Людмила поставила чайник на плиту и достала из шкафчика банку с вареньем. Малиновое — любимое Валерино. Он сидел за столом, постукивая пальцами по клеёнке, и улыбался ей так, как умел только он — одновременно серьёзно и с хитринкой.
— Людочка, ты пойми, — Валерий придвинул к себе чашку с чаем, — сейчас такое время неспокойное. Я каждый день вижу, как людей обманывают. А тут твои сбережения, честно заработанные.
Она присела напротив, обхватив ладонями горячую чашку. За окном моросил октябрьский дождь, капли стекали по стеклу причудливыми дорожками.
— Валера, но почему именно на твою маму? — слова вышли тише, чем хотелось.
Он взял её руку, погладил морщинки на пальцах.
— Люда, мама — это самый надёжный человек. Ей семьдесят два, она никуда не денется, — он засмеялся, но тут же стал серьёзным. — Оформим дом на неё временно, а потом, когда всё утрясётся с моим бизнесом, переоформим обратно.
Что-то тревожное шевельнулось внутри. Ведь три миллиона — все её сбережения после продажи квартиры в городе.
— Я не хочу рисковать твоими деньгами, — его голос стал мягким, бархатным. — У меня сейчас эти проверки, налоговая... Ты же знаешь.
Людмила посмотрела в его глаза — карие, тёплые. Два года вместе. Разве можно не доверять?
— Хорошо, — кивнула она, отгоняя смутное беспокойство. — Давай оформим на Антонину Петровну.
Валерий просиял и поцеловал её руку, а потом потянулся за вареньем:
— Вот и славно! Завтра же съездим к нотариусу.
А за окном дождь усилился, барабаня по карнизам, словно предупреждая о чём-то.
Пустые гудки
Людмила поглядела на часы — половина седьмого вечера. Валера ушёл с утра, сказал, что нужно встретиться с каким-то важным партнёром по бизнесу. Обещал вернуться к обеду. На столе остывал борщ, который она сварила к его приходу.
Шестой раз за последний час она набирала его номер. Длинные гудки, а потом женский механический голос: «Абонент временно недоступен». Отложила телефон, подошла к окну. Серые сумерки сгущались над садом. Может, сломалась машина? Или задержали дела?
— Подожду ещё, — прошептала Людмила, включая телевизор, чтобы заглушить тревогу.
Прошёл день. Потом ещё один. Валера не появлялся. Телефон молчал. Она звонила его друзьям — никто ничего не знал. Или делали вид, что не знают.
К концу третьего дня она уже не металась по дому. Сидела в кресле, глядя в одну точку. Внутри росло понимание — он не вернётся. Просто ушёл. С её деньгами. С её доверием.
На четвёртый день Людмила перестала плакать. Механически собрала вещи Валеры в большой пакет. Нашла в тумбочке бумаги на дом — копии договора, где чёрным по белому было написано: «Антонина Петровна Лебедева, собственник». Себе оставила только квитанцию об оплате — три миллиона рублей, все её сбережения. Деньги ушли с её счёта на счёт пожилой женщины, которую она видела всего пару раз в жизни.
— Как же я могла быть такой дурой? — спросила Людмила у пустой комнаты.
На столике лежала их совместная фотография. Валера обнимал её за плечи, улыбался своей особенной улыбкой. Людмила взяла рамку, провела пальцем по его лицу, а потом резко перевернула фото лицевой стороной вниз.
Дом вдруг показался огромным и чужим. Дом, за который она отдала все деньги. Дом, который теперь принадлежал матери человека, который просто взял и исчез из её жизни.
Дверь без приглашения
Антонина Петровна открыла после третьего звонка. Стояла в дверном проёме — маленькая, сухая, с поджатыми губами. В точности как на той единственной совместной встрече, когда Валера знакомил их друг с другом. Только теперь её взгляд не излучал фальшивое дружелюбие. Теперь в нём читалась настороженность и что-то ещё — то ли торжество, то ли жалость.
— Здравствуйте, Антонина Петровна, — Людмила старалась говорить спокойно, хотя внутри всё клокотало. — Мне нужно поговорить с вами о Валере.
Женщина не шелохнулась, не пригласила войти.
— А что с ним? — холодно спросила она, поправляя седую прядь.
— Вы знаете, где он? — Людмила подалась вперёд. — Он исчез почти неделю назад. Не отвечает на звонки.
По лицу Антонины Петровны пробежала еле заметная тень, но она тут же выпрямилась:
— Валерий взрослый человек. Его личная жизнь меня не касается.
Людмила глубоко вдохнула, собирая остатки самообладания:
— А дом? Дом, который оформлен на вас? Это вас касается?
— Дом мой, — отрезала старуха. — По всем документам. И вообще, у нас с вами никаких дел нет.
— Вы же понимаете, что это обман! — голос Людмилы дрогнул. — Я отдала за него три миллиона! Все мои сбережения!
Антонина Петровна скрестила руки на груди:
— А где расписка? Где договор? Это ваши личные отношения с Валерой. Разбирайтесь с ним.
