Дверь за Олегом закрылась с тяжелым стуком. Лариса проводила его взглядом, в котором не осталось ни любви, ни ненависти — только усталость и странное, непривычное спокойствие. Спящая в детской Софийка даже не шелохнулась. Ребенок, подумала Лариса, уже привык к хлопанью дверей.
А началось все банально. Так банально, что и вспоминать стыдно.
— Лариса, ну ты серьезно? Опять эта ерунда с ногтями? — Олег стоял, небрежно опершись о косяк двери, с выражением снисходительного превосходства, которое она когда-то принимала за мудрость и опытность. — Это даже не профессия, это хобби для домохозяек.
— Но у меня уже постоянные клиентки, и...
— Клиентки... — он протянул это слово с такой брезгливостью, словно оно было запачкано в чем-то непотребном. — Кто тебе будет платить нормально за рисунки на ногтях? Лучше бы в декрет не уходила, а дизайнером пошла.
Лариса отвернулась к окну, машинально потирая маленькую родинку на запястье — жест, который появлялся только когда она сдерживала слезы. Роспись на ногтях была единственным, что давало ей ощущение, что она еще может творить, что ее руки помнят, как держать кисть. После художественной школы, после института, после всех тех мечтаний о великих полотнах — микроскопические ногтевые пластины стали ее маленькими холстами.
— Тебе просто нравится чувствовать себя особенной, — продолжал Олег. — "Художница". А что толку? Деньги в дом кто приносит?
Лариса не ответила. Сколько раз этот разговор повторялся? Десять? Двадцать? Она уже выучила все его реплики, все интонации. Их брак стал похож на заезженную пластинку.
А ведь когда-то она верила, что вышла замуж за принца. Их знакомство было как из романтического фильма — на выставке молодых художников, где Лариса представляла свою дипломную работу. Он выделялся среди посетителей — высокий, в безупречном костюме, с внимательным взглядом человека, который точно знает, чего хочет от жизни.
— Вы автор? — спросил он, остановившись у ее абстрактной композиции. — Да, — ответила Лариса, чувствуя непривычное волнение. — Интересно. Необычно. Но вам не кажется, что левый угол перегружен?
И она растерялась. А он улыбнулся — уверенно, чуть снисходительно — и представился: «Олег, инженер-проектировщик».
Уже тогда было что-то странное в том, как быстро она уступила ему право оценивать ее работу. Словно его мнение сразу стало весомее ее собственного видения.
Олег, тридцатитрехлетний ведущий инженер, казался ей воплощением стабильности и успеха. «Я уже заработал на квартиру, машину и могу позволить себе хорошие рестораны», — говорил он на первых свиданиях, как бы невзначай демонстрируя золотые запонки и дорогие часы. А она, двадцатидвухлетняя выпускница с дипломом дизайнера и родителями-учителями из провинции, чувствовала себя рядом с ним одновременно неловко и защищенно.
Их роман развивался стремительно. Он дарил цветы, водил в рестораны, удивлял сюрпризами. А потом предложил переехать к нему.
— Зачем тебе снимать комнату с подругой? Это несерьезно. Ты должна быть рядом со мной.
В его словах всегда была эта властная нотка, которую она принимала за проявление мужской заботы. После скромной комнаты в общежитии и съемного угла его просторная квартира казалась дворцом.
В первые годы она даже не замечала, как он подсекает ее крылья. Началось с малого — с комментариев о ее внешности.
— Тебе не идет эта помада. Слишком яркая для твоего типа, — говорил он за завтраком. — Но мне нравится этот цвет... — Я просто хочу, чтобы ты выглядела на все сто. Поверь моему опыту.
И она верила. Постепенно в шкафу почти не осталось вещей, которые она выбирала сама. Олег предпочитал сдержанные цвета и классические фасоны, а не те «богемные тряпки», как он называл ее любимые свободные платья.
— Кто ты без меня? — говорил он, нежно обнимая за плечи, когда она рассказывала о своих неудачах с поиском работы в дизайн-студиях. И она таяла от этой мнимой заботы, не понимая, что каждым словом он внушает ей мысль о ее ничтожности.
— В твоей сфере все нестабильно. А я обеспечиваю нас всем необходимым. Может, займешься чем-то более практичным? Бухгалтерские курсы, например?
