Я стою у плиты, помешиваю картошку в сковородке, а в голове – буря. Авдотья Михайловна, свекровь моя ненаглядная, опять звонила. Полчаса назад.
«Олечка, ты бы за Андреем присмотрела, а то он худой какой-то, недокормленный».
Недокормленный! Да я каждое утро ему омлет с беконом, а вечером – мясо с гарниром, как он любит. А она всё своё:
«В нашей семье мужчины должны быть сыты, а ты вечно занята своими делами».
Моими делами! Это она про мою работу в салоне, где я с утра до ночи на ногах, стригу, крашу, слушаю клиенток, которые то про мужей, то про детей, то про жизнь свою горькую. А вечером домой – и снова на кухню, к плите, к этой самой сковородке, которая уже дымит, потому что я задумалась.
– Оля, ты чего там жаришь? Пахнет, как будто пожар! – Андрей заходит на кухню, тянет носом. Высокий, чуть сутулый, в своей любимой клетчатой рубашке. Улыбается, но я-то вижу: устал. Он всегда такой после работы, а тут ещё мать его со своими звонками.
– Картошку, – бурчу я, выключаю газ. – Садись, сейчас поедим.
Он садится, а я смотрю на него и думаю: хороший мужик, Андрей. Любит меня, я знаю.
Но вот эта его семья… Авдотья Михайловна, вечно с подковырками, дядя Витя, который на каждом застолье лезет с нравоучениями, тётя Лена, что только и делает, что хвалит свою Настю, какая она умница, а я, значит, так, середнячок.
И Настя эта, двоюродная сестра Андрея, с её вечными шуточками про мою «простую» жизнь.
«Олечка, ты всё в своём салоне? Ну, это ж так мило, ножничками щёлк-щёлк!» – и смеётся, будто я не мастер с десятилетним стажем, а школьница на подработке.
Я ставлю тарелку перед Андреем, а сама думаю: хватит. Хватит терпеть, хватит молчать, хватит улыбаться, когда внутри всё кипит. Они все думают, что я – просто Оля, тихая, покладистая, которая проглотит любую колкость и побежит на кухню готовить ужин. Но я не такая. И я им это докажу.
***
Познакомились мы с Андреем пять лет назад в кафе, куда я зашла после смены выпить кофе. Он сидел за соседним столиком, читал книгу – что-то про космос, я тогда ещё удивилась, кто в наше время таскает с собой бумажные книги?
Разговорились, посмеялись, через месяц начали встречаться. Андрей – инженер, спокойный, надёжный, с руками, которые могут починить что угодно, от крана до моего настроения.
Полгода назад поженились, и тут началось. Авдотья Михайловна сразу дала понять, что я – не совсем то, что она представляла для своего «Андрюшеньки».
«Олечка, ты, конечно, милая, но в нашей семье женщины всегда были… хозяйственные».
Это она про то, что я не вяжу крючком и не пеку пироги по её рецептам.
Дядя Витя, брат Авдотьи, – бывший военный, громогласный, с вечными историями про «как надо жить». Тётя Лена, его жена, – женщина с перманентной укладкой и маникюром, которая считает, что я «могла бы лучше следить за собой». А Настя, их дочь, – двадцатипятилетняя фифа, которая работает в какой-то модной конторе и вечно хвастается своими поездками и шмотками.
Все они – родственники Андрея, и все они собираются у нас дома раз в месяц, потому что «традиция». И каждый раз я чувствую себя, как на экзамене, который не сдам никогда.
На следующий день я сижу в салоне, стригу клиентку, а в голове – план. Простой, но дерзкий. Они любят собираться у нас? Отлично. Пусть собираются. Но в этот раз я устрою им такой приём, что надолго запомнят.
– Оля, ты чего такая задумчивая? – спрашивает Светка, моя напарница, пока моет голову очередной тётеньке. Светка – моя подруга, с ней мы всё делим: кофе, сплетни, жалобы на жизнь.