— Но вы... вы же его мать...
— Вот именно, — холодно подтвердила женщина. — Его мать. А вы... кто вы ему? Очередная... — она не договорила, но в её взгляде промелькнуло что-то жалящее.
Людмила почувствовала, как к горлу подкатывает ком, а в висках стучит кровь. Унижение, обида, гнев — всё смешалось в один тугой узел.
— Я подам в суд, — выдавила она.
Антонина Петровна только усмехнулась:
— Подавайте. Дом всё равно мой.
И закрыла дверь, оставив Людмилу на пороге — раздавленную, опустошённую, с бешено колотящимся сердцем.
Закон не на стороне доверчивых
Адвокатская контора располагалась в старом здании с высокими потолками. Громко щёлкал настенный кондиционер, на столе у Сергея Михайловича стояла табличка с его именем и скромный кактус в глиняном горшке.
— Итак, — адвокат отложил документы, которые принесла Людмила, и снял очки, — давайте подведём итог. Дом оформлен на мать вашего... гражданского мужа. Официально зарегистрированных отношений не было. Расписок и договоров тоже. Доказать, что это были именно ваши деньги, будет сложно, поскольку перечисление происходило на её счёт единым платежом.
Людмила сидела прямо, стараясь выглядеть спокойной. Но внутри всё сжималось от каждого слова.
— То есть надежды нет? — спросила она, разглаживая складку на юбке.
Сергей Михайлович вздохнул. На его лице отразилось неподдельное сочувствие.
— Я не говорю, что шансов нет совсем. Можно собрать свидетельские показания. Может быть, у вас сохранились сообщения, где вы обсуждали покупку? Фотографии осмотра дома вместе?
Людмила покачала головой:
— Мы всё обсуждали при встречах. А фотографии... только наши совместные, но они ничего не доказывают.
— В таком случае, — адвокат развёл руками, — честно скажу: перспективы туманные. Можем попробовать, но...
— Скажите прямо, — перебила Людмила, чувствуя, как внутри закипает что-то новое, жгучее. — У меня есть хоть какой-то шанс?
— По закону — минимальный, — он снова надел очки. — К сожалению, формально всё сделано чисто. Мать в своём праве. И если ваш... бывший партнёр не объявится и не подтвердит вашу версию...
Людмила встала. Ноги казались ватными, но голова вдруг стала ясной, словно после долгого тумана.
— Спасибо за честность.
— Подождите, — адвокат протянул ей визитку. — Если решите всё-таки попробовать или если появятся новые обстоятельства — звоните.
Выйдя на улицу, Людмила глубоко вдохнула. Злость на себя переполняла до краёв. Как могла она так безоговорочно довериться? Почему не настояла на расписке? Почему не слушала внутренний голос?
Но среди этого потока самобичевания пробивалась новая мысль: «Нет, я так просто не сдамся».
Неслучайная встреча
Рынок гудел разноголосьем. Людмила медленно шла вдоль прилавков с овощами, автоматически выбирая помидоры и огурцы. После встречи с адвокатом прошла неделя. Неделя, когда она почти не спала, перебирая в голове возможные варианты действий.
— Помидоры свежие, вчера только с грядки, — приговаривала полная продавщица, ловко складывая покупки в пакет.
Людмила расплатилась и двинулась дальше. Мысли крутились вокруг одного — как доказать свою правоту, когда по бумагам ты никто.
— Людочка? Ты, что ли?
Она обернулась. Перед ней стояла Нина, бывшая соседка по городской квартире. Они не виделись года три, с тех пор как Людмила продала жильё и переехала.
— Нина! Вот так встреча!
Они обнялись, и внезапно Людмиле захотелось выплакаться на плече старой знакомой. Просто выговориться хоть кому-то.
Через полчаса они сидели в маленьком кафе на углу рынка. Людмила, сбиваясь и глотая слёзы, рассказывала свою историю. Нина слушала молча, только брови её поднимались всё выше и выше.
— А фотография его у тебя есть? — вдруг спросила она, когда Людмила замолчала.
— Есть, конечно, — Людмила достала телефон, нашла снимок Валеры.
Нина взглянула и побледнела:
— Божечки... Это же Виктор!
— Какой Виктор? — не поняла Людмила. — Это Валерий.
— Дай-ка ещё раз, — Нина всмотрелась в фото. — Точно он. Только у нас в бухгалтерии он представлялся Виктором Лебедевым. Работал с нашей Галиной из финансового отдела... а потом исчез с документами на кредит. Она осталась с долгом в два миллиона.
Людмила почувствовала, как по спине пробежал холодок:
— Ты уверена?
— На все сто! Галя потом чуть руки на себя не наложила. Мы её всем отделом отговаривали.
— А она... ты можешь нас познакомить?
Нина кивнула и крепко сжала руку Людмилы:
— Конечно. Только не знаю, согласится ли она. Ей больно вспоминать.
— Скажи, что она не одна такая, — Людмила почувствовала, как внутри расправляется стальная пружина. — Скажи, что вместе мы можем что-то сделать.
