Соль закончилась - так Наташа объясняла свои вечерние визиты к моему мужу...
— Виктор, есть будешь? — я помешивала щи, не поворачиваясь.
Тишина. Только бульканье в кастрюле и приглушенный голос мужа из комнаты. Сначала он говорил тихо, потом громче — словно забыл о моем существовании.
— Да не могу я её бросить. Жалко как-то.
Половник замер в воздухе. Капля упала на плиту с шипением.
— Восемнадцать лет вместе. Куда она пойдёт?
Отступила от плиты. Медленно. Беззвучно. Как вор в собственном доме.
Жалко. Не могу бросить. Куда она пойдёт.
Кастрюля вдруг стала неподъемной. Щи, которые я варила всю нашу совместную жизнь. Без мяса — Витя утверждал, что так легче желудку. Со свежей капустой. В сентябре с яблоком для кислинки.
Сыпанула соль, не глядя. Впервые не попробовав перед этим.
— Люб, ты куда пропала? — Витя возник в дверном проеме. — Я проголодался.
Его лицо — обычное. Ни тени смущения. Глаза спокойные. Или он настолько свыкся с ложью, что уже не чувствует ее вкуса?
— Присаживайся. — Мой голос не дрогнул. — Щи сегодня особенные.
Он уселся, придвинул тарелку. Громко хлебал, как всегда. Раньше этот звук резал слух, теперь я его почти не замечала. Как не замечают гул холодильника.
— Соли маловато.
Молча пододвинула солонку.
— Что с тобой? — он глянул вскользь, не прекращая есть.
— Всё хорошо.
За окном дождь размывал очертания домов. Капли сталкивались на стекле, распадались на ручейки. Как наши жизни — вроде слились, а на деле просто текли рядом.
— К Зинаиде надо бы зайти, — сказал он, отодвигая пустую тарелку. — Кран у нее барахлит.
— Иди, конечно, — кивнула я.
А в голове пульсировало: "Ты и ко мне из жалости приходишь? Чинишь из чувства долга?"
Дверь хлопнула — ушел в гараж. Я осталась. С щами, которые впитали горечь его слов.
Стояла у окна, перебирая в памяти восемнадцать лет. Ждала, готовила, стирала рубашки. Радовалась редким цветам на праздники. Верила, что это счастье — тихое, размеренное, надежное.
"Да не могу я её бросить. Жалко как-то".
Фраза билась в висках. Не любовь. Не привязанность. Обыкновенная жалость, как к бродячей кошке, которую однажды впустили в дом.
Кухонные часы отсчитывали минуты моей новой жизни. Жизни, в которой я внезапно стала лишней. В собственном доме. В собственном браке. В пятьдесят семь лет.
Я взяла телефон и набрала номер парикмахерской. Хватит быть той, кого жалеют.
Я вглядывалась в темноту спальни. Рядом Виктор спал, отвернувшись к стене. Его дыхание размеренное, будто ничего не случилось. Будто не он сказал те слова.
Часы на тумбочке показывали три ночи. В голове крутилось одно: "Из жалости. Восемнадцать лет из жалости".
Утром я вошла в парикмахерскую решительным шагом.
— Режьте. Коротко.
Катя-парикмахер замерла с ножницами.
— Людмила Николаевна, вы уверены? Такие красивые волосы...
— Абсолютно.
Каждый срезанный локон падал на пол. Русые волосы до плеч, которые Виктор просил сохранить, теперь лежали у моих ног. С ними ушло что-то еще — невидимое, тяжелое.
— Вам идет, — Катя наклонила зеркало. — Совсем другой человек.
"Другой человек," — повторила я про себя. Именно этого я и хотела.
Виктор замер в ванной с зубной щеткой во рту, когда увидел меня.
— Что это? — пена стекала по подбородку.
— Стрижка, — я коснулась затылка. — Нравится?
— Зачем?
— Захотелось перемен.
Он сплюнул пасту в раковину.
— Каких еще перемен?
— Разных, — я пожала плечами и вышла.
В аптеке, где я работала почти десять лет, мало кто заметил мою новую стрижку. Только Нина из косметического отдела присвистнула:
— Что, Люба, весна в душе?
— Скорее осень. Холодная и ясная.
Домой я вернулась позже обычного. Специально задержалась — пила кофе в кафе напротив аптеки. За годы сидела одна за столиком и не чувствовала себя потерянной.
В прихожей стояли остроносые женские сапоги. Чужие.
— У тебя гости? — спросила я, входя на кухню.
За столом сидела Наташа, соседка снизу. Лет сорок с небольшим, волосы цвета воронова крыла, ярко-алая помада.
— Ой, Людмила! — она подскочила. — А я за солью забежала. У меня закончилась, а наш магазин уже закрыт.
Виктор молчал, разглядывая чашку перед собой.
