— Слышь, Витя, я не пойму, как так-то? — я вцепился в руль, пальцы сами сжались, машина дёрнулась на повороте. — Три месяца, три месяца! Этот хмырь в моём доме, в моей одежде, в моей кровати!
Витя, сидящий рядом, потёр виски, будто у него мигрень началась. За окном мелькали серые пятиэтажки, мокрый асфальт блестел под фонарями. Дима с заднего сиденья подался вперёд, его кожаная куртка скрипнула.
— Серый, ты серьёзно только сейчас это перевариваешь? — Дима хмыкнул, но в голосе было что-то тяжёлое, не до конца насмешка. — Ты ж сам сказал: зашёл, а они там… ну, в деле. Что теперь-то? Бить его будешь?
— Да я… — я осёкся, горло перехватило. В голове опять всплыла та картинка: наша спальня, Жанна в моём старом свитере, этот Аркаша — лощёный, с дурацкой ухмылкой — на моих простынях. Я тогда замер в дверях, как дурак, даже слова не сказал. Просто вышел. И вот теперь еду с пацанами, будто это их дело, а не моё.
— Не, Серый, ты послушай, — Витя повернулся ко мне, его борода топорщилась, глаза блестели от света фар. — Ты три года на севере пахал, вахты эти чёртовы, а она что? Ждала? Да она этого Аркашу, небось, через месяц после твоего отъезда притащила.
— Два года, — поправил я, голос хрипел. — Не три. Два.
— Какая разница! — рявкнул Дима. — Она тебя кинула, Серый. Кинула, как шавку. А ты ещё думаешь, как её обратно вернуть?
Я молчал. Машина гудела, дворники скрипели, размазывая дождь по стеклу. Вернуть? Да я даже не знал, хочу ли я её видеть.
Жанна… Она ведь не всегда была такой. Когда мы только поженились, она мне кофе по утрам варила, смеялась над моими тупыми шутками, а я смотрел на неё и думал: вот же мне повезло.
А потом… Потом что? Работа, вахты, деньги. Я уезжал на север, тянул вышки, мёрз в бараках, а она тут… с Аркашей.
— Я домой зайду, — сказал я наконец. — Поговорю. Разберусь.
— Разберёшься? — Витя фыркнул. — С ним или с ней?
— С обоими, — я стиснул зубы. — Это мой дом, Вить. Мой.
Я припарковался у подъезда. Сердце колотилось, будто перед дракой. Витя с Димой вышли следом, но я махнул рукой: не надо, мол. Это моё. Подъезд пах сыростью и кошачьей мочой, как всегда. Лифт не работал, пришлось пешком на пятый. У двери я замер. Ключ в руке дрожал. Что я скажу? Что сделаю? Внутри всё кипело, но в голове — пустота.
Открыл дверь. В прихожей воняло чужим одеколоном — сладким, приторным. На вешалке висела кожанка, явно не моя. На полу — ботинки, сорок третий размер, начищенные, как для парада. Мои кроссы, потрёпанные, валялись в углу.
— Жанна! — крикнул я, голос сорвался. — Жанн!
Из гостиной донёсся шорох. Она вышла, в моём старом халате, волосы растрёпаны. За ней, как тень, выплыл он — Аркаша. В моих джинсах, в моей рубашке. Ухмылялся, гад, будто я тут гость.
— Серж? — Жанна замерла, глаза округлились. — Ты… ты когда приехал?
— А ты думала, я до зимы на севере торчать буду? — я шагнул вперёд, кулаки сжались сами. — Это что за цирк? Это кто в моём доме?
Аркаша поднял руки, типа успокойся, братан. Высокий, подтянутый, с этой его смазливой мордой. Я сразу понял, почему Жанна на него запала. Он был не я — не грубый, не уставший, не пропахший соляркой.
— Слушай, Сергей, давай без кипиша, — сказал он, голос спокойный, будто он тут хозяин. — Мы же взрослые люди. Поговорим.
— Поговорим? — я почти заорал. — Ты в моём доме, в моих шмотках, с моей женой! Какой, на хрен, поговорим?
