Наиболее тяжело было восстанавливать народное хозяйство на освобожденных территориях, подвергшихся колоссальному разорению. Обычно при отступлении немцы старались по возможности уничтожить всё живое: разрушали дома, разграбляли имущество, местное население расстреливали или угоняли в Германию. Печальную известность получила операция «Бюффель», осуществленная весной 1943 года при выводе немецкий войск из Ржевского выступа. Перед отступлением немцами была проведена беспрецедентная антипартизанская операция, сопровождавшаяся террором против местного населения. На 3000 убитых пришлось 277 винтовок, 41 пистолет и 61 пулемёт. В приказе командующего 9-й армии Вальтера Моделя значилось: «эвакуировать всё мужское население Ржевского выступа призывного возраста, конфисковать все запасы продовольствия, отравить колодцы, сжечь дотла большую часть деревень» [цитата по 833]. Именно по итогам этой операции Модель был объявлен военным преступником. [833]
Так, из протокола Нюрнбергского трибунала можно почерпнуть следующие свидетельства: «При отступлении немцев от деревни Драчево Гжатского района в марте 1943 года помощник начальника немецкой полевой жандармерии лейтенант Бос согнал в дом колхозницы Чистяковой 200 жителей из деревень Драчево, Злобино, Астахово, Мишино, закрыл двери и поджёг дом, в котором сгорели все 200 человек. Среди них были старики, женщины и дети: Платонов М. П., 63 года; Платонова П. Л., 59 лет; Платонов Василий, 35 лет, и его дети: Вячеслав, 5 лет, Александр, 3 года; Васильева П. И., 42 года, её дочери: Мария, 11 лет, Анна, 9 лет, и сын Аркадий, 5 лет; мать Васильева М. С, 72 года; Чистякова К. Г., 64 года, её сын Иван, 13 лет, и внук Юрий, 4 года; Смирнов М. И., 63 года, и его жена Смирнова Е. М., 58 лет, их дочь Смирнова А. М., 27 лет, с детьми 3 года и 1,5 года, дочь Смирнова М. М., 15 лет, и другие…» [цитата по 834].
Понятно, что в таких обстоятельствах послевоенная деревня имела самый плачевный вид, не хватало ни материалов, ни техники, ни людей. По данным Центрального статистического управления, на начало 1946 г. численность работоспособного сельского населения составляла не более 74 млн человек, что соответствовало уровню 1931 г., из них примерно половина были инвалидами войны. Следовательно, в первые послевоенные годы трудовые ресурсы в деревне перекрывали потребности отрасли не более, чем на 50-60%. [835]
Техническое переоснащение аграрной отрасли не являлось приоритетной задачей правительства и после войны. Власть по привычке все еще считала деревню бездонным кладезем ресурсов. Правда часть колхозов получила трофейную технику и скот. В 1945 г. «в счет выполнения соглашения о перемирии Советскому Союзу было передано 0,5 млн голов крупного рогатого скота, 225 тыс. лошадей, 2,5 тыс. верблюдов и 147 тыс. овец» [цитата по 835]. Но это было не бесплатно, колхозы должны были расплатиться с государством, а из-за этого накопленный многолетний долг только рос. [836]
Помимо всего прочего доведенные до отчаянья люди часто нарушали дисциплину и не исполняли приказы не только на уровне рядовых работников колхоза, но и на уровне председателей. В протоколах общих собраний колхозников и протоколов заседаний правлений часто присутствуют призывы морально-психологического свойства. «Социалистические лодыри» обсуждались почти на каждом собрании. Так, в Курской области почти во всех районах отмечался низкий уровень трудовой дисциплины. Например, в докладе бюро Щигровского РК ВКП(б) от 13 марта 1945 года говорилось: в 77 проверенных колхозах совсем не принимали участие в общих работах 23,5% колхозников и свыше 35,5% выработали менее 10 трудодней. «В колхозе имени Буденного, по мнению члена правления, «расхолодилось само руководство... звеньевые ответственности никакой не несут, а на все это смотрят колхозники и думают, что не работать и заниматься расхищением общего добра – это их основное дело». На заседании правления колхоза «Большевик» Беловского района в январе 1944-го подчеркивалось: «члены правления не работают, колхозники правлению не подчиняются, в работе не участвуют» [цитаты по 837]. И так далее.
