Так спросил сосед. Без злобы, просто мимоходом. Как будто я старая швабра у батареи. И я впервые в жизни заплакала в подъезде. Не от обиды. От того, что вспомнила: раньше я здесь жила. А теперь — просто осталась.
А ты ещё здесь?
Сосед смотрел на меня тем взглядом, каким разглядывают забытую вещь. Ненужную. Которую по недосмотру не вынесли на помойку.
Пакеты выскользнули из рук. Помидоры разбежались по ступенькам. Один — сочный, яркий — замер у носка его ботинка. Я опустилась на холодную ступеньку. И заплакала. Впервые в жизни — прямо в подъезде. Не от злости. От пронзительной ясности: раньше я здесь жила. А теперь — просто застряла.
— Наталья? Ты чего? — сосед переминался с ноги на ногу. — Я ведь просто...
Сергею было безразлично. Уйдя, он стер моё существование. Этажом ниже кипела его новая жизнь — со звонким смехом Иры и её собачкой, которая никогда не замолкала.
А я растворилась. Стала невидимкой в собственном доме. Выходила до рассвета. Возвращалась в сумерках. Включала стиральную машину только ночью. Нажимала на кнопку чайника через полотенце — чтобы не щёлкала.
Только сейчас, размазывая слёзы по щекам на грязной лестнице, я поняла: дело не в муже, спустившемся на этаж ниже. Дело во мне. Это я сама забралась в подвал своей жизни. И продолжала там дышать затхлым воздухом.
— Извини, — сосед наклонился, неловко подбирая мои раскатившиеся помидоры. — Не хотел тебя расстроить. Я просто...
— Всё нормально, — я промокнула глаза рукавом. — Такой день выдался.
День как день. Год как год. Сколько их ещё впереди? Таких же — прозрачных, беззвучных, словно и не моих вовсе.
Поднимаясь по лестнице с надорванным пакетом, я услышала, как внизу хлопнула дверь квартиры свекрови. Гулкий мужской голос. Женский смех. Заливистый лай.
Я притворила дверь. Щёлкнула выключателем. И впервые за долгое время увидела женщину в зеркале прихожей.
Да. Я ещё здесь. Но это лицо с потухшими глазами — моё? И что случилось с той, другой, которая умела улыбаться?
Балкон, с которого видно прошлое
Голос Иры ворвался в квартиру раньше солнца. Она стояла на балконе внизу. В цветастом халатике. С телефоном, прижатым к уху.
— Нет, ты только вдумайся! Живёт тут, как фантом. Никто её не видит. Соседка говорит, даже занавески всегда задёрнуты.
Рука дрогнула. Вода из чайника хлынула мимо чашки, расплескалась по столешнице.
— Сергею, конечно, неловко. Каждый божий день мимо её двери. А что поделаешь? Из вредности квартиру не продаст.
Я присела к столу. На четыре персоны. Раньше здесь завтракали вчетвером. Сначала с детьми. Потом дети разлетелись. Потом исчез Серёжа.
— Молчит, да. Но я-то вижу. Недавно столкнулись на площадке — глаза отвёл, как нашкодивший кот. А она — ноль эмоций. Гордячка.
Гордячка. Губы сами растянулись в улыбке. Надо же. Кто-то считает меня гордой. А не мышью, которая боится скрипнуть половицей.
— Сам накосячил. После развода сразу надо было квартирный вопрос решать. А сейчас что? Мы внизу, она сверху. И каждый день — здрасьте-пожалуйста.
В дверь постучали. Резко, требовательно. На пороге — Валентина с пятого. С тарелкой, от которой пахло сдобой и корицей.
— Наташа, я тут настряпала лишнего. Тебе принесла. Щёки-то совсем впали.
Я попыталась изобразить приветливость.
— Спасибо, Валь. Не нужно было...
— Нужно, — она решительно прошагала на кухню. — У меня глаз как у рентгена. Вижу, когда человек себя в расход списывает.
Валя окинула кухню цепким взглядом. Включила чайник.
— Окна бы вымыть не мешало. Май на дворе.
Я посмотрела на стекло. Тусклое, с разводами. Как моя теперешняя жизнь.
— Зачем? Я в них не гляжу. А снаружи всё и так прекрасно видно.