Лариса помнила их первую серьезную ссору. Ей позвонила бывшая однокурсница, предложила место в маленькой студии.
— Олег, представляешь, меня взяли в «АртДизайн»! — влетела она в комнату, сияя от радости. — И сколько платят? — его голос был холоден. — Пока немного, но это опыт и... — Опыт? — он рассмеялся. — Ты за опытом или за деньгами работать собралась? А может, за мужиками?
Она растерялась, не понимая перемены в его настроении.
— Ты еще слишком зеленая, не лезь в серьезные дела, — продолжал он, чуть смягчившись. — Сначала научись готовить нормально, а потом о карьере думай.
Она попыталась объяснить, что для нее важно реализоваться в профессии, но он перебил:
— Я устал. Давай потом.
«Потом» никогда не наступало. На следующий день он заявил, что машина сломалась и ему нужны деньги на ремонт — как раз вся сумма их совместных сбережений.
— Но я хотела купить материалы для работы... — Лариса, ты серьезно сравниваешь свои художества с необходимостью ремонтировать машину? На чем я буду ездить на работу?
В тот вечер она позвонила в студию и отказалась от места. Олег был особенно нежен и даже заказал ужин из ресторана. «Он прав, нам нужны деньги», — убеждала она себя.
Лариса со временем перестала предлагать. Перестала делиться планами. Перестала спорить. Когда он в очередной раз отказался пойти на выставку ее любимого художника со словами: «Опять эти бессмысленные мазня и уродство? Тебе не надоело?» — она просто промолчала. И пошла одна.
Вернувшись домой, она обнаружила его в ярости.
— Где ты была? Я звонил десять раз! — На выставке, я же говорила... — И телефон выключила? Специально? — Он разрядился, я не заметила. — Ты врешь! — он схватил ее телефон и начал просматривать. — С кем ты там была? — Одна, Олег. Я была одна. — И поэтому так нарядилась? — его взгляд скользнул по ее простому синему платью, которое она надела впервые за долгое время.
Той ночью он был особенно страстным, почти грубым. А потом, лежа рядом, сказал тихо:
— Ты только моя. Запомни это.
И она чувствовала странную смесь страха и благодарности — за то, что он так дорожит ею.
После свадьбы круг общения Ларисы стал еще уже. Подруги редко звонили, а если и заходили в гости, то Олег находил способ испортить встречу — то неуместной шуткой, то критическим замечанием.
— Твоя Марина слишком громко смеется. И одевается как дешевка. — Она просто веселая и яркая... — Она плохо на тебя влияет. И вообще, у тебя теперь есть я. Зачем тебе эти пустые разговоры?
После рождения Софьи мир Ларисы сузился до размеров их трехкомнатной квартиры. Пеленки, кормления, детские капризы. Ночные пробуждения, когда малышка плакала, а Олег раздраженно стонал: «Ты не можешь заставить ее замолчать?»
Когда Софье исполнилось полгода, Лариса решилась на маленький шаг к независимости — записалась на курсы наращивания ногтей.
— Я смогу работать дома, пока Софийка спит, — объяснила она мужу. — Это дополнительные деньги.
К ее удивлению, Олег не возражал.
— Хоть какая-то польза от твоих художеств, — хмыкнул он. — Только не приводи сюда всяких.
«Всякие» оказались приятными женщинами, которым нравились необычные дизайны Ларисы. Редкие клиентки, которых она принимала на кухне, пока Софийка спала. Эти два-три часа в день были глотком свежего воздуха. Она снова держала в руках кисть, смешивала цвета, творила.
Олег всё больше отстранялся. Командировки, внезапные задержки на работе, холод, раздражение. Если раньше он хотя бы играл роль заботливого мужа, то теперь все чаще срывался по пустякам.
— Что за бардак? Я прихожу домой, а здесь черт знает что! — кричал он, хотя квартира была вылизана до блеска.
— Тише, ты разбудишь Софью, — шептала Лариса. — Не указывай мне, как разговаривать в моем доме!
После таких скандалов он мог несколько дней не разговаривать с ней, а потом — как ни в чем не бывало — приносил дорогой шоколад или духи и говорил: «Ну что, мир?» И она прощала. Ведь он кормилец, он добытчик, он...
