Дверной звонок разрезал тишину нашего нового дома, как нож — спелый арбуз. Я стояла у кухонного острова, полируя и без того блестящую столешницу, когда голос свекрови, резкий, как лимонная цедра, ворвался в мой мир.
— Ну что, Аня, открывай! Мы приехали! — крикнула она, не дожидаясь, пока я дойду до двери.
Я замерла. Мы. Кто это — мы? Муж, Дима, был на работе, а свекровь, Нина Петровна, обещала заглянуть одна, «просто посмотреть» на наш новый дом. Я бросила тряпку, вытерла руки о джинсы и поспешила к двери, чувствуя, как в груди закипает что-то кислое, тревожное.
— Нина Петровна, здравствуйте, — я распахнула дверь, натянув улыбку, которая, наверное, выглядела как кривая заплатка на старом платье. — Вы… не одна?
Передо мной стояла свекровь — невысокая, плотная, с ярко-рыжей помадой и сумкой, набитой так, будто она собралась жить у нас месяц. Рядом — её сестра Галина, с таким же решительным взглядом и чемоданом на колёсиках.
— А что, Анечка, не ждала? — Нина Петровна протиснулась в прихожую, не снимая туфель. — Мы с Галей решили, раз уж вы такой домище отхватили, поживём у вас недельку-другую. Правда, Галь?
Галина кивнула, оглядывая холл, как генерал, оценивающий поле боя. Я почувствовала, как воздух в лёгких стал густым, как сироп.
— Поживёте? — переспросила я, надеясь, что это шутка. — У нас же… ремонт ещё не закончен, и…
— Ой, Аня, не начинай! — свекровь махнула рукой, будто отгоняя муху. — Дом огромный, места всем хватит. Или ты хочешь, чтобы я в своей однушке с Галей ютилась?
Я открыла рот, но слова застряли, как кость в горле. Дом, наш с Димой дом, который мы полгода выбирали, на который копили, отказывая себе во всём, — он вдруг стал чужим, словно его уже присвоили.
Как она смеет? — подумала я, пока вела их в гостиную. Это наш дом. Наш. Не её. Но вслух сказала только:
— Чай будете?
Наше прошлое с Ниной Петровной было длинное, как зимняя ночь. Когда я только вышла за Диму, она казалась мне просто заботливой мамой, которая слишком любит своего сына. Она звонила каждый день, присылала банки с соленьями, учила меня, как правильно гладить Димины рубашки.
Я терпела, улыбалась, думала: это временно, она привыкнет. Но чем дольше мы были вместе, тем больше она лезла в нашу жизнь. То требовала, чтобы Дима каждые выходные ездил к ней чинить кран, то заявляла, что я неправильно готовлю борщ.
«У тебя, Аня, всё какое-то… пресное», — говорила она, сморщив нос.
Я — учительница младших классов, привыкла к терпению. Но Нина Петровна умела находить мои слабые места, как кошка, которая точит когти о любимый диван. Дима же только пожимал плечами:
«Маму не переделать, Ань. Ты не бери в голову».
Легко ему говорить. Это не его она критиковала за каждый шаг.
Новый дом был нашей мечтой.
Мы с Димой три года снимали крохотную квартиру, где ванная была размером с платяной шкаф. Когда наконец нашли этот дом — просторный, с большими окнами и садом, где я планировала посадить пионы, — я впервые почувствовала, что у нас есть что-то своё. Что-то, куда чужие не войдут без спроса. Как же я ошибалась.
***
Утро следующего дня началось с запаха жареной картошки и голоса Нины Петровны, которая громко командовала Галей на моей кухне.
— Галь, соль где? Аня, у тебя соль вообще есть? — свекровь стояла у плиты, в моём фартуке, который я купила на распродаже в прошлом году. Фартук был ей мал, и завязки болтались, как ленты на детском утреннике.
— Соль в банке, над плитой, — ответила я, стараясь не смотреть на то, как она швыряет лук в сковородку. Моя сковородка. Та, что я берегла для особых случаев.
— Ох, Аня, ты бы хоть приправ нормальных купила, — Нина Петровна покачала головой. — У тебя всё какое-то… скудное.
Я сжала губы. Скудное? Это она про мою кухню? Я хотела сказать, что у меня всё есть, что я люблю готовить, что у меня свои рецепты, но вместо этого только кивнула.
— Я в магазин схожу, — буркнула я и вышла, пока не наговорила лишнего.
В магазине, стоя у полки с крупами, я пыталась успокоиться. Это всего на неделю. Или две. Я справлюсь. Но в голове крутился её голос: «Поживём у вас». Как будто это не мой дом, а её дача.
Я вспомнила, как вчера вечером она с Галей обсуждали, где лучше поставить их вещи, как будто они здесь навсегда. Дима, вернувшись с работы, только улыбнулся:
«Ну, мам, ты же ненадолго, да?» Она отмахнулась: «Ненадолго, ненадолго. А то что, выгонять меня будете?»