Валя хмыкнула.
— И отлично! Пусть видят, что ты существуешь. А не растворяешься.
С балкона снова донеслось:
— Не боюсь я её, мам. Просто муторно. Как будто следят за каждым шагом.
Валентина посмотрела на меня. В её глазах — сочувствие. И что-то ещё. Твёрдое.
— Наташ, я двадцать лет в приёмном отделении. Каждый день вижу: кто-то не дотянул. Не успел. А ты — здесь. И только тебе решать — как.
Я молчала. Сквозь мутное стекло виднелся клочок неба. Синего. Почти летнего. Когда-то мы с Серёжей любили сидеть у окна. Мечтали. Теперь он смотрел в другие окна. С другой женщиной.
А я... я перестала смотреть вообще.
Валентина ушла. А я осталась у окна. С остывающим чаем. И мыслью, которая пульсировала в висках: "Нельзя одновременно прятаться и жить. Придётся выбирать. И, кажется, время пришло".
Шторы, которые не молчат
В ванной я подняла глаза на зеркало и замерла. Когда я в последний раз по-настоящему смотрела на себя? Не мимоходом. Не украдкой. А прямо — глаза в глаза?
Возле век проступили новые линии. Волосы потеряли блеск. Но это была я — Наталья, которая когда-то с жаром объясняла подросткам Толстого и Достоевского. Которая могла заспорить до хрипоты на педсовете. Которая не боялась поднять руку против большинства.
А теперь? Теперь я вздрагивала от шагов в подъезде.
После разговора с Валентиной что-то треснуло внутри. Как первый лёд на реке. С хрустом, с болью, но — без возможности вернуться.
Я зачерпнула воду из ведра. Взяла тряпку. И начала тереть окно.
Стирала годы пыли. Слой за слоем. Каждое движение — как зачёркивание строчки из списка моих страхов.
Стекло постепенно светлело. Двор проступал, как на проявленном снимке. Качели. Старая липа. Скамейка, где мы когда-то сидели с Серёжей. Прошлое. Его не вычеркнешь. Но и цепляться за него — значит перестать жить.
— Что я делаю? — спросила я у собственного отражения в чистом стекле. — Зачем?
Звонок в дверь ударил по нервам. За последние месяцы никто не нарушал мой добровольный затвор.
На пороге — Сергей. Переминается с ноги на ногу, как школьник у доски.
— Здравствуй, — его голос звучит неуверенно. — Можно?
— Зачем? — вопрос вырвался резче, чем хотелось.
— Мне сказали, ты вчера... расстроилась.
Я усмехнулась.
— Надо же. Год не вспоминал, а тут вдруг совесть проснулась.
— Наташ, — он взглянул исподлобья. — Я не знал, как подойти. Ты же отгородилась. От всего мира.
— Не от мира. От тебя.
Сергей вошёл в прихожую. Оглянулся. Те же стены. Те же фото. Только его вещей нет.
— Окна моешь? — удивился он, заметив ведро.
— Да. Валя напомнила — пора.
Он прошёл на кухню. Остановился у стола. Провёл пальцами по спинке стула — своего прежнего места.
— Хотел поговорить о квартире...
Вот оно что. Не тревога за меня. Не раскаяние. Квартира. Разумеется.
— И что с ней? — я скрестила руки на груди.
— Мать предлагает размен. Она готова перебраться к сестре. А мы с Ирой взяли бы её жильё.
— Мы с Ирой, — повторила я тихо. — И почему меня это должно волновать?
Сергей посмотрел в окно. В то самое, которое я только что отмыла до блеска.
— Тебе нужно... перевернуть страницу. Начать с нового листа. В другом месте.
— А тебе неуютно каждый день видеть меня? — я не узнавала свой голос. Ровный. Сильный. — Напоминание о твоём бегстве?
— Я не убегал! — вспыхнул он. — Мы просто... изменились.
— Ты ушёл. Я осталась. Всё просто.
Он смотрел на меня, как на чужую. И вдруг меня осенило — я действительно стала для него незнакомкой. Не из-за его предательства. А потому что я сама перестала быть собой. Превратилась в тень. В призрак. В ту, чьё присутствие не ощущается.