Жанна шагнула ко мне, её лицо сморщилось, как от боли.
— Серж, пожалуйста… — начала она, но я её перебил.
— Пожалуйста? Ты три месяца с этим… — я ткнул пальцем в Аркашу, — в моей кровати! Ты хоть понимаешь, что ты сделала?
— А ты понимаешь? — вдруг рявкнула она, глаза сверкнули. — Ты уезжал, Серж! Месяцами! Я тут одна, как дура, ждала, пока ты там свои вышки тянешь! А я что, не человек? Мне тоже жить хочется!
Я опешил. Она кричала, а я смотрел на неё и видел не Жанну, а чужую бабу. Ту, что уже не моя. Аркаша кашлянул, шагнул к ней, положил руку на плечо. И вот тут меня накрыло.
— Убери руки, — сказал я тихо, но он, видно, не понял. Я схватил его за ворот рубашки — моей рубашки! — и впечатал в стену. — Убери, я сказал!
— Серж, хватит! — Жанна кинулась ко мне, вцепилась в руку. — Прекрати!
Я отпустил его, но внутри всё горело. Аркаша откашлялся, поправил воротник, но ухмылку не убрал.
— Ну, герой, — сказал он. — И что дальше? Будешь стены крушить? Или меня?
Я не ответил. Прошёл в спальню, сел на кровать, уставился в пол. В голове крутилось: как так? Как я это допустил?
Через час я сидел на кухне с Витькой и Димой. Жанна ушла к подруге, Аркаша свалил следом. На столе стояла бутылка водки, но я к ней не притронулся. Витя курил, пепел падал на скатерть.
— Серый, ты чего молчишь? — спросил он. — Надо решать.
— А что решать? — я пожал плечами. — Она выбрала. Ясно же.
— Да брось, — Дима махнул рукой. — Она просто запуталась. Баба же. Поговори с ней, выгони этого хлыща.
— Поговори… — я усмехнулся. — Она мне в глаза кричала, что я её бросил. Может, и правда я виноват?
Витя затушил сигарету прямо в блюдце.
— Виноват, не виноват — какая разница? Это твой дом, твоя жизнь. Хочешь, чтоб этот Аркаша тут дальше хозяйничал? Или всё-таки за своё биться будешь?
Я молчал. В голове крутились воспоминания: как мы с Жанной на море ездили, как она смеялась, когда я её на руках таскал. А потом — север, вахты, усталость. Я думал, я для нас стараюсь. Для неё. А она… она просто нашла того, кто рядом.
— Я поговорю с ней, — сказал я наконец. — Но не сегодня. Сегодня я… не могу.
Дима хлопнул меня по плечу.
— Правильно, Серый. Не торопись. Но и не сдавайся. Это твоя жизнь, понял?
Я кивнул, но внутри было пусто. Будто северный ветер выдул из меня всё — злость, любовь, надежду. Осталось только одно: понять, кто я теперь. И что мне с этим делать.
На следующий день я проснулся с тяжёлой головой, будто всю ночь ворочал буровые трубы. Квартира была тихой, слишком тихой — ни Жанниного голоса, ни запаха её духов. Только этот чужой одеколон всё ещё витал в воздухе, как насмешка.
Я встал, прошёлся босиком по холодному линолеуму. В спальне на тумбочке лежала её заколка — дешёвая, с потёртым цветком. Я взял эту заколку, с силой сжал и раздавил.
— Ты здесь никто, Жанна, так что проваливай! — сказал я сам себе, глядя в мутное зеркало в прихожей. Лицо в отражении было чужим: мешки под глазами, щетина, взгляд, как у побитой собаки. — Мой.
Я начал с её шкафа. Платья, кофты, джинсы — всё полетело в картонные коробки, которые нашёл в кладовке. Туфли, косметика, даже её дурацкие свечи с запахом ванили — всё туда. Работал молча, методично, будто на вахте: бери, клади, не думай. Только сердце колотилось, и в горле стоял ком. Когда закончил, коробок набралось пять. Я выволок их на площадку у подъезда, поставил у мусорки. Пусть забирает. Это не её место больше.