Вернувшись домой, я застала новый сюрприз. Мои книги, которые я аккуратно расставила на полке в гостиной, были свалены в коробку, а на их месте стояли статуэтки — фарфоровые собачки и ангелочки, которые Нина Петровна привезла с собой.
— Это что? — я показала на полку, чувствуя, как голос дрожит.
— Ой, Аня, не шуми, — свекровь даже не обернулась, продолжая резать огурцы. — Твои книги пыль собирали. А эти фигурки — память. Я их сорок лет храню.
— Но это моя полка! Мои книги! — я повысила голос, и Галина, сидевшая за столом, посмотрела на меня с таким видом, будто я устроила истерику из-за пустяка.
— Аня, не кричи, — Нина Петровна наконец повернулась. — Ты молодая, тебе эти книжки ещё успеют надоесть. А мне мои вещи дороги.
Я почувствовала, как щёки горят. Дороги? А мой дом ей не дорог? Моя жизнь? Я хотела закричать, но вместо этого развернулась и ушла в спальню, хлопнув дверью.
Вечером, когда Нина Петровна и Галина ушли спать в гостевую комнату, я сидела с Димой на кухне. Он пил кофе, а я крутила в руках ложку, пытаясь подобрать слова.
— Дим, это ненормально, — начала я. — Твоя мама… она ведёт себя, как будто это её дом.
— Ань, ну что ты? — он посмотрел на меня с усталой улыбкой. — Она просто привыкла командовать. Пройдёт.
— Пройдёт? — я чуть не задохнулась от возмущения. — Она мои книги убрала! Она готовит на моей кухне, как будто я тут прислуга!
Дима вздохнул и потёр виски.
— Я поговорю с ней, ладно? Но ты тоже… не накручивай. Она же не со зла.
Не со зла? — подумала я. А с чем тогда?
Я вспомнила, как Нина Петровна однажды сказала, что Дима мог бы найти жену «поинтереснее». Что я слишком простая, слишком обычная. Эти слова до сих пор жгли, как уксус на свежей царапине.
— Дима, — я посмотрела ему в глаза, — если ты с ней не поговоришь, это сделаю я. И поверь, ей не понравится.
Он кивнул, но я видела, что он не верит, что я это сделаю. И, честно говоря, я сама не была уверена.
На третий день я не выдержала.
Нина Петровна решила переставить мебель в гостиной, потому что, по её словам, «диван у окна смотрится убого». Я вернулась с работы и увидела, как она с Галей таскают мой любимый диван, царапая паркет.
— Что вы делаете?! — я бросила сумку на пол. — Это мой дом! Мой диван!
— Аня, не ори, — Нина Петровна выпрямилась, уперев руки в боки. — Я тебе добра желаю. У тебя тут всё неправильно стоит.
— Неправильно? — я шагнула к ней, чувствуя, как сердце колотится. — Это вы тут неправильно! Вы приехали без спроса, заняли мой дом, трогаете мои вещи! Хватит!
Галина кашлянула, но я не дала ей вставить слово.
— Нина Петровна, я вас уважаю, но это перебор. Вы не можете просто взять и решать за нас, как нам жить!
Свекровь посмотрела на меня, прищурившись, как кошка перед прыжком.
— А ты, Аня, кто такая, чтобы мне указывать? — её голос был холодным, как лёд в стакане. — Это мой сын, мой дом…
— Ваш сын — мой муж! — перебила я. — А это наш дом. Не ваш. Наш.
На секунду мне показалось, что она сейчас закричит или, хуже, ударит. Но она только фыркнула и вышла, хлопнув дверью. Галина последовала за ней, бросив на меня взгляд, полный осуждения.
Что я наделала? — подумала я, опускаясь на диван. Но в то же время в груди было легко, как будто я наконец выдохнула.
На следующий день Нина Петровна и Галина уехали.
Дима, вернувшись с работы, рассказал, что поговорил с матерью. Не знаю, что он ей сказал, но она собрала свои статуэтки и чемоданы, не сказав мне ни слова.
— Ань, ты была права, — сказал Дима, обнимая меня. — Я должен был раньше это остановить.
Я кивнула, но в голове всё ещё звучал её голос: «Кто ты такая?» А кто я? Я — Аня, которая любит свой дом, своего мужа, свою жизнь. И я больше не позволю никому это отнять.
Стоя у окна, я смотрела на сад, где скоро зацветут пионы. Дом снова стал нашим. Но я знала, что тень Нины Петровны ещё долго будет маячить где-то на горизонте, как грозовая туча, которая может вернуться в любой момент.
И где-то в глубине души я чувствовала, что эта история не закончилась. Нина Петровна не из тех, кто отступает без боя.