– Да так, – улыбаюсь я, но внутри всё бурлит. – Решила свекровь с родственничками проучить.
– Ого! – Светка округляет глаза. – Рассказывай!
– Потом, – отмахиваюсь я. – Сначала сделаю, а то сглазишь.
Вечером я звоню Авдотье Михайловне. Голос у неё, как всегда, сладкий, но с лёгкой такой язвинкой.
– Олечка, здравствуй! Как дела у вас с Андрюшенькой?
– Отлично, Авдотья Михайловна, – говорю я, стараясь, чтобы голос не дрожал. – Хочу вас всех на выходных пригласить. Ужин, как обычно. Дядя Витя, тётя Лена, Настя – все пусть приходят.
– Ой, Олечка, какая ты молодец, – тянет она. – А что готовить будешь? Ты же знаешь, у Вити желудок слабый, а Леночка на диете…
– Не волнуйтесь, – перебиваю я. – Всё учту.
Кладу трубку и улыбаюсь. Ох, учту я, Авдотья Михайловна. Всё учту.
Суббота.
Квартира блестит – я с утра драила полы, протирала пыль, даже занавески постирала, чтобы никто не сказал, что я плохая хозяйка. На столе – салаты, горячее, закуски. Всё простое, но вкусное: картофель с грибами, курица в духовке, овощи. Я даже десерт сделала – тарт с ягодами, чтобы Настя не фыркала, что у меня «всё слишком деревенское».
Андрей ходит по кухне, помогает накрывать. Он уже чувствует, что я на взводе, но молчит. Только смотрит так, будто хочет спросить: «Оль, ты чего задумала?»
Звонок в дверь. Первая – Авдотья Михайловна, в своём неизменном синем платье, с причёской, как у советской дикторши. За ней – дядя Витя, в пиджаке с медалями, хотя повод вроде бы не тот. Тётя Лена в обтягивающем костюме, пахнет духами так, что у меня глаза слезятся. И Настя – в джинсах за миллион и с сумочкой, которая, наверное, стоит, как моя зарплата за месяц.
– Олечка, какая ты умница! – Авдотья Михайловна осматривает стол, но я вижу, как её губы чуть кривятся. – Всё так… мило.
– Садись, Оля, не суетись, – басит дядя Витя, уже наливая себе компот. – А то бегаешь, как наскипидаренная.
Я улыбаюсь. Пока улыбаюсь.
Ужин начинается, как обычно: все говорят одновременно. Дядя Витя вспоминает армию, тётя Лена жалуется на цены, Настя хвастается новым проектом. Авдотья Михайловна, конечно, не упускает шанса.
– Олечка, а ты когда-нибудь пробовала готовить по моим рецептам? – спрашивает она, отрезая кусочек курицы. – Я Андрюше в детстве такие котлеты делала, он до сих пор вспоминает.
– Да, Оля, – подхватывает Настя, – тебе бы у тёти Дуни поучиться. Она вон какая хозяйка!
Я чувствую, как внутри всё сжимается, но молчу. Пока молчу. Андрей сидит рядом, пытается перевести тему, но я уже на пределе.
– А знаете, – говорю я, и голос мой звучит громче, чем обычно, – я тут подумала. Вы все такие… замечательные. Всегда с советами, с идеями. Вот дядя Витя, вы же говорили, что в семье главное – порядок? А тётя Лена, вы про красоту и уход за собой. Настя, ты вообще про карьеру и успех. А Авдотья Михайловна – про традиции. И я решила: пора мне у вас поучиться. По-настоящему.
Все замолкают. Даже дядя Витя перестаёт жевать.
– Это как? – спрашивает Авдотья Михайловна, прищурившись.
