил, но было всё равно.
Мы простояли так минут двадцать. Потом он отстранился, вытер лицо рукавом:
— Спасибо. Извините. Я обычно держусь.
— Да ладно. У меня тоже день тот ещё.
Через сорок минут нас вытащили. Техник ворчал про старое оборудование, требовал подписать какие-то бумаги. Мы вышли на улицу — октябрьский вечер, мелкий дождь, фонари расплывались в лужах.
— Может, кофе? — предложил Андрей неуверенно. — Тут рядом кафешка есть.
Мы пошли в «Уют» — обшарпанное заведение с пластиковыми столами и выцветшими фотографиями Парижа на стенах. Официантка принесла чай в граненых стаканах. Мы молчали, грели руки о горячее стекло.
— Ваня по ночам кричит. Зовёт маму. А я не знаю, что делать. Таблетки? Психолог? Он со мной не разговаривает.
— А музыка? — спросила я. — Дети иногда через творчество...
— Он на скрипке играет. Лена заставила записать. Ненавидит эти уроки, но ходит. Говорит — мама хотела.
Официантка принесла ещё чаю. Дождь за окном усилился, по стеклу текли струи. Мы сидели допоздна, говорили обо всём и ни о чём. О работе, о сокращениях, о том, как трудно в одиночку с ребёнком. У меня последний автобус ушёл, Андрей вызвал такси. На прощание неловко пожали друг другу руки.
Через неделю он позвонил. Голос виноватый, неуверенный:
— Галь, извини за наглость... У меня совещание затягивается, а Ваньку надо из школы забрать. Не могла бы ты? Я потом заберу, часов в семь...
Я согласилась. Что мне дома делать? Резюме разослала, ответов нет. Сижу, сериалы смотрю.
Андрей прислал фотку Вани на телефон, описал, во что одет. Я стояла у школьных ворот, высматривала. Наконец увидела — худой паренёк в синей куртке не по размеру, рюкзак больше его самого. Подошла, неуверенно окликнула:
— Ваня? Я Галина, работаю с папой. Он попросил тебя забрать.
Он остановился, смерил меня взглядом с ног до головы. В глазах — подозрение, недоверие.
— А где папа?
— На работе задержался. Я тебя домой отвезу.
— Я сам могу.
— Папа просил проводить. Он мне ключи дал, — я показала связку. — И сказал, что ты любишь пельмени. Могу сварить.
Ваня помолчал, потом нехотя кивнул. Пошёл рядом, держась на расстоянии. По дороге молчал, только один раз спросил:
— А вы точно с папой работаете?
— Точно. В соседних кабинетах сидим. Хочешь, позвоню ему?
— Не надо. Он на совещании.
Дома он молча пошёл на кухню, достал из холодильника колбасу, сыр. Я смотрела, как он режет батон толстыми кусками, кладёт по два куска колбасы. Налил себе чай из термоса — видимо, Андрей с утра заварил.
— Хочешь, я что-нибудь приготовлю?
— Не надо.
— Котлеты могу сделать. Или макароны.
— Я не голодный.
Но когда я всё-таки пожарила котлеты, съел три штуки. Молча, глядя в тарелку.
Так повторялось всё чаще. Андрей звонил, извинялся, просил помочь. Совещание, отчёт, командировка. Я забирала Ваню, кормила, помогала с уроками. Он терпел меня — молча ел мои котлеты, кивал на вопросы, уходил в комнату.
К декабрю я уже ночевала у них три-четыре раза в неделю. Началось с того, что задержалась допоздна — Ваня делал проект по биологии. Андрей предложил остаться — метро уже закрыто, такси дорого. Так и повелось. Готовила ужины, проверяла уроки, стирала. Но вещи свои не перевозила — чувствовала, что это временно.
Первый скандал случился в январе. Я пыталась навести порядок в квартире — грязные носки под диваном, пыль на полках, гора посуды. Наткнулась на альбом с фотографиями. Лена улыбалась с неё — красивая, светловолосая. Я подняла рамку, и Андрей виновато забормотал:
— Не трогай! — Ваня вырвал альбом из моих рук. — Это мамины вещи!
