Утро вторника ничем не отличалось от сотни предыдущих. Виктор поплелся к почтовому ящику в своем потрепанном халате, который жена — бывшая жена, поправил он себя мысленно — всегда грозилась выбросить. Теперь некому было возмущаться его домашними привычками, и это казалось одним из немногих плюсов развода.
Он зевнул, вытаскивая кипу бумаг из ящика. Привычный мусор — счета, каталоги, какие-то скидочные карты магазинов, где он никогда не бывал.
— Опять макулатура, — пробурчал Виктор, прижимая конверты локтем к боку и захлопывая дверцу ящика свободной рукой.
На кухне, прихлебывая растворимый кофе, он лениво перебирал почту. Реклама какого-то банка, квитанция за свет, еще одна цветастая листовка. И вдруг — плотный белый конверт с гербовой печатью. Сердце екнуло.
— Никаких сюрпризов, — сказал он сам себе, пытаясь унять внезапное волнение. — Наверняка очередное уведомление из налоговой.
Палец неуклюже заскользил под клапаном конверта. Но внутри оказалось не уведомление из налоговой. На официальном бланке чернело: «Судебная повестка».
— Что за черт? — прошептал Виктор, чувствуя, как по спине пробежал холодок.
Его бывшая жена Анна подала иск о пересмотре раздела имущества. Утверждала, что он что-то там скрыл, недоплатил, не учел...
— Да чего ей еще надо? — Виктор с силой отодвинул стул и вскочил. — Мы все решили!
Он заметался по кухне, словно раненый зверь. Злость мешалась с недоумением. Три года прошло после развода. Три года относительного покоя. И вдруг — опять эта женщина врывается в его жизнь с претензиями.
Виктор смял бумагу, но тут же расправил назад. Дрожащими руками снова перечитал текст. С каждой строчкой уверенность таяла, сменяясь странным, давно забытым чувством уязвимости.
— Спокойно, — глубоко вдохнул он. — Спокойно. Я ничего не нарушал.
Но голос предательски дрогнул. Где-то в глубине души шевельнулось сомнение — всё ли он сделал правильно?
Неприятные истины
Я стучал в дверь квартиры дочери с тяжёлым сердцем. Куда ещё было идти? К кому обратиться, когда весь мир рушится?
Ленка открыла не сразу. Выглянула сонная, в домашней футболке — поди, разбудил её своим нежданным визитом.
— Папа? Что-то случилось?
— Да ничего особенного, — буркнул я, проходя в коридор. — Мать не звонила тебе?
Дочка нахмурилась. Прошли на кухню — маленькую, уютную. Она включила чайник, достала чашки. Пока возилась с заваркой, я набирал воздуха, чтобы сказать.
— Твоя мама в суд на меня подала, представляешь? — выпалил наконец. — Через три года после развода! Говорит, мол, неправильно имущество поделили.
Ленка замерла у шкафчика, спиной ко мне.
— И что ты хочешь от меня, пап?
— Ну как что? — растерялся я. — Поддержки, наверное. Сказать, что она не права.
Дочь тяжело вздохнула и повернулась. Лицо серьёзное, губы сжаты.
— Нет, папа. Не буду я этого говорить.
— Вот как, — почувствовал, как что-то оборвалось внутри. — Значит, мать тебя уже обработала?
— Никто меня не обрабатывал! — Лена стукнула ложкой о стол. — Я сама всё видела. Каждый день.
Я поморщился:
— Что ты видела? Нормальная семья была.
Она покачала головой и села напротив. По глазам видно — накипело.
— Мама никогда не говорила, но я помню, как ты с ней разговаривал, — тихо произнесла она. — «Опять ерунду какую-то приготовила», «Ты вечно со своими претензиями», «Делать тебе нечего, только придираться». Каждый божий день, пап.
Как обухом по голове. Сидел, хлопал глазами.
— Да когда я такое говорил? Ты что-то придумываешь!
— Ничего я не придумываю! — голос её дрогнул. — Я тогда маленькая была, но всё понимала. Как мама плакала в ванной. Как ты её на семейных праздниках перебивал, словно она глупости говорит. Как твоё мнение всегда было единственно правильным.
Я смотрел на свою девочку и не узнавал. Когда она стала такой... взрослой? Такой смелой? А в груди — будто кто-то когтями скребёт.
— Ладно, Лен, — поднялся я тяжело, — извини, что побеспокоил. Сам разберусь.
— Пап, — она поймала меня за рукав, — я не против тебя. Я люблю тебя. Но, может, стоит хоть раз не защищаться, а просто послушать?
Выходил я от дочки сам не свой. Будто меня в чём-то обвинили, а я и оправдаться толком не смог. И самое страшное — что внутри, глубоко-глубоко, шевельнулось мерзкое чувство: а ведь она права.