– А вот так, – я встаю, беру со стола блюдо с картошкой. – Вы же любите всё по-своему, правда? Вот я и подумала: пусть каждый делает, как хочет. Дядя Витя, вы же говорили, что картошка должна быть с салом? Держите, я специально для вас сало припасла. – Я ставлю перед ним миску с нарезанным салом, которое он обожает, но которое тётя Лена запрещает ему есть.
– Оля, ты чего? – шипит тётя Лена. – У него холестерин!
– А вы, тётя Лена, – продолжаю я, – вы же на диете? Вот, для вас салат без масла, чистый лист, как вы любите. – Я пододвигаю ей тарелку с зеленью, которую она терпеть не может.
– Оля, это что, шутка? – Настя хихикает, но я вижу, как она напряглась.
– А тебе, Настя, – я поворачиваюсь к ней, – тебе же всё моё простое не нравится? Вот, держи тарт. Он, конечно, не из вашей модной кондитерской, но я старалась. Попробуй, вдруг не отравишься.
– Оля! – Андрей хватает меня за руку, но я уже не могу остановиться.
– А вам, Авдотья Михайловна, – я смотрю ей прямо в глаза, – вам я ничего не приготовила. Потому что вы и так всё знаете. Как готовить, как жить, как воспитывать Андрея. Вы же идеальная. Зачем вам мои блюда?
Тишина. Такая, что слышно, как тикают часы на стене. Авдотья Михайловна краснеет, дядя Витя кашляет, тётя Лена смотрит в тарелку, а Настя нервно теребит телефон.
– Оля, ты… это перебор, – наконец говорит Андрей, но я вижу, что он сам не знает, что делать.
– Перебор? – я смеюсь, и смех мой звучит, как звон стекла. – А когда вы все тут сидите и учите меня жить – это не перебор? Когда ты, Авдотья Михайловна, звонишь каждый день и говоришь, что я недокармливаю твоего сына? Когда ты, дядя Витя, рассказываешь, какая я неорганизованная? Когда ты, Настя, смеёшься над моей работой? Это не перебор?
– Олечка, успокойся, – начинает Авдотья Михайловна, но я её перебиваю.
– Нет, не успокоюсь! Я устала! Устала быть вашей мишенью! Я люблю Андрея, я стараюсь, я работаю, я готовлю, я убираю, но вам всё мало! Вам надо, чтобы я была, как вы, но я не вы! И не буду!
Я замолкаю, и в груди – пустота. Будто всё, что копилось годами, вырвалось наружу. Андрей смотрит на меня, и я вижу в его глазах что-то новое – не просто удивление, а… уважение? Он встаёт, подходит ко мне, обнимает.
– Оля, – тихо говорит он, – я с тобой.
Авдотья Михайловна открывает рот, но ничего не говорит. Дядя Витя откашлялся, тётя Лена уронила вилку, а Настя… Настя вдруг встаёт и говорит:
– Оля, прости. Я… я не хотела, чтобы ты так чувствовала. Я просто… шутила.
– Шутила, – повторяю я, и голос мой дрожит. – А мне не смешно.
После ужина они ушли быстро. Авдотья Михайловна что-то бурчала про «невоспитанность», дядя Витя молчал, тётя Лена пыталась улыбаться, а Настя… Настя перед уходом задержалась и сказала: «Оля, я подумаю. Правда». И ушла.
Мы с Андреем остались вдвоём. Я сижу на диване, он – рядом. Молчим. Потом он берёт мою руку.
– Ты была… – он подбирает слова, – как ураган. Я даже не знал, что ты так можешь.
– Я сама не знала, – шепчу я. – Но я больше не могла, Андрей. Не могла.
– Я понимаю, – он кивает. – И знаешь… я поговорю с мамой. И с остальными. Это наш дом, Оля. Наш. И ты тут главная.
Я смотрю на него, и внутри – тепло. Не пожар, не буря, а тихое, спокойное тепло. Как будто солнце пробилось сквозь тучи. Я не знаю, изменится ли что-то. Может, Авдотья Михайловна ещё долго будет ворчать, а Настя – подкалывать. Но я знаю одно: я больше не буду молчать. И я стою того, чтобы меня услышали.