— Ваня, я просто...
— Ты не моя мама! Ты никто! Папа привёл тебя, потому что ему лень готовить!
Он кричал, швырял вещи, рыдал. Андрей прибежал с работы, пытался успокоить. Ваня заперся в комнате и не выходил до утра.
— Он отойдёт, — говорил Андрей. — Дай ему время.
Но время шло, а лучше не становилось. Ваня демонстративно выбрасывал мою еду, рвал тетради, которые я проверяла, однажды даже спрятал мою сумку. Я терпела. Понимала — ребёнок страдает. А потом случилось то, что перевернуло всё. Мы сидели на кухне, я проверяла его математику. Ваня вдруг отбросил ручку и выпалил:
— Знаешь, почему мама умерла? Потому что была слабой! Не боролась! Сдалась! А папа теперь тебя привёл, потому что ты такая же! Удобная! Тихая! Слабачка!
У меня будто молния в голове ударила. Я смотрела на этого мальчишку — злого, растерянного, напуганного — и видела себя в его возрасте. Когда мой отец ушёл из семьи, я тоже винила маму. Тоже кричала, что она слабая, что не смогла его удержать. И вот этот пацан швыряет мне в лицо те же слова, и я не выдержала.
— Ваня, так нельзя говорить о маме, — сказала я тогда.
— А что? Правда! Она сдалась! А ты такая же! Слабачка!
Я дала ему пощёчину. Первый и единственный раз в жизни ударила ребёнка. Он смотрел на меня с ненавистью, а я не могла пошевелиться. Потом он убежал к себе, а я стояла посреди кухни и понимала — всё, приплыли.
Когда Андрей вернулся, я рассказала, что произошло. Он слушал, качал головой, потом тяжело вздохнул:
— Галь, прости. Я идиот. Думал, что у нас всё наладится, что Ванька примет тебя... А теперь вот это.
— Господи, Андрей, я ударила ребёнка! — я закрыла лицо руками. — Первый раз в жизни подняла руку на чужого ребёнка! Что за монстр из меня получился? Он же пацан, он страдает, а я... я просто сорвалась.
— Чёрт, — он сжал кулаки. — Что ж он про мать такое несёт... — Андрей прошёлся по кухне, остановился у окна. — Слушай, Галь. Я тут... В общем, мне с тобой нормально. Первый раз за год по-человечески себя чувствую. Но парень... Он вчера спросил — эта тётя теперь с нами жить будет? Я сказал — может быть. А он как заорёт — не надо мне чужих людей! Мама умерла всего год назад, а ты уже замену нашёл!
Андрей ударил кулаком по столу:
— Обвинил меня, что я Лену предал. Что я её забыл. Сказал — лучше бы ты умер, а не она! И убежал реветь. Блин, не знаю, что делать. С одной стороны — ты. С другой — он. И как тут быть?
— И что он?
— А потом он... — Андрей замолчал, сглотнул. — Он схватил фотку Лены с тумбочки, прижал к груди и заорал: "Ты моя мама! Только ты! Никто тебя не заменит!" Я попытался его обнять, а он... Господи, Галь, он на меня кинулся. Бил кулаками, кричал: "Ненавижу! Ты её забыл! Ты предатель!" А потом... потом сполз на пол, обхватил фотку и начал выть. Страшно так, по-звериному. Я сел рядом, а он отползает от меня. Шипит сквозь слёзы: "Не трогай! Уйди! Оставь меня с мамой!"
Андрей провёл ладонью по лицу:
— Я там час просидел. На полу, у его двери. Слушал, как он плачет. А что делать — не знаю. Хочется и тебя не потерять, и его не сломать окончательно.
Мы долго молчали. Потом Андрей поднял голову:
— Может, нам правда... притормозить? Я с ним поговорю, время пройдёт...
