Бывший муж попросил денег на новую жену...
Пустой стул
Стул у окна стоял отдельно. Не прижатый к стене, а чуть наискосок — словно кто-то только что встал и вот-вот вернётся.
Ирина протёрла пыль с подоконника, старательно огибая резную спинку. Семнадцать лет этому стулу. Ровно столько, сколько они прожили в этой квартире, прежде чем Саша собрал чемодан и хлопнул дверью.
Щёлкнул чайник. Она достала одну кружку и замерла, глядя на свое отражение в оконном стекле.
Звонок в дверь разорвал тишину.
— Бабуля, это я! — в прихожей вихрем закрутился Миша, сбрасывая кроссовки. — Мама сказала, побуду с тобой до вечера.
Внутри Ирины потеплело. Семилетний внук — единственный, кто заставлял её улыбаться не для приличия.
— Завтракал? — спросила она, уже готовясь к ответу.
— Не успели. Мама летела на работу. Сказала, ты спасёшь.
Он пронёсся на кухню, бросил рюкзак и застыл, разглядывая стул у окна.
— А почему он тут стоит отдельно? — Миша провёл пальцем по потёртой спинке. — На нём никто не сидит?
Ирина замерла с чашкой в руках. Сердце кольнуло.
— Забыла убрать, — ответила она, доставая сковороду.
— Забыла? Он же всегда тут стоит, — Миша уже раскладывал фломастеры. — Это дедушкин стул?
Масло зашипело на сковороде. Она разбила яйца, не оборачиваясь.
— Ба, а почему дедушка Саша к нам не приходит? — Миша водил фломастером по бумаге, не глядя на неё. — Он же не исчез совсем? Просто живёт с тётей Мариной, да?
— Держи, — она поставила перед ним тарелку. — Горячее.
Миша вздохнул, откладывая рисунок.
— А мама вчера папе говорила, что ты сама во всём виновата. Что ты дедушку до ручки довела.
Вилка выпала из рук Ирины, звякнув о столешницу.
— Что, прямо так и сказала?
— Ну, она думала, я сплю. А я слышал, — он пожал плечами. — Так это правда или нет?
Ирина взяла губку и принялась тереть чистую столешницу. Водила по кругу, будто стирала невидимое пятно.
— В жизни не бывает только чёрное и белое, Миш.
— А какое? — он вернулся к динозавру, закрашивая его фиолетовым.
— Серое. Разных оттенков, — она наконец оставила в покое стол. — И никто не бывает виноват один.
— А мне кажется, всё просто. Или виноват, или нет, — он поднял глаза. — Если разбил - значит ты. Если не разбил - не ты.
— Жаль, что в жизни не всё как в детском саду, — она села напротив, обхватив ладонями чашку.
— Как у мамы с папой, да? — в его взгляде мелькнуло что-то недетское.
— Да. Как у них.
— А ты скучаешь по дедушке?
Ирина посмотрела на стул. На нём Саша сидел, когда не хотел разговаривать. Когда читал газету. Когда уходил в себя. Стул остался. А Саша ушёл к другой.
— Нет, — сказала она. — Уже давно нет.
Миша прищурился, будто пытаясь понять, правду ли она говорит. Потом кивнул и вернулся к рисованию. А рука Ирины потянулась к телефону - впервые за долгое время ей захотелось позвонить дочери и спросить: "И давно ты решила, что во всём виновата только я?"
Голос из прошлого
Телефон завибрировал, когда Ирина выбирала помидоры. Взглянув на экран, она замерла. Этот номер она удалила пять лет назад. Но память цифр оказалась сильнее памяти сердца.
— Алло, — произнесла она, отходя от прилавка.
— Привет, Ир.
Его голос. Ниже, чем раньше. С хрипотцой. Саша.
— Удивлена? — спросил он после паузы.
— Мягко сказано, — она остановилась у колонны. — Пять лет тишины, и вдруг звонок.
— Да, понимаю. Извини.
В трубке слышалось его дыхание. Раньше она различала по нему настроение – сейчас не могла прочесть ничего.
— Что случилось? — спросила Ирина, глядя на проходящих мимо покупателей.
— Нам нужно поговорить о даче.
— О даче? — она удивилась искренне. — Той самой?
— Да. О нашей.
"Нашей". Слово царапнуло слух. Пять лет она одна ездила туда – полоть, красить, латать крышу. А он не звонил даже в дни рождения дочери.