Я сижу на диване, всё ещё сжимая руку Андрея, а в голове – карусель. Только что я устроила настоящий спектакль, выложила всё, что наболело, и теперь внутри странная смесь: облегчение, как после долгого крика, и страх – а что дальше?
Вдруг они теперь вообще перестанут с нами общаться? Или, наоборот, начнут мстить, как это умеет Авдотья Михайловна, с её тихими, но острыми, как иголки, замечаниями? Андрей молчит, но я чувствую, как его пальцы слегка сжимают мои – он со мной, и это уже половина победы.
– Оль, – он наконец нарушает тишину, – ты как? Не перегорела?
– Не знаю, – честно отвечаю я, глядя на пустые тарелки на столе. – Будто пробежала марафон, а потом ещё и с горы скатилась. Но… знаешь, я не жалею.
Он улыбается – той своей улыбкой, от которой у меня всегда сердце ёкает.
– Ты была как… как Жанна д’Арк. Серьёзно. Я даже растерялся.
– Жанна д’Арк? – я фыркаю, но внутри приятно. – Ну, тогда ты мой… кто там у неё был? Генерал?
– Давай просто Андрей, – он смеётся и тянет меня к себе. Я кладу голову ему на плечо, и на минуту кажется, что всё будет хорошо. Но только на минуту. Потому что я знаю: это не конец. Это только начало.
Проходит неделя.
Авдотья Михайловна не звонит – впервые за всё время нашего брака. Обычно она названивает каждый день: то спросить, как Андрей, то напомнить, что я забыла купить укроп для супа, то просто поболтать о погоде, но с подтекстом.
А тут – тишина. Я даже начинаю волноваться. Вдруг она там что-то задумала? Или обиделась так, что теперь вообще меня из своей жизни вычеркнет? И, главное, я не знаю, что хуже.
На работе Светка, конечно, вытрясла из меня все подробности того ужина. Слушала, открыв рот, а потом хлопнула меня по плечу:
– Оля, ты мой герой! Я б на твоём месте давно уже с катушек слетела, а ты – вон, держишься, ещё и контратаку устроила!
– Да какая там контратака, – отмахиваюсь я, но сама улыбаюсь. Светка права: я держусь. И, может, впервые за долгое время чувствую себя не просто женой Андрея или невесткой Авдотьи Михайловны, а… собой. Олей. Которая может постоять за себя.
Но в пятницу вечером всё меняется.
Я только вернулась из салона, усталая, с ногами, которые гудят, как после танцев, и тут – звонок. На экране высвечивается: «Авдотья Михайловна». Сердце ухает вниз, но я беру трубку.
– Олечка, – её голос, как обычно, сладкий, но есть в нём что-то новое, какая-то осторожность. – Я тут подумала… Может, мы с тобой поговорим? Без всех этих… родственников.
Я молчу секунду, переваривая. Это что, она меня на дуэль вызывает? Или правда хочет мира?
– Хорошо, – говорю я, стараясь, чтобы голос звучал ровно. – Когда?
– Завтра? У меня дома. Я… чай заварю. И пирожки сделаю, ты же любишь с капустой?
Я чуть не роняю телефон. Пирожки? С капустой? Это она что, подлизывается? Но я соглашаюсь. Потому что, если честно, мне самой интересно, что она задумала.
Суббота.
Я стою перед дверью квартиры Авдотьи Михайловны, держу в руках коробку с эклерами – купила по дороге, чтобы не с пустыми руками. В животе – холодок, как перед экзаменом. Андрей хотел поехать со мной, но я отказалась.
Она открывает дверь, и я почти не узнаю её. Вместо привычного синего платья – домашний халат, волосы не в идеальной укладке, а просто собраны в пучок. И глаза… усталые, что ли?