А потом был чужой запах от рубашки. Запах, который не спутаешь ни с чем другим — терпкий аромат чужой женщины. Лариса стирала его сорочки сама, вручную, и однажды замерла, уткнувшись носом в воротник. Сначала не поверила. Может, показалось? Но запах повторился через неделю. И еще через две.
Она стала меньше разговаривать, больше слушать. И наблюдать. За его взглядом, устремленным куда-то мимо нее. За телефоном, который он носил с собой даже в ванную. За участившимися "совещаниями" по вечерам.
Больнее всего было видеть, как Софья, уже двухлетняя, замирала и вжимала голову в плечи, когда отец повышал голос. Как бежала в свою комнату, услышав звук его ключа в замке. Однажды Лариса застала дочь за странной игрой — девочка сидела перед зеркалом и шептала своему отражению: «Ты плохая, плохая девочка». Услышав такие знакомые интонации Олега, Лариса похолодела.
— Солнышко, кто тебе такое сказал? — Папа так маме говорит. А мама плачет.
В тот вечер, глядя на спящую дочь, Лариса впервые отчетливо подумала: «Мы не можем так жить». Но тут же одернула себя: «Куда я пойду? На что буду жить? Что скажут родители?» Мысль о разводе казалась невыполнимой, почти кощунственной.
А в спальне Олег уже спал, развалившись на их общей кровати, и Лариса, устроившись на самом краю, думала о том, как давно они не были близки по-настоящему. Как давно она не чувствовала в нем опору, защиту, тепло. Когда человек, которого ты любила, превратился в чужака под одной крышей? И любила ли она его на самом деле — или лишь образ, который он так умело создавал в начале их отношений?
В эту ночь ей приснилась странная птица со сложенными крыльями. Птица сидела в клетке и смотрела на Ларису глазами Софьи. И этот взгляд — испуганный, печальный — разбивал сердце.
Звонок раздался в среду, когда она укладывала Софийку на дневной сон. Номер незнакомый. Сердце на секунду екнуло — Лариса всегда боялась звонков с неизвестных номеров. Вдруг что-то с родителями?
— Алло?
— Простите, но вы — Лариса? — женский голос, молодой, с нотками неуверенности.
— Да...
— Я, наверное, не должна, но... У нас с Олегом отношения. И я не знала, что он женат. Он сказал, что в разводе…
Мир на мгновение застыл. Лариса почувствовала, как немеют пальцы. Где-то внутри что-то рухнуло — словно последняя опора, на которой еще держалось ее уважение к мужу.
Она посмотрела на свое отражение в кухонном окне — бледное лицо, уставшие глаза. Странно, но она не почувствовала удивления. Только горькое подтверждение догадок, от которых так долго бежала.
Пауза. В трубке слышно дыхание.
— Когда вы познакомились? — Лариса сама удивилась спокойствию своего голоса.
— Три месяца назад. На корпоративе. Я из бухгалтерии... Я думала, что у него никого нет. А вчера увидела в его телефоне фотографию маленькой девочки... И спросила... — голос в трубке дрогнул. — Он сказал, что это дочь от прошлого брака. Но что-то не складывалось... Я нашла вас через его страницу в соцсетях.
"Как иронично", — подумала Лариса. "Именно туда, в бухгалтерию, он хотел меня пристроить".
— Вы давно вместе? — спросила девушка тихо. — Я не хотела разрушать... но я должна была знать.
— Шесть лет, — ответила Лариса. — И дочери три года.
— Боже... Я... Простите меня. Я не знала.
Лариса почувствовала к ней странное сочувствие — эта девушка наверняка прошла тот же круг очарования, что и она когда-то. Тот же танец ухаживаний, те же щедрые жесты и красивые слова.
— Спасибо, что позвонили, — сказала она. — Не нужно извиняться. Вы не виноваты.
Когда звонок закончился, Лариса долго сидела, глядя в одну точку. Внутри не было ни слез, ни истерики — только странное опустошение. И где-то на краю сознания — крошечное, почти пугающее чувство облегчения. Словно подтверждение измены окончательно развязывало ей руки, давало право перестать цепляться за то, что давно умерло.
Вечером она ждала его на кухне. Софья спала, наигравшись с новыми красками. На столе стояли две чашки. Рядом фотография — их старый снимок, сделанный еще до рождения дочери. Они счастливые, она прижимается к его плечу. Эту фотографию она обычно ставила на полку в гостиной.