— Подумай о предложении, — сказал Сергей, отступая к двери. — Тебе станет легче вдали отсюда.
Легче? Кому станет легче? Ему? Или мне?
Я вернулась к окну. Вода в ведре почернела. Но стекло сияло. И впервые за долгое время я видела весь двор таким, какой он есть. Шумным. Живым. И абсолютно безразличным к нашим маленьким драмам.
Я распахнула створки. Майский воздух ворвался в комнату. Терпкий. Пьянящий. И я вдруг поняла с пронзительной ясностью: мне некуда бежать. Это Сергей сбежал. А я — я только начинаю возвращаться. Не в квартиру. К себе.
Новые шаги
Утром я достала из шкафа коробку со старыми вещами. На дне лежал свёрток ярко-розовой ткани. Покрывало. То самое, которое Сергей называл "вырвиглазным". Которое мы спрятали после ремонта.
Я расправила его на кровати. Цвет был настолько яркий, что слезились глаза. Невозможно жить с таким цветом. И именно поэтому — пусть будет.
Потом я открыла шкаф с одеждой. Годами носила серое, бежевое, незаметное. Чтобы сливаться со стенами. А сегодня надела синюю блузку. Ту, что берегла для особых случаев.
Когда спускалась по лестнице, из квартиры снизу выпорхнула Ира. С мусорным пакетом и мелкой собачкой на поводке. Мы столкнулись нос к носу.
— Здрасьте, — она замерла, прижимая пакет к груди.
— Здравствуй, — я рассматривала её без прежнего страха. Обычная женщина. Младше меня. С тревожной морщинкой между бровей.
— Хороший день сегодня, — неловко протянула Ира.
— Да, весна, — я кивнула на собачку. — Как её зовут?
— Дуся, — Ира удивлённо моргнула. Мы никогда раньше не разговаривали. — Она немного шумная. Извините, если мешает.
— Слышно, да, — я улыбнулась. — Но я привыкла. Сергей раньше тоже шумным был. Весь дом на ушах стоял.
Ира вспыхнула. Нервно дёрнула поводок.
— Наталья Алексеевна... вы не злитесь на меня?
Я посмотрела на неё внимательно. Вот она — моя соперница. Женщина, отнявшая мужа. Только ничего она не отнимала. Сергей сам ушёл. А я... я просто осталась.
— Знаешь, Ира, — сказала я медленно. — Я злилась. Долго. Но не на тебя. На себя. За то, что позволила себе исчезнуть.
— Я не хотела, чтобы так вышло, — она кусала губы. — Но Серёжа... он сказал, что между вами давно всё кончилось...
— Возможно, так и было.
Мы стояли друг напротив друга. Две женщины одного мужчины. Прошлое и настоящее. И почему-то впервые мне не хотелось её ненавидеть.
— Он вчера приходил, — сказала я. — Хотел, чтобы я уехала отсюда.
Ира опустила глаза.
— Это не моя идея. Я... я его мать просила.
— И что ты думаешь?
Она подняла на меня удивлённый взгляд. Никто не спрашивал её мнения. Она привыкла быть "той самой", из-за которой все проблемы.
— Я думаю, что вы имеете право жить там, где хотите, — тихо сказала она. — Это ваш дом.
— Был когда-то, — я вздохнула. — А потом я превратила его в склеп. И себя похоронила заживо.
Дуся тявкнула, натягивая поводок к выходу.
— Мне пора, — Ира нервно улыбнулась. — Спасибо, что... поговорили.
Я кивнула. Смотрела, как она спешит к выходу. Молодая. Красивая. Счастливая ли?
Весь день я провела у открытого окна. Впервые за долгое время не пряталась за шторами. Смотрела на прохожих. На детей. На стариков на лавочке.
Вечером позвонила дочь из Петербурга.
— Мам, ты какая-то другая сегодня, — сказала она после обычных расспросов о здоровье.
— Правда? — я улыбнулась. — Может, просто выспалась.
— Нет, голос другой. Будто... включилась.
Включилась. Точное слово. Словно кто-то нажал кнопку "старт", и механизм, долго ржавевший без движения, снова заработал.
— Знаешь, Машенька, — сказала я неожиданно для себя. — Я, кажется, решила остаться.
— В каком смысле? — не поняла дочь. — Ты же и так никуда не собиралась.