– Проходи, Олечка, – говорит она, и в голосе нет привычной язвинки. – Садись, сейчас чайник закипит.
Я сажусь за стол, покрытый старой скатертью с вышитыми ромашками. На столе – тарелка с пирожками, вазочка с вареньем, две чашки. Всё такое… домашнее. Будто я не к свекрови пришла, а к старой подруге.
– Оля, – начинает она, разливая чай, – я всю неделю думала. После того ужина. Ты… ты меня удивила. Я не ожидала.
– Чего не ожидали? – спрашиваю я, глядя ей в глаза. – Что я могу сказать, что думаю?
– Да, – она кивает, и я вижу, как её пальцы чуть дрожат, когда она ставит чайник. – Я привыкла, что всё… по-моему. Что я знаю, как лучше. Для Андрея, для семьи. А ты… ты другая. И я, наверное, не хотела этого видеть.
Я молчу. Не потому, что нечего сказать, а потому, что не ожидала такого. Авдотья Михайловна, которая всегда была как танк – непробиваемая, уверенная, – сидит передо мной и говорит… такое?
– Я не хотела тебя обидеть, – продолжает она, глядя в чашку. – Но, наверное, обижала. И не раз. Я просто… я же для Андрея всю жизнь старалась. Он у меня один. А ты… ты его жена. И я боялась, что ты… ну, что я его потеряю.
Я чувствую, как внутри что-то щёлкает. Будто пазл сложился. Она не просто вредная свекровь. Она – мать, которая боится. Боится, что её сын, её Андрюшенька, теперь принадлежит не только ей. И я, вместо того чтобы злиться, вдруг понимаю её. Не полностью, не до конца, но… понимаю.
– Авдотья Михайловна, – говорю я, и голос мой мягче, чем я ожидала. – Я не хочу вас… вытеснять. Я люблю Андрея. И я хочу, чтобы у нас была семья. Настоящая. Но для этого мне нужно, чтобы вы… чтобы вы меня уважали. Не как «Олечку», которая готовит ужин, а как… человека.
Она смотрит на меня, и в её глазах – что-то тёплое. Не сладкое, не наигранное, а настоящее.
– Я попробую, – говорит она. – Обещаю.
Мы сидим ещё час. Пьём чай, едим пирожки. Она рассказывает про молодость, про то, как растила Андрея одна, как боялась, что он вырастет «не таким». Я рассказываю про салон, про клиенток, про то, как люблю свою работу, хоть и устаю. И впервые за всё время я вижу не свекровь, а женщину. Со своими страхами, своими мечтами, своими ошибками.
Проходит месяц.
Семейные ужины пока не возобновились – я попросила Андрея дать мне время. Но Авдотья Михайловна звонит теперь не каждый день, а раз в неделю. И говорит не только про Андрея, но и про меня:
«Олечка, ты не устала? Может, приедешь, я борща наварила?»
Дядя Витя как-то прислал мне сообщение:
«Оля, ты молодец. Я, старый дурак, не сразу понял».
Тётя Лена перестала комментировать мой маникюр, а Настя… Настя зашла в салон на прошлой неделе. Села в моё кресло и сказала:
«Оля, сделай мне что-нибудь крутое. Я тебе доверяю».
Я не знаю, идеальная ли у нас теперь семья. Наверное, нет. Но она живая. И в ней есть место для меня – не просто для «Олечки», а для Оли. Которая стрижёт, готовит, любит, спорит, смеётся. И которая научилась говорить, когда ей больно.
Вечером я сижу на кухне, Андрей чистит картошку – да, он теперь помогает, сам вызвался. За окном – осень, листья падают, как золотые монетки.
Я смотрю на него, на его сосредоточенное лицо, и думаю: жизнь – она как эта картошка. Иногда твёрдая, иногда с глазками, которые надо вырезать. Но если постараться, из неё можно приготовить что-то вкусное. Главное – не бояться взять нож в руки.