— Что с ней?
Он помедлил с ответом.
— Марина хочет квартиру побольше. А денег не хватает.
Ирина сжала телефон. Вот оно что.
— И ты вспомнил про дачу.
— Хочу продать свою долю. Тебе или кому-то ещё.
Она усмехнулась, чувствуя, как внутри поднимается что-то горячее.
— Какая предусмотрительность.
— Ир, давай без этого. Мне просто нужны деньги. У нас долевая собственность, без тебя я ничего сделать не могу.
— Что, семейная лодка дала течь? — вырвалось у неё.
В трубке повисла тяжёлая пауза.
— Послушай, — его голос стал тише. — Я понимаю твои чувства. Но это деловой вопрос. Дача простаивает, а деньги нам нужны.
— Нам?
— Мне, — поправился он. — Мне нужны.
— Что случилось? Марина больше не тянет вашу жизнь?
В его голосе проступило раздражение:
— Хватит язвить. Просто помоги по-людски.
Ирина почувствовала, как внутри что-то ломается – не сердце, а оковы, державшие её столько лет.
— По-людски ты собрал вещи и ушел без объяснений, — тихо сказала она. — А теперь просишь о помощи?
— Это не ради меня. Это просто дача. Мы же вместе её строили.
— Нет, Саша. Мы вместе начинали. А ты ушёл, не доделав. Крышу я чинила одна, под дождем. И забор сама красила. И яблони сама сажала.
— Ир...
— Я не буду продавать, — она вдруг почувствовала силу в собственном голосе. — Ни тебе, ни кому-то ещё. Мне она дорога. В отличие от тебя.
Она нажала отбой и застыла посреди магазина.
— Извините, вы не могли бы отойти?
Ирина вздрогнула. Рядом стояла женщина с тележкой, пытаясь пробраться мимо.
— Да-да, конечно, — она посмотрела на корзину с тремя помидорами. Для одинокого стола.
Дома, прежде чем открыть дверь, она долго стояла на площадке. Впервые за пять лет ей захотелось убрать стул, стоявший у окна.
Но ещё больше хотелось позвонить дочери и спросить, почему та считает, что во всём виновата только она одна.
Яблоко от яблони
Кастрюля на плите булькала, когда позвонила Ксения. Ирина даже не взглянула на экран — и так понятно. Саша всегда действовал через дочь, когда хотел добиться своего.
— Да, Ксюш, — она держала телефон плечом, нарезая укроп.
— Как ты? — голос дочери звучал подчёркнуто легко. — Миша не сильно тебя утомил вчера?
Ирина усмехнулась. Пять минут светской беседы, затем переход к делу — копия отца.
— Нет. Мы отлично провели время, — она высыпала зелень в кипящую кастрюлю. — Но ты ведь не поэтому звонишь.
Пауза. Затем вздох.
— Папа сказал, ты отказалась говорить о даче.
— Неужели? — Ирина выключила газ. — А что ещё он сказал?
— Что ты не хочешь продавать свою долю из принципа.
Ирина сняла фартук и села за стол, глядя на одинокую тарелку.
— Я не хочу продавать, потому что не хочу. Там мои яблони цветут, которые я сама сажала. И крыжовник разросся.
— Да кому нужны эти шесть соток! — в голосе Ксении прорезалось раздражение. — Ты всё равно туда почти не ездишь!
— А ты откуда знаешь? Ты была там хоть раз за последние годы?
Молчание. Затем тише:
— Мам, может, это шанс всё завершить? Поставить точку.
— В чём? — Ирина провела пальцем по краю стола. — В разводе? Так он пять лет как оформлен.
— В этой... напряжённости. Каждый раз, когда я упоминаю папу, ты каменеешь. А когда он про тебя спрашивает — меняю тему.
Что-то кольнуло под сердцем. Она действительно каменеет?
— Может, это знак, — продолжала Ксения. — Возможность разрубить последний узел.
Ирина прикрыла глаза.
— Знак был пять лет назад — когда он собрал вещи и хлопнул дверью. А сейчас у него просто кончились деньги, потому что Марина требует новую квартиру.
— Ты не знаешь, почему он ушёл, — в голосе дочери прорезался металл. — Ты с ним даже толком не поговорила тогда.
— А о чём говорить? — Ирина поднялась и подошла к окну. — Классический сюжет — мужчина за пятьдесят меняет жену на модель помоложе.
— Если бы ты его выслушала...