— Нет, я о другом. Я решила остаться собой.
Повесив трубку, я подошла к окну. Внизу, на лавочке у подъезда, сидел тот самый сосед. Который спросил: "А ты ещё здесь?" Который разбередил мою рану. И, сам того не зная, помог мне ожить.
Я распахнула окно. Он поднял голову.
— Добрый вечер, Михалыч!
Он прищурился, разглядывая меня.
— Надо же, Алексеевна! А ты ещё здесь?
И в этот раз я улыбнулась, когда ответила:
— Да. Теперь - по-настоящему здесь.
Непрошеные гости
Звонок раздался, когда я разбирала книжные полки. Пыль кружилась в солнечных лучах, а я впервые за год не боялась чихнуть в собственной квартире.
На пороге — свекровь. Алевтина Петровна. С коробкой торта и решительным взглядом.
— Наташенька, пустишь?
Я не видела её с того дня, как Сергей ушел. Она не звонила. Не заходила. Словно я перестала существовать вместе с её сыном.
— Проходите, — я отступила. — Только беспорядок у меня.
— Уборка? — она оглядела стопки книг. — Правильно. Давно пора.
Алевтина Петровна прошла на кухню. Водрузила торт на стол. Заметила синюю блузку, яркое покрывало на стуле.
— Расцвела. И дом ожил.
Я поставила чайник. Молча. Ждала, когда она перейдёт к делу.
— Наташа, — начала свекровь, разрезая торт. — Сергей сказал, ты не отозвалась на предложение о размене.
— Я ему ничего не ответила.
— Но и не согласилась, — она подняла взгляд. — Почему?
Я сделала глоток чая. Терпкого. Ароматного.
— А у вас есть право спрашивать? — спокойно поинтересовалась я. — После года тишины?
Свекровь отложила вилку.
— Не заставляй меня чувствовать вину. Я не хотела лезть в ваши отношения.
— В наши? — усмехнулась я. — У нас уже год нет "наших" чего бы то ни было.
— Ты понимаешь, о чём я, — она постучала ложечкой по краю чашки. — Сергей совершил ошибку. Но жизнь идёт дальше. Вам обоим нужно отпустить прошлое.
— Я и отпускаю, — я кивнула на распахнутое окно. — Впервые за очень долгое время.
Алевтина Петровна пристально вглядывалась в моё лицо. В её глазах мелькнуло изумление. И что-то похожее на невольное уважение.
— Я всегда считала тебя... мягкотелой.
— Я знаю, — улыбнулась я. — Я такой и была. Теперь вижу, насколько.
— Но эта квартира... — она обвела взглядом кухню. — Здесь каждый угол кричит о прошлом. Тебя это не ранит?
— А вас? — я взглянула ей прямо в глаза. — Вам не больно слышать, как над головой ваш сын строит жизнь с другой?
Свекровь вспыхнула.
— Я люблю сына. И уважаю его выбор.
— А я учусь уважать свой.
Мы замолчали. За окном щебетали птицы. Обычный майский день. Солнце, ветер, галдёж детворы с площадки.
— Ты другая стала, — наконец произнесла Алевтина Петровна. — Какая-то... колючая.
— Не колючая. Определённая, — я отставила чашку. — Когда смахиваешь пыль с окна, мир становится чётче. И границы лучше видно.
Свекровь ушла, оставив нетронутый торт. Я наблюдала из окна, как она пересекает двор. Прямая спина. Гордая осанка. Женщина, привыкшая решать за других.
Вечером позвонил Сергей.
— Ты обидела маму, — в голосе звучала претензия. — Она хотела помочь.
— Не мне, — я смотрела на появившиеся звёзды. — Вам с Ирой.
— Причём тут это? Разъехаться — логичный шаг.
— Согласна. Только почему уезжать должна я?
Пауза. В трубке слышно его дыхание.
— Наташ, — наконец заговорил он. — Я никогда не хотел причинять тебе боль.
— Верю, — я прислонилась лбом к стеклу. — Ты просто хотел счастья. Любой ценой.
— А ты?
— Что — я?
— Разве ты не хочешь быть счастливой?
Вопрос застал врасплох. Счастье. Когда я последний раз о нём думала? Не о выживании. Не о том, как дотянуть до завтра. О счастье.