— Надо же, ты не спишь, — удивился Олег, проходя на кухню. Он был как всегда безупречен — отглаженная рубашка, легкий аромат дорогого парфюма. — Что за повод?
— Олег, я подаю на развод.
Он замер на полушаге. На лице промелькнуло замешательство, потом злость, потом — снова маска насмешливого превосходства.
— Ты шутишь? И ради этой шутки дождалась меня?
— Сейчас девять вечера. И я не шучу. Я ухожу.
Он рассмеялся — холодно и презрительно.
— Господи, Лариса. Ты сериалов насмотрелась? Откуда эта драма?
— Мне звонила твоя... подруга из бухгалтерии, — голос Ларисы дрогнул, но она справилась. — Она думала, мы в разводе.
Его лицо дернулось. Глаза на мгновение расширились, а потом сузились — как у хищника, загнанного в угол.
— Ты поверила какой-то психованной бабе? Она названивает мне на работе, преследует, а теперь до тебя добралась! Она больная!
— Прекрати, — тихо сказала Лариса. — Не делай из меня дуру. Я давно всё вижу. Запах чужих духов, постоянные задержки, отговорки...
— Запах духов? — он фыркнул. — У меня сотрудницы все надушенные! Ты из-за этого истерику закатила?
— Я не закатываю истерику. Я просто ухожу.
Он резко сел напротив, схватил ее за запястье.
— Никуда ты не уйдешь. Посмотри на себя — что ты из себя представляешь? Маникюрша с ребенком на руках, без своего жилья, без образования...
— Отпусти, — Лариса попыталась освободить руку. — Мне больно.
— Больно? — он усмехнулся, но хватку ослабил. — Вот без меня узнаешь, что такое по-настоящему больно. Думаешь, легко одной с ребенком? Ты месяц не протянешь. Будешь в переходе милостыню просить.
— Я справлюсь.
— Куда ты, дура, пойдешь с ребенком? — его голос стал громче. — Родителей рядом нет. Работы нормальной нет. Сидишь у меня на шее. Ты без меня пропадешь и дочь загубишь. Что ты ей можешь дать?
— Тихо, разбудишь Софью...
— Плевать! Это мой дом! Я здесь главный! — он резко встал, стул с грохотом упал. — Ты никуда не уйдешь, поняла? А если попробуешь — я заберу Софью! Думаешь, суд оставит ребенка безработной истеричке?
В этот момент из коридора донесся тихий всхлип. Лариса обернулась — в дверном проеме стояла Софья, прижимая к груди плюшевого зайца. Глаза огромные, испуганные, полные слез.
— Мамочка...
— Иди сюда, солнышко, — Лариса быстро подошла к дочери и подхватила ее на руки. Сердце девочки часто билось, как у пойманной птички.
— Папа кричит... — прошептала дочь ей на ухо.
— Все хорошо, папа просто устал, — Лариса гладила дрожащую спину ребенка. — Пойдем, я уложу тебя.
— Вот, полюбуйся! — бросил Олег им вслед. — Разбудила ребенка своими истериками!
Лариса не ответила. Она унесла дочь в комнату, долго укачивала ее, пела колыбельную. Когда Софья наконец уснула, она осторожно высвободилась из маленьких рук и вернулась на кухню.
Олег сидел за столом, листая что-то в телефоне. Увидев ее, поднял глаза:
— Ну что, успокоилась?
Лариса почувствовала, как внутри нее что-то ломается. Не сердце — нет. Скорее, невидимая цепь, которая слишком долго держала ее рядом с ним. Этот взгляд испуганной дочери стал последней каплей.
— Я подаю на развод, — повторила она тихо, но твердо. — И мы с Софьей уходим.
— И что ты можешь ей дать? — в его голосе уже не было ярости, только холодное презрение.
— Свободу, — ответила она тихо. — И дом без страха.
***
В своей новой комнате Лариса просыпалась каждое утро от солнечного луча, падающего прямо на подушку. Квартира была съемной, комната — маленькой, но здесь они с Софийкой были только вдвоем. Без тяжелого присутствия Олега воздух казался легче, прозрачнее.
— Мама, а почему мы теперь без папы живем? — спросила однажды Софья, нанизывая цветные бусины на нитку.
— Потому что так всем будет лучше, солнышко. Даже папе, хотя он пока этого не понимает.