Ночные воспоминания
Квартира встретила меня гулкой тишиной. Никогда не думал, что буду так остро чувствовать одиночество. Оно словно поселилось во всех углах, пропитало стены. Бросил ключи на тумбочку, не включая свет, добрел до кухни. Выпить бы... Но потянулся к чайнику.
"Ты слишком много пьешь, Витя", — всплыл в памяти голос Анны. Сколько раз она говорила эту фразу? А я огрызался, что это "пара рюмок для расслабления" и "не лезь, сам разберусь".
Чай получился крепким, горьким. Как моя жизнь сейчас.
Не мог выбросить из головы слова дочери. Лицо Ленки стояло перед глазами — разочарованное, с затаенной болью во взгляде. Когда мы стали чужими?
Не выдержал этих мыслей — пошел в кладовку. Там, среди хлама, хранилась коробка со старыми фотографиями. Достал, смахнул пыль. Крышка поддалась с тихим скрипом.
Свадебные снимки, отпуск в Крыму, рождение Ленки... Семейные праздники, юбилеи, дни рождения. Сначала все улыбались, потом — все реже. И вот наткнулся на фото, сделанное лет десять назад. Анна, усталая, с потухшими глазами. Я рядом — с недовольным, каким-то деловым выражением лица. Будто не с семьей, а на скучном совещании. Телом здесь, а мыслями — где-то далеко.
Отложил снимок, и рука наткнулась на старый кассетный диктофон. Анна записывала на него Ленкины первые слова, песенки, стихи... Нажал на кнопку, не ожидая, что древний механизм еще работает.
"Папа, смотри, я нарисовала нас! Это ты, это мама, это я! Мы в парке, видишь?"
Звонкий детский голосок, полный восторга.
"Да-да, очень красиво", — мой голос на записи звучал рассеянно, без интереса.
"А хочешь, я тебе стих расскажу? Мы в саду учили!"
"Потом, Лен, я занят. Иди к маме".
Нажал на паузу, не в силах слушать дальше. Горло сдавило. Что, если Ленка права? Что, если я действительно не был "хорошим" мужем и отцом, каким себя всегда считал?
В голове вдруг всплыли обрывки воспоминаний. Анна просит помочь с ремонтом на кухне — я отмахиваюсь: "Найми рабочих, у меня дела". Анна приглашает в театр — я отказываюсь: "Опять эта тягомотина". Анна плачет из-за ссоры — я хлопаю дверью: "Когда ты перестанешь истерить?"
Я не кричал, не бил, не изменял. Считал себя приличным семьянином. Но... видел ли я ее по-настоящему? Слышал ли?
Фотография в моих руках, казалось, обвиняла меня. Впервые за годы я почувствовал стыд. Пронзительный, жгучий. И тоску по тому, что, возможно, я сам разрушил.
Момент истины
В здании суда пахло канцелярией, старыми бумагами и почему-то мокрой одеждой — на улице моросил противный осенний дождь, и люди стряхивали капли с зонтов в вестибюле. Я сидел на жесткой скамье, нервно теребя папку с документами. Адвокат что-то вполголоса объяснял мне, но слова проскальзывали мимо сознания.
А потом я увидел её. Анна вошла вместе со своим представителем — миниатюрной женщиной в строгом костюме. Бывшая жена выглядела спокойной, собранной. Каштановые волосы собраны в аккуратный пучок, никакой вычурности в одежде. Она всегда умела держать лицо на людях.
Наши взгляды пересеклись. Я ожидал увидеть злорадство, торжество, может, ненависть. Но в её глазах была только усталость и какая-то тихая решимость.
— Всем встать! Суд идёт! — раздался голос секретаря.
Началось заседание. Сухие формулировки, параграфы, ссылки на статьи закона. Мой адвокат говорил о сроках давности, о том, что раздел имущества был произведён по обоюдному согласию. Я кивал, поддакивал, временами что-то шептал ему.
И вот настала очередь Анны. Она поднялась, расправила плечи.
— Ваша честь, я хочу пояснить причину своего иска, — её голос звучал ровно, без надрыва. — При разделе имущества три года назад я не претендовала на долю в квартире, хотя имела на это право. Моё молчаливое согласие было продиктовано желанием поскорее закончить болезненный процесс развода.
Она говорила чётко, спокойно. Без истерик, без обвинений. Просто называла вещи своими именами.
— За эти годы моё материальное положение ухудшилось. Я потеряла работу из-за сокращения, пережила серьёзную операцию. А бывший муж... — тут она на мгновение запнулась, — ...живёт в трёхкомнатной квартире один, хотя мы приобретали её вместе, на общие деньги.