— Андрей, давай честно. Это не пройдёт. Ребёнок не готов. И ты, наверное, тоже. Это нормально.
— Но я не хочу тебя терять...
— Ты меня и не терял. Мы просто... попытались. Не вышло.
Я собрала свои вещи — зубную щётку, тапочки, кружку с котиками. Смешно, сколько всего накопилось за эти месяцы. Андрей стоял в дверях, не знал, что сказать.
— Прости, — выдавил он наконец.
— Да не за что. Береги Ваню. Он у тебя хороший. Просто... ему больно.
Я переехала к подруге. Официально мы не расставались — да были ли отношения? Просто два человека пытались склеить из осколков что-то похожее на семью. Не склеилось. Андрей звонил пару раз, извинялся, обещал поговорить с Ваней. Я кивала в трубку и смотрела в окно на мокрый март.
Второго апреля Андрей обещал забрать Ваню из музыкалки. У них был какой-то разговор утром — мальчик плакал, умолял не оставлять его одного. Андрей поклялся, что приедет в четыре.
В четыре пятнадцать мне позвонили из больницы.
— Это родственница Андрея Николаевича Петрова? — женский голос, официальный.
— Нет, я... мы... — я запнулась. Кто я ему? Бывшая сожительница? Подруга?
— У нас в приёмном отделении мужчина после ДТП. В карточке указано, что вы контактное лицо. Вы можете приехать?
— Что с ним? Что случилось?
— Приезжайте, пожалуйста. Девятнадцатая городская, реанимация.
Я бросила трубку и помчалась. Через полчаса уже была там. В регистратуре пояснили — оказывается, после нашего расставания Андрей не поменял данные в поликлинике. Я всё ещё числилась его контактным лицом для экстренных случаев.
Андрей лежал весь в трубках, голова забинтована, лицо опухшее до неузнаваемости.
— Тяжёлая черепно-мозговая травма, — врач говорил монотонно. — Сбил грузовик на пешеходном переходе. Свидетели говорят — бежал, не смотрел по сторонам. Кома. Прогноз... неопределённый.
— А мальчик? — я вцепилась в рукав халата. — Его сын? Где его сын?
— С ним никого не было. По документам — есть несовершеннолетний ребёнок. Нужно кого-то оповестить...
Я посмотрела на часы. Четыре пятьдесят. Ваня ждёт отца в музыкалке.
Ваню я забирала в семь вечера. Он сидел в тёмном классе один, сжимал футляр со скрипкой. Охранник покачал головой:
— Третий час сидит. Учителя ушли, предлагал позвонить домой — отказывается. Говорит, папа обещал приехать.
— Где папа? — спросил он, увидев меня.
— Ваня... папа в больнице. Авария.
Он побелел, пошатнулся. Я хотела обнять, но он отстранился:
— Это ты виновата! Если бы не ты, он бы не опоздал! Ты! Ты! Ты!
Он бил меня кулаками, кричал, плевался. Я стояла и принимала удары. Что я могла сказать? Что утром мы действительно поссорились? Что Андрей уехал, хлопнув дверью? Что, возможно, он правда спешил из-за этого?
Следующие полтора года были адом. Я официально оформила опеку над Ваней — бабушка из Воронежа отказалась брать мальчика. Родители Андрея умерли давно. Оставалась только я — чужая тётка, которую он ненавидел.
Знаете, что самое страшное? Не его ненависть. А моя собственная злость. Иногда, когда он в очередной раз швырял тарелку с моей едой или рвал проверенную тетрадь, я ловила себя на мысли: "Какого чёрта я это терплю? Почему я должна?" А потом видела его заплаканное лицо по ночам и ненавидела себя за эти мысли.
Денег катастрофически не хватало. Больница съедала всё — даже по ОМС приходилось доплачивать за лекарства, уход. Плюс Ваня — школа, еда, одежда. Пособие по временной опеке — копейки. Устроилась кассиром в «Магнит» — ближе к дому, можно забегать к Ване в обед. По вечерам подрабатывала — заполняла отчёты для мелких фирм, благо бухгалтерское образование позволяло. Спала урывками, ела что придётся.