— То что? — она смотрела на пустой стул. — Он бы остался?
Тишина. Затем:
— Миша сказал, ты считаешь меня виноватой. Что я сама всё испортила.
Ксения выдохнула так резко, словно ей наступили на ногу.
— Я этого не говорила.
— Значит, он выдумал?
— Он ребёнок! Мог неправильно понять фразу.
— Какую именно фразу, Ксюш? — Ирина смотрела в окно, но видела только свое отражение. — Ты действительно считаешь, что я виновата в том, что твой отец ушёл?
— Нет! То есть... — она запнулась. — Не только ты.
Ирина прикусила губу. Что ж, откровенно.
— Спасибо за честность.
— Мам, не начинай. Я просто хочу, чтобы ты отпустила прошлое. Продай эту дачу, забудь обиды... Вы же не чужие.
— Чужие, Ксюш. Уже давно чужие.
— Но вы мои родители!
— И только это нас связывает, — Ирина коснулась деревянной спинки. — Я не продам дачу. Не из вредности. Она мне нужна.
— Тебе нужен способ сделать ему больно, — выпалила Ксения.
Ирина застыла. Словно дочь влепила ей пощечину.
— Ты действительно так думаешь?
Тяжелая пауза. Затем:
— Прости. Я не хотела...
— Нет, хотела, — перебила Ирина. — И знаешь, может, ты права. Может, я слишком долго держу обиду.
— Мам...
— А может, я просто ничего не забыла, — Ирина сжала телефон. — Это разные вещи, Ксюш. Разные.
Она сбросила вызов и посмотрела на стул. Потом на кастрюлю с супом, которого хватит на три дня.
Интересно, когда Ксения говорит о примирении — она действительно верит, что это возможно? Или просто хочет избавиться от неудобного положения между двумя родителями, которые не могут находиться в одной комнате?
А может, дело в другом? Может, она просто боится однажды стать такой же — женщиной, которую бросили ради той, что моложе?
Правда на закуску
Звонок раздался, когда Ирина сражалась с колесиком пылесоса. Она распрямилась, потирая поясницу, и поплелась открывать.
На пороге стояла Тая — соседка с пятого. Рыжая, громкая, бесцеремонная, с пакетом, пахнущим выпечкой.
— Явилась не запылилась! — Тая протиснулась в дверь. — Решила тебя вытащить из кокона. Напекла ватрушек — одной не осилить.
Они познакомились на собрании жильцов десять лет назад. Тая — разведенная, с двумя взрослыми дочерьми, работающая бухгалтером в строительной компании — стала для Ирины чем-то вроде громоотвода.
— Проходи, — Ирина пропустила гостью. — Чай только заварила.
— Как живешь-можешь? — Тая прошла на кухню и мгновенно заметила стул у окна. — Всё держишь памятник несбывшемуся?
Ирина промолчала, доставая чашки.
— Не обижайся. Я с новостями пришла, — Тая выложила ватрушки на тарелку. — Ты про Маринку слышала?
— Какую? — Ирина поджала губы, хотя уже поняла.
— Которая твоего Сашку увела, — Тая плюхнулась на стул. — У неё бизнес лопнул. Она сумки шила на заказ, помнишь? Фирму открывала.
Ирина разлила чай, стараясь не выдать интереса.
— И что?
— Валька из второго подъезда в налоговой работает. Говорит, Маринкина фирма закрылась с долгами. А теперь она требует, чтоб Сашка вложился в какой-то новый проект. Он ей: "Денег нет". Она: "Продай что-нибудь". Он: "Половина дачи не моя". Она: "Так хоть свою часть продай".
Тая говорила быстро, жадно наблюдая за реакцией. Но Ирина только смотрела в чашку.
— И? — наконец спросила она.
— И ничего, — Тая откусила ватрушку. — Ты последняя, кто может его спасти. И знаешь, я бы не спасала. Пусть побудет в той же шкуре, в которой тебя оставил.
Ирина невольно усмехнулась.
— Я и не собиралась.
— Да? А лицо не обмануло, — Тая прищурилась. — Ты всегда такая добренькая была. Всё о других думала, себя в последнюю очередь.
— Хватит, а? — Ирина стукнула чашкой о стол. — Пять лет прошло. Я другой человек теперь.
Тая отклонилась, изучая подругу.
— Да, вижу. Что-то в тебе проснулось.
— О чем ты?