— Спасибо, Витя, — Наташа схватила пакетик с солью. — Я побегу.
Каблуки застучали по коридору. Хлопнула входная дверь.
Виктор поднял глаза.
— Что? — спросил он, заметив мой взгляд.
— Ничего.
Я открыла шкаф, достала банку с солью. Пустая. Интересно, сколько соли нужно соседке, чтобы прийти в девять вечера?
— Ужинать будешь? — Виктор встал из-за стола.
— Не хочу.
Я прошла в спальню и села на край кровати. Взяла фотографию с тумбочки — наша свадьба. Я в кремовом платье, счастливая. Он в костюме, серьезный. Теперь я видела в его глазах то, чего не замечала раньше. Пустоту. Взгляд человека, который смотрит сквозь.
— Люба, — он появился в дверях. — Что с тобой творится?
Я подняла голову и посмотрела прямо на него.
— Скажи, Вить, а ты вообще хоть когда-нибудь меня любил?
Он сдвинулся с места. Сел на стул у двери, потер ладонью затылок.
— Ты чего это вдруг?
— Просто хочу знать.
Молчание затянулось. Затем он пожал плечами.
— Конечно любил. И сейчас люблю. Чего ты спрашиваешь?
Но его глаза... скользили мимо. Как всегда.
— Мне иногда кажется, что ты меня не видишь, — я встала. — Будто меня здесь нет.
— Глупости, — он поморщился. — Ты просто устала.
— Наверное.
Я вышла из комнаты. На кухне налила воды. Холодной. В голове складывалась головоломка: сапоги соседки, пустая солонка, разговор по телефону. И жалость — нитка, сшивающая всё воедино.
В шкафу на верхней полке стояла шкатулка с деньгами. Мы хранили там "заначку" — на черный день. Кажется, этот день настал.
— Возьмите этот крем, Людмила Николаевна, — Нина положила на прилавок синюю баночку. — Дорогой, но стоит своих денег.
Я покрутила баночку в руках. Три тысячи. Раньше такая трата на себя казалась слишком.
— Беру, — решительно достала кошелек.
Нина приподняла брови.
— Что с вами случилось?
— Я перестала экономить на себе.
Вечером зашла в магазин. Положила в корзину сыр с плесенью, который любила, но считала роскошью. Бутылку сухого красного. Шоколад с миндалем. Все для себя, не для Виктора, признававшего только колбасу и чай в пакетиках.
— Людочка! — Тамара на кассе всплеснула руками. — Тебя не узнать! Стрижка молодит!
— Спасибо.
— Праздник отмечаешь?
— Начало новой жизни.
Дома — тишина. Записка на столе: "Ушёл к Николаичу в гараж. Не жди".
"Не жди" — девиз всей нашей жизни. Не жди с работы вовремя. Не жди внимания. Не жди, не рассчитывай, не надейся.
Достала бокал, налила вино. Отрезала кусочек сыра. Включила Эдит Пиаф — музыку, которую Виктор называл "заунывной". На колени положила старый альбом.
Перелистывала страницы, отпивая вино. Вот наша первая встреча. Мне тридцать девять, ему сорок два. Я после развода, он вдовец. Оба с багажом разочарований и надежд.
Когда всё исчезло? В какой момент его взгляд перестал замечать меня? Когда жалость вытеснила чувства?
Телефон зазвонил. Номер Виктора.
— Алло?
Тишина. Потом женский смешок на заднем плане.
— Витя, ты звонишь или как? — голос Наташи.
Связь оборвалась.
Я отложила телефон. Допила вино. Сердце стучало, но странно — боли не было. Только пустота. Словно вскрыли старую рану и увидели, что внутри всё давно зажило. Криво, рубцами, но зажило.
Дверь хлопнула в одиннадцатом часу. Виктор вошёл на цыпочках. Увидел меня на кухне и застыл.
— Не спишь?
— Как видишь.
— У Николаича задержался, — он отвел глаза. — С мотором возились.
— Понятно, — собрала посуду. — Иду спать.
— Люб, ты какая-то другая стала.
— А ты заметил? — посмотрела прямо в глаза. — Удивительно.
В его взгляде мелькнуло беспокойство. Он отступил на шаг.
— О чем ты?
— Ни о чем. Спокойной ночи.
Утром встала рано. Виктор спал. Я оделась и прошла в гостиную. Открыла шкаф с документами. Паспорт, страховка, банковская карта. Свидетельство о браке — пожелтевший листок с двумя росчерками. Документы на квартиру — купленную до встречи с Виктором. Мою квартиру. Мою жизнь.
Шорох за спиной. Обернулась. Виктор стоял в дверях в одном белье.
— Куда собралась в такую рань?
— На работу.
— В субботу?
Я замерла. Действительно, выходной. В стремлении убежать я забыла даже день недели.
— Инвентаризация, — соврала, не моргнув.