Соседка, тётя Галя, высунулась из своей двери, щурясь, как кот на солнце.
— Серёж, это чё, Жанку свою выгоняешь? — спросила она, голос дрожал от любопытства.
— Не выгоняю, — буркнул я. — Она сама ушла.
Тётя Галя цокнула языком, но я уже развернулся и ушёл в квартиру. Дверь захлопнул так, что стёкла задребезжали.
Через пару дней я сидел у Витьки в гараже. Он ковырялся в движке старой «девятки», а я вертел в руках кружку с кофе, давно остывшим. Дима, развалившись на продавленном диване, листал телефон.
— Ну и что, Серый? — Витя выпрямился, вытер руки тряпкой. — Легче стало? Коробки выкинул, Жанку — за порог. Герой?
Я пожал плечами. Легче не стало. Внутри всё ещё жгло, будто кто-то угли в груди разворошил. Я думал, что выкину её вещи — и отпущу. А вместо этого каждый вечер ловил себя на том, что прислушиваюсь к шагам в подъезде. Вдруг она вернётся? Вдруг скажет, что ошиблась?
— Она с этим Аркашей теперь, — сказал я тихо. — В общаге какой-то. Соседи болтали. Там, говорят, тараканы по стенам маршируют, а он её туда потащил. Козёл.
Дима хмыкнул, не отрываясь от телефона.
— А ты чего ждал? Что она в пятизвёздочный отель поедет? Аркаша этот — пустышка. Шмотки твои носил, а сам, небось, копейки считает.
— Да мне все равно, где она, — соврал я. — Лишь бы тут не маячила.
Витя бросил тряпку на верстак, посмотрел на меня, прищурившись.
— Не ври, Серый. Ты ж до сих пор её лицо перед глазами держишь. Я по тебе вижу.
Я хотел возразить, но только махнул рукой. Он прав. Жанна снилась мне каждую ночь: то смеётся, как раньше, то орёт, как в тот день. А иногда просто смотрит, молча, и от этого взгляда я просыпался в поту.
— Ладно, — сказал я. — Будь, что будет. Надо жить дальше.
Но жить дальше не получалось.
Через неделю началось. Сначала мелочь: кто-то проколол мне шины. Я вышел утром, а машина стоит, как подбитый зверь, вся на ободах. Написал заяву в полицию, но менты только руками развели: камер нет, свидетелей нет, ищи, мол, сам. Я сразу подумал на Аркашу. Кто ещё? Жанна бы не стала — не её стиль. А этот… этот мог.
Потом хуже. Вечером возвращаюсь домой, а дверь в квартиру исцарапана, будто когтями. На площадке воняет краской, а на стене надпись: «Смотри, пожалеешь». Я стоял, смотрел на эти кривые буквы, и внутри всё кипело. Это уже не шутки.
— Надо разбираться, — сказал Дима, когда я позвонил ему и рассказал. — Это Аркаша, сто пудов. Поехали к нему, потолкуем.
— Где я его искать буду? — огрызнулся я. — В общаге той? Там таких, как он, сотня.
— Найдём, — отрезал Витя, когда мы встретились у него. — Я знаю, где эта дыра. Поехали.
Общага оказалась на отшибе, в промзоне. Серая пятиэтажка, облупленная, с выбитыми стёклами на первом этаже. В подъезде воняло мочой и дешёвым куревом. Мы с Витькой и Димой поднялись на третий этаж, где, по слухам, снимал комнату Аркаша. Дверь была обита дерматином, изнутри доносилась музыка — что-то попсовое, с тупым битом.
Я постучал. Раз, другой. Дверь открыла Жанна.
Она была в старой футболке, волосы стянуты в небрежный хвост. Лицо осунулось, под глазами тёмные круги. Увидев меня, она замерла, потом отступила назад.
— Серж? — голос дрогнул. — Ты… зачем?