— А он опять будет кричать, когда придет?
Лариса замерла с ножницами в руках. Она подрезала кутикулу клиентке — пожилой женщине с добрыми глазами и следами былой красоты на лице.
— Нет, малыш. Он не будет больше кричать. По крайней мере, не в нашем доме.
Клиентка — Анна Сергеевна, кажется, — посмотрела на Ларису с таким пониманием, что у той защипало в глазах.
— Знаете, — сказала пожилая женщина, когда Софья убежала в другой угол комнаты к своим игрушкам, — у меня была похожая история. Только тридцать лет назад. И я не ушла.
Она протянула свободную руку и легонько сжала ладонь Ларисы.
— Вы молодец.
— Ты приползешь, — шипел Олег в телефонную трубку. — Посидишь на ролтонах — вспомнишь, кто тебя кормил.
— А я вспомнила, кто меня ломал, — Лариса отключила звонок.
Он названивал, угрожал, пытался жалить словами. Она — не отвечала. Блокировала номера, меняла маршруты. И работала. Начала с одного клиента в день, потом — два, потом — по три. Руки помнили, как держать кисть. А в душе что-то расправлялось, словно долго сложенная бумажная птица.
В инстаграме ей написала Марина — та самая подруга, с которой Олег запрещал общаться.
"Видела твои работы в сторис у Леночки. Это просто фантастика!"
Они встретились в маленькой кофейне. Марина, стильная и уверенная, работала администратором в крупном бьюти-пространстве.
— Ларис, тебе нужен свой салон. С твоими руками — это преступление работать на дому.
— Какой салон, ты что... У меня ни денег, ни опыта...
— Зато у тебя есть талант. И у меня есть контакты, — Марина хитро подмигнула. — А еще я знаю помещение. Маленькое, но с хорошим ремонтом. И хозяин готов сдать недорого на первое время.
Лариса смотрела на пенку капучино и думала, что это все сон. Или шутка. Или ловушка.
— Я не справлюсь.
— А ты уже справляешься. Кто вытащил себя и ребенка? Кто клиентскую базу нарастил? Кто дизайны создает, от которых все в восторге?
Лариса подняла глаза на подругу.
— Давай попробуем?
В один вечер, когда они уже присматривали помещение, Софья сидела на полу их маленькой комнаты и сосредоточенно рисовала красками. Лариса разбирала документы на кредит — страшно, но иначе не получалось.
— Мама, смотри!
На листе бумаги распустились яркие цветы, неумелые, но такие живые, что Лариса невольно улыбнулась.
— Красиво, солнышко!
— Мама, я тоже хочу быть художницей, как ты.
Лариса опустилась на колени рядом с дочерью и крепко обняла маленькое теплое тельце.
— А ты будешь, милая. Мы теперь никому не позволим нас ломать.
***
Салон открылся в начале весны — когда город только пробуждался от зимнего сна, а на деревьях набухали первые робкие почки. Символичное время для нового начала. Маленький, уютный, с яркой сиреневой вывеской, сделанной Ларисой вручную — она провела три ночи, вырисовывая каждую деталь, каждый завиток. "Крылья" — это имя возникло само собой, словно уже давно жило в ней, дожидаясь своего часа.
В день открытия Лариса нервничала так, что руки дрожали. Софья, чувствуя волнение матери, важно расставляла на полках маленькие флакончики с лаками, которые Лариса специально выбрала ей по цветам радуги — детская работа, но это помогало девочке чувствовать себя причастной.
— Мамочка, смотри, какой красивый получился! — Софья показывала на свой шедевр — линейку из семи разноцветных бутылочек. — Как у нас дома на окошке, когда солнышко заходит!
Лариса замерла, глядя на дочь. Когда Софья успела так измениться? Когда исчезла та зажатость, та вечная готовность съежиться от громкого звука? Голос стал звонче, движения — свободнее, а в глазах вместо настороженности искрился детский восторг.
— Да, солнышко, очень красиво, — Лариса обняла дочь, вдыхая запах детского шампуня и ванильного печенья, которое они пекли вчера. — Ты моя помощница.
— А когда придут тети, которым ты будешь рисовать? Я тоже хочу посмотреть!