Нина достала телефон:
— Попробую. А ты держись, слышишь? Не ты первая, кого этот негодяй обманул. И, похоже, не последняя.
Впервые за долгие дни Людмила ощутила проблеск надежды. Она больше не была одна против этой хорошо отлаженной системы обмана.
Белые стены
Запах больницы — смесь лекарств, хлорки и безнадёжности — ударил в нос, как только Людмила переступила порог палаты. Антонина Петровна полулежала на высоко поднятой кровати. Похудевшая, с заострившимися чертами лица, она казалась меньше и старше, чем при их последней встрече.
— Зачем пришла? — голос звучал слабо, но всё та же холодность сквозила в каждом слове.
Людмила присела на краешек стула возле кровати, положив на тумбочку пакет с яблоками и виноградом.
— Галина Сергеевна сказала, что вы здесь.
Глаза Антонины Петровны сузились:
— А, та истеричка, которая грозилась в полицию подать... Тоже мне, нашли друг друга.
За прошедший месяц Людмила и Галина действительно сблизились. Вместе писали заявления, искали другие случаи мошенничества. Кроме Галины нашлись ещё две женщины, обманутые Валерием. Вернее, Виктором. А может, у него было и десять других имён.
— Мы подали коллективное заявление, — спокойно сказала Людмила. — Его ищут.
Лицо старухи дрогнуло, морщины собрались у глаз:
— Ищут... А толку-то? Он сейчас уже за границей, небось.
Людмила смотрела на эту женщину и вдруг поняла — перед ней такая же жертва. Может быть, самая первая.
— Он вам звонил после того, как исчез? — тихо спросила она.
Антонина Петровна отвернулась к окну:
— Какая тебе разница?
— Он даже матери не позвонил, когда вы в больницу попали?
Что-то надломилось в лице старой женщины. Губы задрожали:
— Нет. Ни разу. С того самого дня, как оформил дом.
Людмила молчала. В палате было тихо, только часы отмеряли секунды.
— Он и от первой жены так же ушёл, — неожиданно заговорила Антонина Петровна. — И от второй. Думаете, мне нравится? Я ему говорила: «Валера, нельзя так с людьми». А он смеялся: «Мама, сейчас такие времена — или ты, или тебя».
Она вдруг закашлялась, схватилась за сердце. Людмила подала ей воды.
— Он и вас использовал, — тихо сказала Людмила.
Старуха поджала губы, но уже не так уверенно:
— Я его родила, вырастила. Всю жизнь для него... А теперь вот, лежу тут одна. Все эти дома, деньги... Пустое всё это.
Она потянулась к тумбочке, достала конверт дрожащими руками:
— Вот, бумаги на дом. И дарственная. Я подписала.
Людмила растерянно смотрела на протянутый конверт:
— Но почему?
— Потому что устала, — просто ответила Антонина Петровна. — От вранья устала. От одиночества.
Тишина вечера
Вечер опускался на сад мягкими сумерками. Людмила сидела на веранде с чашкой чая, наблюдая, как постепенно гаснет день. Яблони, груши, старая вишня у забора — всё это теперь было действительно её. По-настоящему, с документами. Без страха, что завтра придётся собирать вещи и уходить.
Прошло три месяца с того дня в больнице. Антонина Петровна выписалась через неделю после их разговора. Людмила предложила ей остаться в доме — места хватало на двоих. Но старуха отказалась, уехала к сестре в Пермь. «Слишком много здесь воспоминаний, — сказала она тогда. — А мне покой нужен».
О Валерии не было никаких вестей. Полиция разводила руками — след простыл. Объявили в розыск, но Людмила уже не питала особых надежд. Галина иногда звонила, рассказывала новости — нашлась ещё одна обманутая женщина. История повторялась с пугающей точностью.
Людмила отхлебнула чай, пахнущий мятой и смородиновым листом. Странно, но она больше не чувствовала ни ненависти, ни злости. Только спокойную уверенность, что всё закончилось правильно. Исчезла та наивная женщина, которая верила красивым словам. На её месте появилась другая — сильная, способная постоять за себя.
Телефон на столике завибрировал. Звонила дочь из Краснодара:
— Мама, как ты там? Не передумала к нам переезжать?
— Нет, доченька, — улыбнулась Людмила. — Мне и здесь хорошо. Приезжайте летом с внуками, места всем хватит.
Закончив разговор, она снова откинулась в плетёном кресле. Темнело. В траве стрекотали кузнечики, где-то далеко лаяла собака.
Людмила закрыла глаза. Дом, тишина, покой. Всё это стоило ей трёх миллионов, месяцев унижения и слёз. Но она выстояла. И теперь знала точно — никакой мужчина больше не заставит её сомневаться в собственных силах.
Первая звезда зажглась в тёмно-синем небе. Людмила улыбнулась ей, как старой знакомой, и сделала ещё один глоток чая, наслаждаясь тёплым вечером и тишиной. Своей тишиной. В своём доме.