При чем сходная ситуация на фоне разрастающегося голода из-за неурожая и разрухи наблюдалась практически по всей стране. Так, в 1946 г. в Челябинской области не выработали обязательного минимума трудодней 3085 колхозников, в 1947 г. - уже 9226 человек, или 8,3% от общего числа трудоспособных колхозников. В некоторых районах этот показатель поднимался до 20-40%. [838, 839]
Основной причиной было все тоже, что и во время войны – выживание из-за нехватки продовольствия и отсутствие материальной заинтересованности. Т.к. за трудодни почти ничего не платили, людям приходилось рассчитывать только на собственный огород и ЛПХ. К тому же во время оккупации крестьяне возвратились к традиционному ведению хозяйства – артельному и единоличному. Колхозное имущество было разграблено, а при призыве его возвратить сопротивлялись до последнего. Например, на заседании бюро Суджанского райкома ВКП(б) отмечалось, что в ряде сельсоветов имущество не было возвращено и спустя 20 месяцев после освобождения. Также разделению подверглась колхозная земля. При ослаблении и ликвидации государственного контроля люди тут же отменяли «национализацию» и переходили к «социализации» земли по привычному общинному принципу. Частнособственнические тенденции приняли широкий размах на освобожденных территориях. До такой степени, что их обсуждали на обкомах. Согласно проверкам, у колхозников Курской области из 54 колхозов в 39 оказались излишки приусадебных участков. При этом прирезками колхозной земли занимались с разрешения местных властей: председателей колхозов и райисполкомов. Как отмечали проверки на этом фоне восстановление личных подсобных хозяйств происходило гораздо быстрее колхозных. [840]. Участились случаи массового выхода крестьян из колхозов. Так, число единоличных хозяйств в Чкаловской области увеличилось с 1078 в 1947 г. до 1907 в 1948 г., т.е. на 70% [841].
Как всегда, состояние каждой деревни зависело от личных качеств крестьян. Сильно влияли на общее положение и местные руководящие органы. Разруха и общее горе сблизило местное начальство и народ, часто в эти годы председатели колхозов, руководители партактивов и райисполкомов защищали интересы людей. Говорили: зачем работать в колхозе, раз он все равно не платит. Для многих и спустя 15 лет после коллективизации, колхозы представлялись ненужным обременением. Конечно так было не везде и не всегда. Часто от здравого и сочувственного отношения переходили в разгул и расхлябанность. Некоторые председатели продавали колхозную землю и имущество и собирали свой налог с местного населения. Только в Грузчанском, Березовском, Стригуновском сельсоветах Борисовского района в 1948-м так было разбазарено 584 кг пшеницы и пшеничной муки, 650 кг зерновых отходов, 736 кг картофеля, 256 литров молока, 60 кг сахара, 53 кг мяса, тонна сена [840]. Фиксировалось и бесчеловечное отношение к рядовым колхозникам. Например, в Дмитриевском районе «председатель колхоза имени Молотова, член ВКП(б), инвалид войны, грубо обращался с колхозниками, обзывая их нецензурно, а некоторых бил. 9 августа 1945 года, зайдя в квартиру к колхознице, потребовал, чтобы она немедленно шла на работу. Та заявила, что не на кого оставить грудного ребенка. Тогда глава колхоза ударил ее кулаком, а затем, упавшую, еще и ногой» [цитата по 840].