Судья — полная женщина средних лет с внимательным взглядом — смотрела то на Анну, то на меня. Видимо, ждала, что начнётся перепалка. Мой адвокат наклонился, зашептал: "Сейчас я возражу, там нет доказательств..."
Но я вдруг поднял руку. Сам не понял, как решился.
— Ваша честь, можно мне сказать?
Судья удивлённо приподняла брови, но кивнула.
— Я... я прошу отложить рассмотрение дела, — мой голос дрогнул. — Я хотел бы... предложить ответчице обсудить этот вопрос во внесудебном порядке. Думаю, мы сможем прийти к соглашению.
Анна смотрела на меня с недоверием. Судья — с интересом.
— Вы уверены? — спросила она.
— Да, — я кивнул. — Нам не нужно решение суда. Я готов... я хочу сам исправить эту ситуацию.
Когда заседание закончилось, Анна ждала меня в коридоре. Мы молча смотрели друг на друга — два чужих человека, когда-то бывших самыми близкими.
— Почему? — только и спросила она.
— Потому что впервые за много лет я по-настоящему тебя услышал, — ответил я.
Время признаний
Кафе «Уголок» не изменилось за годы – те же кремовые занавески, приглушенный свет, запах свежей выпечки и кофе. Мы с Анной всегда любили это место. Сколько разговоров было здесь начато и закончено... сколько решений принято. И вот – ещё одно.
Я пришёл раньше, занял наш старый столик у окна. Сердце колотилось, как у мальчишки перед первым свиданием. Когда она вошла – в светлом плаще, с зонтиком в руке – я машинально привстал.
— Спасибо, что согласилась встретиться, — начал я, когда она села напротив.
— Я просто хочу закрыть этот вопрос, Виктор, — её голос звучал сдержанно. — Без новых судебных тяжб.
Принесли кофе. Анна по привычке положила в чашку две ложки сахара и помешала неторопливо, глядя куда-то в сторону.
— Знаешь, я все эти дни думал... — голос застрял в горле.
— О чём? — она наконец подняла глаза.
— О нас. О том, что случилось. Что я натворил.
Она усмехнулась:
— Решил заняться самобичеванием на старости лет?
— Нет. Решил наконец посмотреть правде в глаза, — я сделал глоток кофе. — Ты права. Я не видел. Не слышал. Считал, что зарабатываю деньги – и этого достаточно.
Анна замерла. Столько лет она ждала этих слов. Столько лет...
— Я говорила тебе, Витя. Много раз.
— Знаю. Но я думал, ты просто капризничаешь. Что всё у нас нормально. Как у всех.
— "Как у всех" – не значит хорошо, — тихо сказала она.
Мы помолчали. За окном молодая пара под одним зонтом перебегала лужи, смеясь и прижимаясь друг к другу. Когда-то и мы были такими. Когда-то...
— Я подумал о квартире, — решился я. — Предлагаю оформить на тебя одну комнату. Полноценную долю. С правом проживания или продажи – как захочешь.
Анна удивлённо приподняла брови:
— С чего такая щедрость?
— Это не щедрость. Это справедливость, — я положил руки на стол. — Ты не должна бояться остаться без крыши над головой. Не после двадцати лет брака.
Она долго смотрела на меня, словно ища подвох. Потом медленно кивнула:
— Хорошо. Если это предложение серьёзно, я согласна. Мой адвокат подготовит документы.
— Отлично, — я почувствовал, как отпускает напряжение. — И ещё кое-что... я поговорю с Ленкой. Объясню, что... что ты не виновата в нашем разводе.
— Не надо, — она покачала головой. — Она взрослая. Сама разберётся, где правда.
Мы просидели в кафе ещё час. Говорили о дочери, о её успехах, о внуках, которых оба хотели бы дождаться. О своих болячках и планах. Не как муж и жена – этот поезд давно ушёл. Но может быть... как друзья? Или хотя бы не враги.
Вечером я набрал номер дочери.
— Лен, привет. Знаешь, я сегодня встречался с мамой...
Разговор вышел непростым, но честным. Наверное, впервые за много лет.
А через три дня я нашёл в почтовом ящике конверт. Без официальных печатей – просто белый лист, сложенный вчетверо. Почерк Ленки, ровный, с аккуратными завитушками:
"Папа, спасибо. Я знаю, как тебе было трудно это сделать. Ты стал другим. И я горжусь тобой. Приезжай в воскресенье на обед – покажу тебе свой новый проект."
Что-то защипало в глазах. Я не плакал со смерти отца, много лет назад. Но сейчас слёзы казались правильными. Очищающими.
Иногда нужно потерять что-то ценное, чтобы наконец понять его истинную стоимость. И иногда – очень редко – судьба даёт шанс всё исправить.