К концу первого года я стала похожа на зомби. Похудела на пятнадцать кило, руки тряслись от усталости. Подруга как-то встретила меня у магазина, ахнула: "Галка, да на тебе лица нет!" А я смотрелась в зеркало и не узнавала себя. Седые волосы, мешки под глазами. В тридцать восемь выглядела на пятьдесят.
Ваня учился, ел, спал. Мы почти не разговаривали. Он запирался в комнате, делал уроки, играл на скрипке. Иногда я слышала, как он плачет по ночам, но не решалась зайти.
В больницу ездила через день. Андрей лежал без изменений. Каждый день одно и то же — мониторы пищат, дыхательный аппарат работает за него. Трубки везде — во рту, в носу, в руках. Похудел так, что кости проступают. Врачи говорили одно и то же:
— Глубокая кома. Сам не дышит. Рефлексов нет. Мозговая активность минимальная.
И замолкали. Что тут ещё скажешь? Все всё понимали.
Через год начались разговоры об отключении. Осторожные, вежливые.
— Галина Сергеевна, — заведующий отделением был похож на уставшего ангела. — Понимаете, шансов практически нет. А содержание... это огромные деньги. Может, стоит подумать о...
— Я подумаю, — ответила я.
И думала. По ночам, глядя в потолок. Андрей был чужим человеком, по сути. Мы не были расписаны, жили вместе меньше года. Но Ваня... что будет с мальчиком? Детдом? Бабушка в Воронеже, которая отказалась его брать?
А ещё я думала о себе. Господи, как же я устала. Иногда фантазировала: вот проснусь утром, а это всё сон. Нет никакого Андрея в коме, нет Вани с его ненавистью. Есть моя прежняя жизнь — скучная, но моя. И сразу становилось стыдно за эти мысли. Но они всё равно приходили.
Однажды я позвонила адвокату. Узнать про документы, про опеку над Ваней, про то, кто имеет право принимать решение об отключении от аппаратов. Ведь мы не расписаны, я не родственница. Говорила шёпотом — думала, Ваня спит. Но он стоял за дверью и всё слышал.
На следующий день Ваня исчез. Я обзвонила школу, друзей — нигде нет. Вернулся вечером не один — с бабушкой из Воронежа. Валентина Петровна, мать Лены. Оказывается, он сам сел на поезд, приехал к ней, всё рассказал. Она год не общалась с ними — не могла видеть Андрея после смерти дочери. А тут внук приехал в слезах.
— Не отдам отца! — так и сказал ей Ваня. — Помоги!
Валентина Петровна прошла мимо меня, как мимо мебели:
— Ваня мне всё рассказал. Про то, что вы хотите убить моего зятя. Отключить от аппаратов. Не позволю.
— Я не хочу... Я просто спрашивала о процедуре...
— Собирайся, — сказала она Ване, не слушая меня. — Едем в больницу. К папе.
В больнице я как раз должна была встретиться с врачом — обсудить дальнейшее лечение. Ситуация была тяжёлая — полтора года комы, никакой динамики, огромные расходы. Заведующий отделением мягко намекал, что пора принимать решение.
Я стояла у кровати Андрея, слушала врача. Рядом был юрист — объяснял процедуру отключения от систем жизнеобеспечения. Медсестра готовила какие-то бумаги.
И тут дверь палаты распахнулась. Ваня влетел первым, за ним — бабушка. Я никогда не видела его таким — глаза горят, лицо перекошено, руки сжаты в кулаки.
— Убийцы! — заорал он. — Не дам! Это мой папа!
Он бросился к кровати, схватил Андрея за руку:
— Папа! Папочка! Не умирай! Я всё понял! Я больше не буду плакать! Я буду сильным, как ты хотел! Только не уходи!