Клиентки не заставили себя ждать. Они шли по рекомендациям — сначала те, кого Лариса обслуживала дома, потом их подруги, знакомые, коллеги. Марина оказалась прирожденным администратором — умела так поговорить с каждой, что женщины уходили с чувством, будто побывали не в салоне красоты, а в гостях у старых друзей. Еще одна девушка, Нина — тихая, с золотыми руками — делала основу маникюра, а дизайны все равно оставались за Ларисой.
— Твоя фишка — это твой стиль, — говорила Марина. — Никто в городе так не рисует. Ты не просто делаешь узоры — ты вкладываешь в них характер, настроение.
Вечерами, после закрытия, они втроем сидели за столиком в углу салона, пили чай с мятой и обсуждали планы. Софья, обычно устроившись под боком у матери с альбомом и карандашами, рисовала свои версии маминых дизайнов.
В один из таких вечеров в дверь постучал курьер с огромным букетом пионов — нежно-розовых, только раскрывающихся, пахнущих летом и счастьем.
— Это вам, — сказал парнишка, протягивая букет и конверт.
Внутри оказалась открытка от одной из клиенток — известной в городе журналистки: "За руки, которые творят чудеса, и за смелость быть собой". К открытке прилагалась визитка глянцевого журнала и короткая приписка: "Хотим сделать о вас материал. Перезвоните".
— Мама, мама, какие красивые! — Софья захлопала в ладоши и закружилась по салону, изображая пчелу. — Можно я их понюхаю?
Лариса подхватила дочь на руки, приподняла к букету. Софья зарылась носом в лепестки и засмеялась — беззаботно, звонко, так, как смеются счастливые дети, не знающие страха. И этот смех словно прорвал какую-то плотину внутри Ларисы — она тоже рассмеялась, впервые за долгое, долгое время — по-настоящему, всем сердцем, до слез.
— Мама смеется! Мама смеется! — Софья обхватила ее лицо маленькими ладошками. — У тебя глазки блестят!
— От счастья, солнышко.
Нина и Марина переглянулись с улыбками. Они помнили Ларису прежнюю — тихую, постоянно извиняющуюся, с потухшим взглядом. Женщину, которая боялась лишний раз поднять голову. А теперь перед ними стояла другая — прямая, светящаяся, настоящая.
Именно в тот вечер на входной двери салона появилась маленькая табличка — медная пластина с гравировкой, подарок от Марины. Клиентки часто спрашивали о ней, и Лариса каждый раз улыбалась, объясняя:
«Ты без меня пропадешь», — сказал он. А у меня выросли крылья.
Некоторые понимающе кивали, другие смущенно отводили глаза, узнавая что-то из своего опыта. Но все уходили задумчивые.
— Знаете, — говорила она одной клиентке, немолодой женщине с грустными глазами, глядя на свои руки — руки, которые когда-то тряслись от страха перед очередным скандалом, а теперь уверенно держали кисть, — иногда нужно остаться совсем одной, чтобы понять: ты никогда не была одинока. Просто кто-то очень старался, чтобы ты в это поверила.
Клиентка долго молчала, глядя на свои новые ногти с нарисованными на них птицами в полете, а потом тихо сказала: — Я запишусь к вам на следующей неделе снова.
Софья после садика часто приходила в салон — это стало для нее вторым домом. Она устраивалась в маленьком уголке, который Лариса оборудовала специально для нее — с детским столиком, красками и игрушками, и рисовала, подражая маме. Клиентки улыбались, глядя на сосредоточенное личико девочки.
— Вы знаете, — сказала как-то одна из них, пожилая дама с удивительно живыми глазами, — я хожу к вам не только за маникюром. Здесь такая атмосфера... Словно маленький островок свободы.
И это была правда. "Крылья" стали не просто салоном — здесь женщины находили что-то большее, чем красивые ногти. Они получали пример того, что можно начать сначала. Что можно выбраться из клетки, даже если ключ, казалось, давно потерян.
Вечерами, закрывая салон, Лариса выключала свет, брала сонную Софью на руки и перед тем, как повернуть ключ в замке, всегда кончиками пальцев касалась этой таблички — будто погладить крылья. Свои собственные.
— Мама, а у меня тоже вырастут крылья? — спросила однажды Софья, заметив этот жест.
Лариса поцеловала дочь в макушку, вдыхая родной запах.
— Они уже растут, солнышко. Они уже растут.