Районные власти старались изменить ситуацию: председателей смещали, назначали чужих, приезжих из города или из других районов. Так, в 1944 году в Курской области за нарушение революционной законности были привлечены 48 человек, из них 40 – за избиение колхозников, членов семей фронтовиков. 27 из 40 были осуждены к лишению свободы, пятеро – к принудительным работам. За первые месяцы 1945 года были арестованы еще 25 человек. [840]
Создавшаяся ситуация серьезно обеспокоила партийных руководителей, в антиколхозном движении они увидели очередную попытку свержения Советской власти. Но вместо того, чтобы дать налоговые льготы и не трогать крестьян, дать возможность самим восстановиться в том числе и в форме колхозов и совхозов, правительство пошло на привычное ужесточение законов. Властям казалось, что надежнее запугать крестьянство и насильно загнать его в колхозы, чем сотрудничать с ним. В 1947 году обновили «закон о трех колосках» (Указ Президиума ВС СССР от 4.06.1947 об уголовной ответственности за хищение государственного и общественного имущества), за нарушение которого полагалась уголовная ответственность с лишением свободы от 5 до 25 лет. А 2 июня 1948 года Президиум Верховного Совета СССР издал Указ «О выселении в отдаленные районы лиц, злостно уклоняющихся от трудовой деятельности в сельском хозяйстве и ведущих антиобщественный паразитический образ жизни». Это позволяло местному руководству выселять из деревни практически любого, как правило, на 8 лет. В народе этот указ метко окрестили «вторым раскулачиванием». [841]
Однако секретные указы подобного содержания были разосланы в различные районы страны еще раньше. Так, например, 21 февраля 1948 г. Президиум Верховного Совета СССР принял секретный указ «О выселении из Украинской ССР лиц, злостно уклоняющихся от трудовой деятельности в сельском хозяйстве и ведущих антиобщественный, паразитический образ жизни», разработанного по инициативе и непосредственном участии Н.С. Хрущева. Такие указы выполнялись на общих собраниях сельских сходов, где провинившихся сразу арестовывали. Но чаще отделывались просто предупреждениями без ареста. После войны настоящих тунеядцев было мало – многие погибли на войне или переселились в город, поэтому основная тяжесть указа падала на фронтовиков-калек, вдов, стариков и подростков.
Для исполнения указа в колхозах проводились партийные собрания с участием первого секретаря райкома партии, председателя райисполкома и начальника районного отдела МВД, где подбирались кандидатуры для выселения и предупреждения. Затем проводилось собрание комсомольско-колхозного актива, где обсуждались те же вопросы, после него сразу же организовывалось колхозное собрание, чтобы информация не доходила до колхозников. При этом такие собрания устраивались в основном в колхозах с хорошими показателями дисциплины, т.к. в них надеялись получить большую поддержку указу. В иных местах справедливо боялись, что указ не пройдет. Но даже и там, большинство участников голосования были часто против выселения. Вообще такие собрания, вынужденно принимавшие народный демократичный вид, проходили плохо и неэффективно. Это видно из отчетов секретарей партии. По подсчетам историка Хисамутдиновой, воздержавшиеся и открытые противники репрессий составляли по разным колхозам Чкаловской области от 20 до 32,8% всех присутствовавших на собрании. А число просто не голосовавших составляло от 30 до 40%. По отдельным колхозам Челябинской области картина примерно такая же. [842]. В Курской области за выселение голосовали едва больше половины «участников» от 52% до 59% [840]. Однако, результаты переписывались и людей все равно выселяли. Внутренняя борьба нарастала.
Иногда доведенные до отчаяния колхозники поджигали дома наиболее рьяных активистов, убивали ненавистных председателей колхозов, секретарей местных парторганизаций, уполномоченных по заготовкам. Такие случаи были в Киевской, Вологодской, Калужской и других областях [841]. 26 июня 1948 г. в два часа ночи во время заседания правления колхоза, где обсуждался вопрос о невыработке трудодней 18 членами артели (всего в колхозе 200 человек), выстрелом через окно был убит председатель колхоза «Красное знамя» Саракташского района Е. Иванов. В донесении говорилось, что он вел «непримиримую борьбу с расхитителями соцсобственности и дезорганизаторами трудовой дисциплины...» [цитата по 843].