— Не знаю точно. Раньше ты была как... законсервированная. А сейчас крышку открыли.
Ирина отвернулась к окну. Она и сама чувствовала это — внутри что-то оттаивало, сдвигалось с места.
— Он звонил, — сказала она. — Просил продать дачу.
— И что ты?
— Отказала.
Тая захохотала так, что за стеной залаяла соседская такса.
— Умница! Давно пора! Сколько можно оглядываться назад?
Ирина встала и подошла к окну. Тронула спинку стула.
— Ксения считает, что я виновата. Что это я его "до ручки довела".
Тая фыркнула, крошки разлетелись по столу.
— Дочки всегда за папочек горой. Особенно если те бросили мамочек. Защитный механизм такой. Если папа виноват — значит, и её мужик может так же поступить. А если мама — с ней такого не случится.
Ирина обернулась, удивленно подняв брови.
— Откуда такие познания?
— Психологические каналы смотрю, — Тая подмигнула. — Но ведь в точку?
Они помолчали. Потом Тая спросила тише:
— А сама как думаешь? Кто все-таки виноват?
Ирина закрыла глаза. Этот вопрос она задавала себе каждый день пять лет подряд.
— Все, — наконец сказала она. — И никто. Он хотел другой жизни. Я не смогла вписаться в его новые планы. Мы просто... разминулись.
Тая смотрела так, словно впервые видела подругу.
— Тогда зачем держишь этот стул?
Вопрос ударил под дых. Ирина отдернула руку.
— Не знаю, — ответила она тихо. — Правда не знаю.
Тая поднялась и обняла ее.
— А я знаю. Это якорь. Пока он тут — ты не двинешься дальше. Может, пора его вынести? Не для Сашки. Для себя.
Ирина на мгновение прижалась, потом отстранилась.
— Возможно, ты права. Но сначала я хочу кое-что понять.
— Что именно?
— Почему я до сих пор цепляюсь за вещь, которая каждый день напоминает о предательстве.
— А я тебе отвечу, — Тая сощурилась. — Потому что ты всё ещё надеешься, что он вернётся и сядет на свое место. Вот только знаешь что? Он уже давно сидит на другом стуле. И с него вставать не собирается.
Корни и ветви
Ирина проснулась от звонка будильника. Сегодня суббота — день, когда она обычно ездила на дачу. Весна вступила в свои права, и яблони нуждались в обрезке.
Она вошла на кухню и замерла. Стул у окна стоял на том же месте. После разговора с Таей Ирина собиралась его вынести, но рука не поднялась. Пять лет привычки не так просто перечеркнуть.
Телефон зазвонил, когда она допивала кофе. Ксения.
— Мама, привет, — голос дочери звучал напряженно. — Миша хочет с тобой на дачу. Можно я его сегодня привезу?
Ирина помедлила. Внук на даче — это радость. Но Ксения после их последнего разговора...
— Конечно, привози.
Через два часа они уже ехали по загородному шоссе. Миша на заднем сидении увлеченно играл на планшете, а Ксения молча вела машину. Напряжение можно было резать ножом.
— Извини за тот разговор, — наконец сказала дочь, не отрывая взгляда от дороги. — Я наговорила лишнего.
— Бывает, — Ирина смотрела в окно на проплывающие мимо деревья.
— Нет, правда, — Ксения вздохнула. — Я не должна была вмешиваться. Это ваши отношения с папой.
— Уже пять лет как не отношения.
— Знаю. Просто... — она запнулась. — Это сложно.
— Что именно?
— Быть между вами. Всегда кого-то предавать.
Ирина повернулась к дочери. Впервые за долгое время она увидела в ней не взрослую женщину, а растерянную девочку.
— Ты никого не предаешь, Ксюш. Ты просто любишь обоих родителей. Это нормально.
— Но я постоянно чувствую вину. Когда иду к тебе — винюсь перед ним. Когда к нему — перед тобой.
Они свернули на проселочную дорогу. Ирина смотрела на профиль дочери — так похожий на Сашин. Те же упрямые скулы, тот же разлет бровей.
— А Миша? — спросила она. — Он тоже чувствует это напряжение?
— Дети всё чувствуют, — Ксения притормозила у железных ворот. — Даже когда мы думаем, что хорошо скрываем.
Они вышли из машины. Миша, отбросив планшет, первым побежал к калитке.
— Бабуля, у тебя яблоки уже есть?