Врач пытался оттащить его, я стояла как парализованная. А потом... потом Андрей открыл глаза. Медленно, словно сквозь сон. Посмотрел на сына и чуть сжал его руку.
— Па-па? — прошептал Ваня.
Андрей моргнул. Раз, другой. Попытался что-то сказать, но изо рта вырвался только хрип.
Следующие дни были как в тумане. Андрей не сразу пришёл в себя — сначала только моргал, потом начал шевелить пальцами. Через неделю смог выговорить первое слово: "Ваня". Врачи осторожничали — говорили про долгую реабилитацию, возможные осложнения. Но главное — он очнулся.
Я поняла, что мне пора уходить, когда увидела, как они сидят вместе — отец и сын. Ваня читал ему вслух, Андрей слабо улыбался. Семья. Настоящая. А я тут лишняя.
Ушла тихо, без объяснений. Оставила записку: "Выздоравливай. Я рядом, если что."
Жила у подруги, потом сняла комнату в коммуналке. С опекой над Ваней всё решилось быстро — после выхода из комы Андрей оформил документы, вернул сына себе. Встречались ещё пару раз — у нотариуса, когда закрывали доверенности. Ваня смотрел на меня спокойно, без ненависти. Просто смотрел.
Прошло два года. Я работаю в небольшой фирме, снимаю однушку в Медведково. По выходным хожу в бассейн, читаю детективы, пытаюсь встречаться с мужчинами из интернета. Обычная жизнь обычной женщины под сорок.
Вчера встретила их в «Ашане». Андрей ходит с тростью, но уверенно. Ваня вымахал, стал похож на мать — те же веснушки, тот же прямой нос.
— Галина, — Андрей улыбнулся неуверенно. — Как жизнь?
— Нормально. Вы как?
— Восстанавливаемся. Ваня вот на конкурсе победил. Шопена играл.
— Молодец.
Неловкое молчание. Ваня вдруг шагнул вперёд:
— Галина Сергеевна... спасибо. За всё.
Я чуть не уронила корзину с продуктами.
— За что, Вань?
— За то, что не бросили. Когда папа... Я знаю, я вёл себя ужасно. Простите.
У меня горло сжалось. Дурацкие слёзы навернулись на глаза.
— Ладно, Вань. Всё нормально.
— Нет, не нормально, — он покачал головой. — Я помню, как вы плакали по ночам. Думали, я сплю. А я слышал. И мне было всё равно тогда. А теперь... теперь стыдно.
Я не знала, что сказать. Просто кивнула. Мы разошлись. Я обернулась у кассы — они выбирали арбуз, смеялись над чем-то. Отец и сын. Семья.
А я поехала домой. В свою однушку, к своему коту, к своим сериалам. И знаете что? Я не жалею. Правда. Может, я и была временной заплаткой в их жизни. Но эта заплатка помогла им дожить до чуда. И это уже немало.
Просто иногда, когда слышу скрипку, всё возвращается. Тот тёмный класс, маленькие руки, сжимающие футляр, и глаза, полные ужаса: «Где папа?»
Знаете, я часто думаю — а что, если бы я тогда не ответила на звонок из больницы? Не забрала Ваню? Не тащила их обоих эти полтора года?
Но я ответила. И забрала. И тащила.
Потому что иногда любовь — это не про "долго и счастливо". Иногда любовь — это просто быть рядом, когда больше некому. А потом тихо уйти, когда в тебе больше не нуждаются.
И это тоже любовь. Просто другая.
Знаете, я часто думаю — а что, если бы тогда в лифте не застряла? Как бы сложилась их судьба? Выжил бы Андрей без моей помощи? Куда бы попал Ваня?
Поделитесь, приходилось ли вам жертвовать своим счастьем ради чужой семьи? Делать выбор между "правильно" и "для себя"?
Почитайте другие мои истории — там тоже есть над чем подумать.
Пусть у вас всё складывается так, как должно. И берегите тех, кто рядом.