Однажды в субботу утром, на экране моего телефона высветился номер свекрови. Сердце ухнуло, как камень в колодец.
— Аня, — её голос был приторно-сладким, как сироп, которым она поливала свои блины. — Как дела, дорогая? Не скучаете там без нас?
Я сжала телефон так, что пальцы побелели. Дорогая? Это что, новая тактика?
— Здравствуйте, Нина Петровна, — ответила я, стараясь держать голос ровным. — Всё хорошо. А у вас?
— Ой, Анечка, да что у нас, старух, хорошего? — она вздохнула так театрально, что я почти увидела, как она прижимает руку к груди. — Скучно, знаешь ли. Вот я и подумала… Может, загляну к вам на выходные? Дима ведь не против, правда?
Я замерла. Загляну. Это слово прозвучало как предупреждение о надвигающемся урагане. Я представила, как она снова врывается в мой дом с сумкой, набитой статуэтками, и начинает командовать, где что должно стоять. Нет. Только не это.
— Нина Петровна, — начала я, чувствуя, как голос дрожит, но не от страха, а от решимости. — Мы с Димой сейчас немного заняты. Ремонт, дела… Может, как-нибудь позже?
На том конце провода повисла тишина, тяжелая, как сырой песок. Я почти слышала, как она поджимает губы, как её глаза сужаются.
— Заняты, значит? — наконец произнесла она, и в её голосе появилась знакомая злая нотка. — Ну, Аня, я ведь не чужая. Мать всё-таки. Или ты теперь Диму от меня прятать будешь?
Я глубоко вдохнула, вспоминая наш последний разговор, её холодное «Кто ты такая?». Тогда я выдержала. Выдержу и сейчас.
— Никто никого не прячет, — ответила я, стараясь говорить спокойно, но твёрдо. — Просто у нас свои планы. Мы вам позвоним, когда будет удобно. Хорошо?
Она фыркнула, но, к моему удивлению, не стала спорить. Только буркнула: «Ладно, посмотрим» — и повесила трубку. Я стояла посреди кухни, глядя на телефон, как на гранату, которая вот-вот взорвётся. Что значит «посмотрим»? Это была не капитуляция, а затишье перед бурей.
Вечером я рассказала Диме о звонке. Он, как обычно, сначала попытался отмахнуться: «Ань, ну что ты накручиваешь? Она просто соскучилась». Но, увидев моё лицо, вздохнул и добавил:
— Ладно, я поговорю с ней. Снова.
Я кивнула, но в груди всё равно ворочалось что-то тревожное. Дима был хорошим мужем, но его «поговорить» с матерью обычно сводилось к мягким уговорам, которые Нина Петровна пропускала мимо ушей. Я знала, что, если хочу защитить наш дом, мне придётся самой держать оборону.
На следующий день я решила укрепить позиции. Утром, пока Дима спал, я написала Нине Петровне сообщение. Пальцы дрожали, но я заставила себя быть вежливой, но непреклонной:
«Нина Петровна, мы с Димой очень ценим вашу заботу, но если вы пожелаете приехать, пожалуйста, предупреждайте заранее, и мы согласуем время. Спасибо за понимание».
Я перечитала текст раз десять, прежде чем нажать «отправить». Это был мой манифест, мой маленький бунт. Я не кричала, не хлопала дверями, но впервые ясно дала понять: я не гость в своей жизни.
Ответ пришёл через час. Короткий, как выстрел: «Хорошо, Аня. Учту». Ни «дорогая», ни смайликов. Я не знала, радоваться или готовиться к новому наступлению.
Прошёл ещё месяц.
Пионы в саду начали распускаться, и я часами возилась с ними, обрезая лишние листья и подвязывая стебли. Дом снова стал моим убежищем, и даже тень Нины Петровны, казалось, начала бледнеть. Но я не расслаблялась. Свекровь молчала, но её молчание было слишком громким, как затишье перед громом.
Однажды вечером, когда мы с Димой ужинали, он вдруг сказал:
— Ань, знаешь, мама вчера звонила.
Я напряглась, вилка замерла в воздухе.
— И что? — спросила я, стараясь не выдать тревогу.
— Она… извинилась, — Дима посмотрел на меня с лёгким удивлением. — Сказала, что, может, перегнула палку. И что не хочет нас с тобой ссорить.
Я чуть не поперхнулась вином. Нина Петровна? Извинилась? Это было так же вероятно, как снег в июле.
— Серьёзно? — я прищурилась. — И с чего вдруг?
Дима пожал плечами.
— Не знаю. Сказала, что Галина ей мозги вправляла. Мол, мы взрослые, и она не должна лезть в нашу жизнь.
Галина? Я вспомнила её осуждающий взгляд, её молчаливую поддержку Нины Петровны. Неужели она оказалась неожиданным союзником? Или это была очередная ловушка?