— Еще рано для яблок, — улыбнулась Ирина, отпирая замок.
Миша умчался исследовать участок, а Ирина с дочерью остались у крыльца. Маленький дачный домик выглядел аккуратно — Ирина следила за ним все эти годы. Новая крыша, свежевыкрашенные стены, ухоженный палисадник.
— Ты столько вложила в это место, — тихо сказала Ксения. — Теперь понимаю, почему не хочешь продавать.
Ирина промолчала. Они вошли в дом, пахнущий сухими травами и деревом.
— Помню, как мы сюда приезжали, когда я маленькая была, — Ксения провела рукой по деревянному подоконнику. — Папа всё обещал построить мне качели. Так и не построил.
— Зато крышу починил, — Ирина достала из шкафа старые садовые перчатки. — Правда, она всё равно текла. Пришлось потом переделывать.
Они вышли в сад. Миша уже нашел старый футбольный мяч и гонял его по траве.
— Мам, — вдруг сказала Ксения, остановившись у яблони. — Ты никогда не рассказывала, почему вы разошлись.
Ирина замерла с секаторами в руках.
— А ты никогда не спрашивала.
— Боялась. Думала, ты расплачешься или разозлишься.
— Я не плакала даже в день развода.
— Знаю, — Ксения смотрела куда-то вдаль. — Это было хуже всего. Ты была такая... каменная. Будто внутри что-то слоамалось.
Ирина начала обрезать сухие ветки. Методично, одну за другой.
— Так что случилось? — настаивала Ксения. — Почему он ушел?
— Он полюбил другую, — пожала плечами Ирина. — Банально, правда?
— И это всё? Не было ссор, скандалов?
— Нет. Он просто сказал, что встретил женщину, с которой ему лучше. И что давно не чувствует ко мне того, что раньше.
Ксения молчала, переваривая информацию.
— А ты? Что чувствовала ты?
Ирина опустила секатор и посмотрела на дочь.
— Сначала — ничего. Будто все чувства разом выключили. Потом — ярость. Потом — пустоту.
— А сейчас?
— А сейчас... — она задумалась. — Не знаю. Наверное, усталость от того, что никак не могу отпустить.
— Это из-за стула? — вдруг спросила Ксения. — Того, что стоит у окна?
Ирина удивленно подняла брови.
— Ты заметила?
— Конечно. На нем всегда сидел папа. А ты его так и не убрала.
С другого конца сада донесся крик Миши:
— Мама! Бабуля! Смотрите, что я нашел!
Они подошли к дальнему углу участка. Миша стоял над чем-то, присев на корточки.
— Гляньте! Птенец выпал из гнезда!
На земле лежал крохотный комочек с редкими перышками. Он слабо шевелился, открывая крошечный клюв.
— Надо его вернуть! — встревоженно сказал Миша. — Иначе он погибнет!
— Где гнездо? — спросила Ирина, оглядываясь.
— Вон там, высоко, — Миша показал на старую ель. — Я не достану.
— И я не достану, — Ирина покачала головой. — И даже если бы достали — птицы-родители могут его не принять обратно. Они почувствуют человеческий запах.
— Значит, он умрет? — глаза Миши наполнились слезами.
— Не обязательно, — Ксения вдруг подобрала птенца. — Мы можем его выходить. Будем кормить, пока не окрепнет.
— Правда? — Миша просиял. — И он будет жить у нас дома?
— Нет, — улыбнулась Ксения. — Когда окрепнет, мы его выпустим. Птицы должны жить на свободе.
Ирина смотрела на дочь, держащую в ладонях крошечную жизнь. И вдруг поняла что-то важное, что ускользало от неё все эти годы.
Место у окна
Ирина вернулась в пустую квартиру. Ксения с Мишей уехали, забрав выпавшего из гнезда птенца. Миша с серьезным лицом пообещал кормить его каждые два часа.
На кухне ее встретил стул. Вечернее солнце золотило его старую спинку, делая почти нереальным на фоне сгущающихся сумерек. Пять лет он стоял здесь — не предмет мебели, а памятник несостоявшемуся.
Телефон завибрировал. Саша. Палец замер над кнопкой. В прежние годы она бы не ответила. Сегодня почему-то нажала "принять".
— Да.
— Не думал, что возьмешь трубку, — в его голосе мелькнуло удивление. — Как ты?
— Только с дачи. Там все распускается.
— Весной она особенно красивая, — он сделал паузу. — Яблони зацвели?