Он потер лицо руками.
— Нам надо поговорить.
— О чем?
— О нас. О том, что происходит.
Я закрыла папку с документами.
— Хорошо. Вечером.
Вышла из подъезда. Вдохнула полной грудью. Сделала шаг, другой. И поняла, что иду не к метро, а в противоположную сторону.
К единственному человеку, который мог дать мне не жалость, а правду.
— Людмила? — Тамара Ивановна замерла в дверном проёме. — Вот так встреча.
— Можно войти?
Бывшая свекровь окинула меня внимательным взглядом и молча отступила. В её квартире время остановилось — тот же диван с продавленным сиденьем, сервант с фарфоровыми фигурками, запах сушёных трав.
— Что случилось? — она указала на табурет. — По лицу вижу — неспроста явилась.
— Да так...
— Не виляй, — она поставила чайник. — Старуху не проведёшь.
Я наблюдала за её движениями. Восемьдесят лет, а спина прямая. Никогда не жаловалась. Не просила помощи. Даже когда сын бросил и меня, и её.
— Отличная стрижка, — Тамара Ивановна поставила передо мной чашку. — Наконец-то избавилась от этой гривы. Теперь хоть на себя похожа, а не на старую тряпку.
Я невольно улыбнулась. За это и ценила её — никаких прикрас.
— Виктор мне изменяет.
— И что, только вчера заметила?
— Услышала разговор.
Она хмыкнула.
— А раньше глаза закрывала, так?
Я промолчала. Конечно, замечала. Странные звонки. Нервные взгляды. Чужие волосы на пиджаке. Но проще не видеть. Безопаснее.
— Он со мной из жалости, — голос дрогнул. — Восемнадцать лет — подачка из милосердия.
Тамара Ивановна отпила чай.
— И что делать будешь?
— Не решила.
— Врёшь, — она прищурилась. — Решила, иначе бы тут не сидела.
Я смотрела в чашку. В глубине души ответ уже созрел. Нужно было просто произнести его вслух.
— Страшно.
— Чего боишься?
— Пустоты. Начинать заново в моём возрасте.
Тамара Ивановна усмехнулась.
— Глупости. Ты и так в пустоте живёшь. Просто с мебелью, которая называется "муж".
Она встала, достала из буфета деревянную шкатулку. Вынула толстый конверт.
— Держи, — положила передо мной.
— Что это?
— Деньги. Копила, но тебе сейчас важнее.
— Не возьму.
— Возьмёшь, — придвинула конверт. — Считай возмещением за то, что мой Колька с тобой сотворил.
Её сын, мой первый муж, сбежал с секретаршей после пятнадцати лет брака. Оставил записку на холодильнике. Тогда казалось — мир рухнул. Потом появился Виктор.
— Верну, — я сунула конверт в сумку.
— Гордость побереги, — она фыркнула. — Для других дел понадобится.
Дома меня встретил Виктор. Сидел с газетой, будто ждал.
— Где пропадала?
— У Тамары Ивановны.
— У кого?
— У бывшей свекрови.
Он нахмурился.
— Зачем?
— Соскучилась.
Я достала макароны, поставила воду.
— Есть будешь?
— Буду, — он отложил газету. — Люба, нам надо поговорить.
— Слушаю.
Он помолчал, подбирая слова.
— Ты изменилась. Волосы эти... Поведение.
— А ты меня знаешь, Виктор? — обернулась к нему. — За восемнадцать лет ты хоть раз видел настоящую меня?
Он моргнул растерянно.
— О чём ты?
— Какие книги я люблю? О чём мечтаю? Ты не знаешь меня. А я, оказывается, не знала тебя.
— Люба...
— Я слышала твой разговор. — Высыпала макароны в кастрюлю. — «Да не могу я её бросить. Жалко как-то». Это ведь про меня?
Он побледнел.
— Ты всё неправильно поняла.
— А как правильно?
Он поднялся, шагнул ко мне.
— Люба, клянусь, это не то, что ты думаешь.
— Неважно, — я размешала макароны. — Я ухожу.
— Куда?
— От тебя.
В кухне повисла тяжёлая тишина. Потом Виктор тихо спросил:
— А как же я?
И тут до меня дошло — ему действительно жаль. Не меня. Себя. Своих удобств. Дом, еда, чистая одежда, квартира. Шестидесятилетний мальчик, потерявший няньку.
— Наташа поможет, — я улыбнулась. — У неё соли много. На двоих хватит.
***
---
А что бы вы выбрали - тихую гавань с нелюбимым? Или смелый шаг в неизвестность? Поделитесь своим опытом в комментариях.
Может, ваши слова станут для кого-то маяком в темноте сомнений. Тогда подпишитесь.
Буду благодарна за чашку горячего шоколада, придающего вкус моему творчеству. Спасибо, что читаете!
***