Со стороны власти при выполнении указа также случались перегибы. Так, в колхозе им. Калинина Красноармейского района Челябинской области был вынесен приговор о выселении Хряковой Т.М., имевшей беременность 7 месяцев, муж которой находился в рядах Красной Армии [844]. В Чесменском районе на собрании актива колхоза «Победа Октября» наметили к выселению Мачнева, инвалида Великой Отечественной войны второй группы. Имели место факты вынесения приговоров на выселение женщин, имеющих по 4-5 несовершеннолетних детей [845]. В очередной раз сказывались личные качества местных властей, их непрофессионализм и страх перед вышестоящими руководителями. Как и в годы первого раскулачивания безнаказанность и страх развращали мелких руководителей, способствовали пьянству и воровству. Например, председатель Талицкого сельисполкома Воткинского района (Удмуртская АССР) Русанов, «будучи пьяным, нагишом разгуливал по деревне, а в ответ на увещевания сельской учительницы, пытавшейся призвать его к порядку, пригрозил ей выселением» [цитата по 841].
На лето 1948 г. пришлись самые многочисленные репрессии. В донесении Сталину от 3 сентября говорилось, что выслано 23 тыс. крестьян, из них по России - 12 тыс., по Украине - 9 тыс., по Казахстану - 1,7 тыс. Среди высланных большую часть составляли женщины. Вместе с ними добровольно выехало более 9 тыс. членов их семей, включая около 5 тыс. детей до 16 лет. В целом по СССР было направлено на спецпоселение 33 266 человек, за которыми последовали 13 598 членов их семей. Со второй половины 1950-х годов их стали освобождать, поэтому число высланных по указам 1948 г. стало сокращаться: на 1 января 1957 г. в спецпоселениях оставалось 2220 человек, на 1 января 1958 г. - 860, на 1 января 1959 г. - 459 человек. [841]
Затем в очередной раз развернулась борьба с перегибами, снова власть не могла справиться с ситуацией нормально, даже в рамках издаваемых ей законов. Руководители сменялись, а приговоры отменялись. Всего по Уралу, например, был отменен 161 общественный приговор как неправильный. С другой стороны, многие руководители на местах, осознавая положение колхозов, старались бойкотировать данный указ, всячески противясь его исполнению. С начала 1950-х в основном ограничивались только предупреждениями без выселений. [842]
Все же репрессивные меры имели свой эффект: под страхом выселения дисциплина в колхозах укрепилась. Уже в 1948 г. число трудоспособных, не принимавших участия в колхозных работах, сократилось по стране до 287,5 тыс. (в 1947 г. 309,2 тыс.), процент не выработавших минимум трудодней, соответственно с 15,1 до 13,6% [846]. Однако, плетка не была подкреплена пряником. Эффект от принятых мер имел временный характер. Деревне требовался отдых от мобилизационной экономики военного типа, но власть его упорно не давала. Дисциплина в начале 1950-х снова начала падать. Так, в колхозах Башкирии уже в 1951 г. не выработали обязательного минимума трудодней 51 680 трудоспособных колхозников или 9,3% от общего числа, в 1952 г. - 54 655 человек или 10,2% (с учетом подростков 79 627 или 12,1% от общего числа) и не выработали ни одного трудодня 66 515 трудоспособных колхозников и подростков. Причиной была все та же: непомерно низкая оплата труда. Кроме того, часто в колхозах числились крестьяне, давно переселившиеся в город или другой район, а также учащиеся. Еще одной причиной был в целом низкий уровень социального обеспечения деревни. В большинстве деревень отсутствовали ясли и детские сады, что не позволяло колхозницам оставлять своих малолетних детей. Наблюдалась прямая зависимость: чем больше падала дисциплина в колхозах, тем больше становилось единоличных хозяйств. [842]
Отмечалась общая усталость села от очередных репрессий как на уровне обычных крестьян, так и на уровне местного руководства, что подрывало социальную опору партии и государства в деревне. Неслучайно в феврале 1950 года ЦК ВКП(б) обратил внимание Курского обкома на недостатки в руководстве сельским хозяйством, указав на «грубейшие ошибки в организации труда в колхозах, подмену метода убеждения и воспитания кадров порочной практикой администрирования» [цитата по 840].
Продолжение следует.
С предыдущей частью главы можно ознакомиться здесь:
С предыдущими разделами книги можно ознакомиться в подборке.