— Еще нет. Но скоро.
Странный разговор — будто между случайными знакомыми. Ни натянутости, ни упреков.
— Ир, звоню извиниться, — сказал он неожиданно. — Ты была права насчет дачи. Это твой дом, ты его создала. В прямом и переносном смысле.
Она молчала, не находя слов.
— Сегодня я кое-что понял, — продолжил он тише. — Всю жизнь прятался за чужими спинами. За маминой, за твоей, теперь вот за Марининой. Вечно искал, кто решит мои проблемы.
— К чему ты это?
— Не знаю... — вздох в трубке. — Хотел сказать вслух. Мне жаль, что причинил тебе боль. И что не был тем, кого ты заслуживала.
Ирина сжала телефон. Что происходит? Позднее раскаяние? Очередная попытка манипулировать?
— Саш, зачем на самом деле звонишь?
Молчание, затем тихо:
— Марина уходит. Нашла кого-то помоложе и побогаче. Забавно, да?
Ирина не ответила. Внутри не шевельнулось ни злорадства, ни сочувствия. Просто... ничего.
— Ждешь, что я скажу "получил по заслугам"? — спросила она.
— Нет, — он невесело усмехнулся. — Хотя я бы на твоем месте именно так и сказал.
— Я не ты, — просто ответила она.
— Верно. Ты всегда была лучше.
Ирина вздохнула. Странное ощущение захлестнуло ее — словно закончился многолетний марафон, и тело не понимает, что делать с внезапной остановкой.
— Что ты хочешь от меня услышать?
— Ничего, — он помолчал. — Правда, ничего. Просто... прости меня, если сможешь.
Ирина посмотрела на стул. Сколько раз она прокручивала этот разговор? В сотнях воображаемых диалогов она высказывала ему всё накопившееся. Кричала. Или холодно отчитывала. Или гордо прощала.
А сейчас не хотелось ничего из этого.
— Я уже простила, — тихо сказала она. — Не за тебя. За себя.
— Не понимаю...
— И не нужно, — легкая улыбка тронула ее губы. — Просто знай — я в порядке. И буду в порядке. С дачей или без.
— Спасибо, — его голос дрогнул. — Береги себя, Ир.
— И ты, — она выдохнула. — Прощай, Саша.
Она отключилась первой и положила телефон. Подошла к стулу, медленно провела рукой по спинке. Сколько лет она держала эту вещь? Не как предмет — как символ. Часть прошлого, которое упрямо не становилось воспоминанием.
Ирина решительно подняла стул и вынесла на лестничную площадку. Поставила у стены. Посмотрела на него — теперь просто старая мебель, не более.
Вернувшись на кухню, она остановилась у окна, где теперь зияло пустое пространство. Странно, но комната не казалась опустевшей. Наоборот — словно наполнилась чем-то новым. Воздухом? Светом? Возможностями?
Телефон зазвонил снова. На этот раз Ксения.
— Мам, представляешь! — голос дочери звенел от возбуждения. — Миша нашел в сети, как выкармливать птенцов! Уже накормил малыша кашей из шприца! Надо видеть, как этот кроха открывает клюв!
Ирина улыбнулась. Подошла ближе к окну, касаясь ладонью подоконника. Пустое место вдруг показалось не потерей — чистым холстом.
— Слушай, я тут подумала, — сказала она. — Может, купим Мише на день рождения попугайчика? Раз уж он оказался таким заботливым.
— Серьезно? — в голосе Ксении прозвучало изумление. — Ты же всегда была против птиц в доме.
— Я против многого была, — Ирина смотрела, как за окном сгущаются сумерки. — Возможно, пора пересмотреть некоторые правила.
Закончив разговор, она еще долго стояла у окна. В синеющем небе загорались первые звезды. Где-то там, высоко на дереве — гнездо с пустым местом. Птенец не вернется в него. Но это не значит, что не выживет. Просто его дом теперь будет другим.
Она развернулась и оглядела кухню. Завтра, пожалуй, стоит переставить мебель. Или купить цветок на подоконник. А может, оставить это место свободным.
Как напоминание, что иногда лучший способ удержать — это отпустить.
***
У каждого из нас есть свой "стул у окна" — что-то, что мы держим. Пора отпустить? Поделитесь своей историей.
Подписка на канал поможет нам находить друг друга в истории
Спасибо, что читаете и чувствуете вместе со мной.
***