— Где он? — я шагнул внутрь, не глядя на неё. Комната была тесной: продавленный диван, стол с грязными тарелками, шторы, пропахшие дымом. Аркаша сидел на диване, в майке и трениках, с банкой пива в руке.
— О, герой прискакал, чего тебе надо? — спросил он.
— Ты мне шины проколол? — я шагнул к нему, кулаки сжались. — Дверь изуродовал? Надписи малевал?
Аркаша пожал плечами, но глаза бегали.
— Не знаю, о чём ты. У тебя паранойя, братан.
— Не братан я тебе, — я схватил его за майку, рванул вверх. Он попытался вывернуться, но я был сильнее. — Ещё раз ко мне сунешься — пожалеешь.
— Серж, хватит! — Жанна вцепилась мне в руку. — Отпусти его! Это не он!
Я повернулся к ней, отпустив Аркашу.
— Ты теперь в этой помойке, живёшь? — спросил я, глядя на Жанну.
Она стояла и просто молчала. На столе валялась её заколка — другая, не та, что осталась дома. Я вдруг вспомнил, как покупал ей такие в ларьке у вокзала, когда мы только начали встречаться. Дешёвые, но она радовалась, как ребёнок.
— Я не хотела, чтобы так… — начала она, но я перебил.
— Не ври. Ты выбрала. Живи теперь с этим.
Я повернулся и пошёл к двери. Витя с Димой молча шли следом. На лестнице Дима хлопнул меня по плечу.
— Молодец, Серый. Поставил точку.
Но я не чувствовал, что поставил. Внутри было пусто, как в заброшенном бараке на севере. Я думал, что выкину Жанну из жизни, как её вещи, и всё наладится. Но она всё ещё была во мне — в каждом углу квартиры, в каждом воспоминании. А теперь ещё и эта месть, этот Аркаша, который, я знал, не остановится.
Дома я сел на кухне, открыл пиво. За окном шёл дождь, капли стучали по подоконнику. Я думал о Жанне, о том, как она стояла в той общаге, маленькая, потерянная. О том, как я сам довёл нас до этого — своими вахтами, своей усталостью, своим молчанием. Может, я и правда виноват. Но возвращать её я не хотел. Не мог.
Телефон звякнул. Сообщение от незнакомого номера: «Ты за всё ответишь». Я стиснул зубы, швырнул телефон на стол. Аркаша. Или кто-то ещё. Не важно. Но я не сдамся.
Месть — штука скользкая. Я думал, что хочу видеть Жанну сломленной, хочу, чтобы она почувствовала, каково это — терять всё. Но когда дошло до дела, внутри что-то надломилось. Я не стал опускаться до Аркашиного уровня — ни шин ему не прокалывал, ни стены не малевал. Вместо этого я пошёл другим путём.
Слухи в нашем городишке разлетаются быстро. Я рассказал пацанам — Вите, Диме, ещё паре знакомых — правду. Не приукрашивая, не раздувая. Как Жанна меня кинула, как Аркаша в моих шмотках разгуливал, как они теперь в общаге гниют. Не для жалости, нет. Просто чтобы люди знали.
И они узнали. Жанну перестали звать на посиделки, соседки шушукались за её спиной, даже тётя Галя, вечно лезущая не в своё дело, только качала головой, когда речь о ней заходила.
Аркаша тоже не в шоколаде оказался — его выгнали с работы, какой-то мелкой конторы, где он менеджером прикидывался. То ли спалился на воровстве, то ли просто репутация догнала. Я не копал, мне было плевать.
Жанна пару раз пыталась поговорить. Приходила к подъезду, стояла под дождём, как в дешёвом кино. Я смотрел на неё из окна, но не спускался. Она кричала что-то про прощение, про ошибки, но я только курил и думал: поздно. Не потому, что я злой. Просто я её больше не чувствовал. Она стала чужой, как старый свитер, который давно не твой, но почему-то всё ещё валяется в шкафу.
Однажды ночью мне опять пришло сообщение с незнакомого номера: «Ты доволен, урод?» Я усмехнулся, стёр его и выключил телефон. Доволен? Нет. Но и пустоты той, что раньше жгла, уже не было. Я сделал, что мог. Пора было двигаться дальше.