— Дим, ты ей веришь? — спросила я прямо.
Он задумался, крутя бокал в руках.
— Не знаю, Ань. Но я хочу верить. Она обещала, что больше не будет приезжать без приглашения. И… вроде даже хочет с тобой поговорить. По-человечески.
Я молчала, переваривая услышанное. Поговорить? По-человечески? С Ниной Петровной? Это звучало как приглашение на дуэль, только вместо шпаг — слова, острые, как бритва.
Через неделю Нина Петровна приехала.
На этот раз одна, без Галины, без чемоданов, без статуэток. Она позвонила за три дня, как я просила, и даже спросила, удобно ли. Я была настороже, но согласилась. Дима был прав: если мы хотим жить в мире, нужно хотя бы попробовать.
Она вошла в дом, держа в руках пирог с капустой — её фирменный, который я, честно говоря, всегда любила. Пирог пах так, что слюнки текли, и я невольно улыбнулась.
— Аня, — начала она, когда мы сели за стол. — Я, может, и правда… переборщила. Ты не подумай, я не со зла. Просто привыкла, что Дима — мой мальчик. А ты… ты ведь теперь его семья.
Я смотрела на неё, пытаясь понять, где подвох. Но её глаза, обычно колючие, как ежевика, были мягче, чем обычно. Неужели Галина и правда её вразумила?
— Нина Петровна, — я сделала глубокий вдох, — я не против, чтобы вы были частью нашей жизни. Но мне важно, чтобы наш дом оставался нашим. Чтобы мы с Димой сами решали, как жить.
Она кивнула, и, к моему удивлению, не стала спорить.
— Понимаю, — сказала она. — Я постараюсь. Но ты уж тоже… не держи зла, ладно?
Я не знала, верить ей или нет. Но в тот момент, сидя за столом с пирогом и чаем, я решила дать ей шанс. Может, это был не конец войны, а только перемирие. Но даже перемирие — это уже что-то.
Стоя у окна, я смотрела на пионы, которые наконец расцвели, яркие и гордые. Дом был нашим, и, кажется, впервые за долгое время я почувствовала, что могу дышать свободно.
Прошёл год с того разговора за пирогом.
Пионы в саду стали моей гордостью: пышные, алые, они цвели так, будто знали, что я боролась за этот дом не только для себя, но и для них.
Нина Петровна больше не приезжала без предупреждения. Она звонила, спрашивала, присылала банки с соленьями, но теперь её голос был не резким, как лимонная цедра, а скорее терпким, как хороший чай. Мы не стали лучшими подругами, но научились существовать в хрупком равновесии, как два кота на одной крыше.
Однажды в начале лета, когда я поливала цветы, а Дима возился с мангалом, готовясь к нашему первому большому пикнику в новом доме, раздался звонок в дверь.
Я напряглась, но, увидев на пороге Нину Петровну с небольшой корзинкой, расслабилась. Она предупредила о визите на прошлой неделе, и я даже была рада её видеть — в разумных дозах.
— Аня, — сказала она, протягивая корзинку с домашним вареньем. — Я тут подумала… Может, посадишь ещё розы? Пионы, конечно, красивые, но розы — это классика.
Я улыбнулась. Её советы всё ещё звучали как команды, но теперь в них не было того напора, той властности. Это был просто её способ быть частью нашей жизни.
— Подумаю, Нина Петровна, — ответила я, принимая корзинку. — Но пионы — это моё. Они останутся.
Она хмыкнула, но в её глазах мелькнула искорка, почти как одобрение.
Пикник удался на славу. Друзья, смех, запах шашлыков и лёгкий ветер, который колыхал пионы. Нина Петровна сидела за столом, рассказывая старые истории о Димином детстве, и я впервые слушала её без внутреннего напряжения. Дима поймал мой взгляд и подмигнул, будто говоря: «Видишь, Ань, всё наладилось».
Когда гости разошлись, а Нина Петровна уехала, обещая вернуться через месяц «только на чай», я вышла в сад. Солнце садилось, и пионы в его свете казались почти живыми, дышащими. Я провела пальцами по их лепесткам, чувствуя, как уходит последнее эхо старых бурь.
Дом был нашим. Не просто стенами и крышей, а каждым уголком, каждой мелочью — от моих книг на полке до сковородки, которая снова ждала своих особых случаев.
Нина Петровна всё ещё была где-то там, на горизонте, но теперь она была не тучей, а облаком, которое иногда приносит дождь, но уже не грозит ураганом.
Я посмотрела на Диму, который вышел ко мне с двумя кружками чая, и улыбнулась. Мы справились. Не без царапин, не без споров, но справились.
И теперь, стоя среди пионов, я знала: это не просто конец старой войны. Это начало нашей истории — той, что мы пишем сами.