***
Квартиру я продал через месяц. Не хотел больше жить там, где каждый угол напоминал о Жанне. Риелтор, толстый дядька с потным лбом, всё причитал, что цена низкая, но я махнул рукой — бери, сколько дают.
Деньги перевёл на счёт, собрал шмотки в два чемодана и уехал. Куда? Сам не знал сначала. Просто сел в поезд, смотрел, как за окном мелькают леса, поля, какие-то убогие посёлки. В итоге осел в небольшом городке, в паре часов от столицы. Тихое место, с рекой, старыми домами и рынком, где бабки торговали картошкой и укропом.
Купил домик на окраине. Ничего шикарного — одноэтажный, с покосившимся забором и скрипучей верандой. Но мой. Впервые за долгое время я почувствовал, что дышу.
Завёл собаку — лохматого пса, которого назвал Бугром, потому что он вечно спал, развалившись поперёк порога. Потом подобрал кошку, тощую, с ободранным ухом. Назвал её Муркой, без затей. Они с Бугром сразу друг друга невзлюбили, но как-то уживались, как и я с самим собой.
По утрам я пил кофе на веранде, слушал, как река шумит за огородом. Работал на удалёнке — что-то связанное с логистикой, не вахты, слава богу. Вечерами чинил забор, красил стены, таскал доски. Руки заняты — голова свободна. Впервые за годы я не думал о прошлом. Оно осталось там, в той квартире, в том городе, с Жанной и Аркашей.
Полину я встретил случайно.
На рынке, куда зашёл за картошкой. Она стояла у прилавка, спорила с продавщицей, что та её обсчитала. Голос звонкий, глаза живые, тёмные волосы выбились из-под платка. Я невольно засмотрелся. Она заметила, обернулась, прищурилась.
— Чё уставился? — спросила, но без злобы, с какой-то искрой.
— Да так, — я пожал плечами. — Бойкая ты.
Она фыркнула, но улыбнулась. Разговорились. Полина оказалась местной, работала в библиотеке, хотя, по её словам, «книжки эти никто не читает, все в телефонах сидят». Ей было слегка за сорок, но выглядела моложе — не из-за косметики, а из-за того, как двигалась, как смеялась. В ней была жизнь, настоящая, не придуманная.
Мы начали встречаться. Сначала просто гуляли по набережной, пили кофе в забегаловке у моста. Потом она стала приходить ко мне, готовила борщ, дразнила Бугра, гладила Мурку. Я смотрел на неё и думал: вот же оно, то, чего мне не хватало. Не страсть, не бабочки в животе, а что-то глубже. Спокойствие. Уверенность. Как будто я наконец-то дома.
— Ты не особо разговорчивый, Серёж, — сказала она как-то вечером, когда мы сидели на веранде. В руках у неё была кружка с мятным чаем, ветер теребил её волосы. — Но я же вижу, у тебя там, — она постучала пальцем по виску, — целая война была.
Я усмехнулся, глядя на реку. Война. Точно сказано.
— Была, — кивнул я. — Но кончилась.
Она посмотрела на меня, долго, внимательно. Потом просто взяла мою руку, сжала. И я понял, что люблю её. Не так, как Жанну когда-то — без надрыва, без слепой веры. По-другому. По-настоящему.
Прошёл год.
Я чинил веранду, Полина сидела рядом, читала что-то на планшете. Бугор дрых у забора, Мурка гоняла бабочку по траве. Я посмотрел на них — на Полину, на дом, на эту жизнь — и впервые за долгое время улыбнулся. Не потому, что Жанна получила по заслугам, и не потому, что Аркаша где-то там прозябает. А потому, что я наконец-то был на своём месте.
— О чём думаешь? — Полина подняла глаза, улыбнулась.
— Да так, — я пожал плечами, но сердце стукнуло сильнее. — Хорошо тут.
Она кивнула, будто поняла всё без слов. И я знал, что так и будет — хорошо. Не идеально, не как в сказке. Но моё. Настоящее.