— Хочу, — ответила я. — Только теперь понимаю, что счастье — это не когда тебя любят. А когда ты себя не предаёшь.
После разговора я сидела на балконе. Внизу горели окна квартиры свекрови. Доносились голоса. Изредка тявканье. Жизнь, текущая своим руслом. И это было... правильно.
В дверь позвонили. На пороге стоял сосед. Тот самый, с вопросом, который перевернул мою жизнь.
— Алексеевна, — он протянул пакет. — Вот, помидоры. Вместо тех, рассыпанных.
Я рассмеялась. Искренне, легко — впервые за долгое время.
— Спасибо, Михалыч. Вы даже не представляете, как они мне помогли.
Он не понял, но улыбнулся в ответ. А я подумала: иногда нужно уронить всё, что держишь, чтобы понять — что стоит поднять, а что можно оставить лежать на ступеньках прошлого.
Теперь по своей воле
— Мам, ты что творишь? — Маша смотрела через экран телефона с таким выражением, будто я сообщила, что лечу на Марс. — Сначала эта кричащая розовая штука на окне, теперь... Что там за грохот?
Я развернула камеру. Показала гостиную. Стены, наполовину покрытые голубой краской. Из безликих, стерильно-белых — в цвет утреннего неба.
— Офигеть, — дочь округлила глаза. — Ты затеяла ремонт? В одиночку?
— А чему удивляться? — я улыбнулась. — Пятьдесят семь — не приговор.
— Но папа всегда утверждал, что у тебя руки не оттуда растут для такой работы.
— Твой папа много чего утверждал, — я снова обмакнула кисть. — А я верила, не проверяя.
Дверной звонок прервал разговор.
— Перезвоню, Машка.
На пороге — Сергей. С растерянным видом. С букетом, какого не дарил даже в юности.
— Можно? — он шагнул внутрь и застыл. — Это что?
— Ремонт, — я вытерла пальцы о тряпку. — Не одобряешь?
— Но почему... этот цвет? — он уставился на стены в полном недоумении.
— Потому что он мне нравится.
Сергей положил цветы на тумбочку. Переступил с ноги на ногу, как школьник у доски.
— Наташ, я думал о нашем разговоре. Ты права. Заставлять тебя уезжать нечестно.
Я молчала. Ждала.
— Мы с Ирой сняли квартиру. В соседнем районе.
— Из-за меня? — я искренне удивилась. — Не стоит.
— Не только, — он потер переносицу. — С мамой тоже непросто. А еще... неловко каждый день встречать тебя и понимать, сколько боли я причинил.
Я подошла к окну. За эту неделю мир за стеклом стал другим. Или это я смотрела по-новому?
— Знаешь, Серёж, — сказала я тихо. — Ты не виноват. Ты ушел. А я сама себя похоронила, когда решила, что без тебя моя история закончилась.
Он смотрел на меня так, словно видел впервые. Наверное, так и было. Я изменилась. Не внешне. Внутри.
— Какие планы теперь? — спросил он, разглядывая неоконченную стену.
— Жить, — я улыбнулась. — Вернусь к преподаванию, наверное. Или напишу ту книгу, которую откладывала. Или махну к Машке в Питер на месяц. Или всё вместе.
— Рад за тебя, — в его голосе не было фальши. Только удивление. — Правда рад.
Когда дверь за ним закрылась, я вернулась к работе. Водила кистью по стене. Методично. Спокойно. Новый слой поверх старого. И слезы катились по щекам. Не от горя. От свободы.
Вечером, выходя с мусором, я столкнулась на площадке с Михалычем. Он стоял, опираясь на перила.
— Краской от тебя пахнет, Алексеевна, — прищурился он. — Малярничаешь?
— Решила освежить квартиру.
— И себя заодно? — в глазах мелькнули хитрые искорки.
— А вы примечаете, однако.
— На пенсии поневоле станешь Шерлоком Холмсом, — усмехнулся он. — Слыхал, твой-то съезжает от мамаши?
Наш дом всегда был большим ухом.
— Да, нашли другое жилье.
— А ты? — взгляд стал серьезным. — Как дальше?
Я улыбнулась.
— А я остаюсь.
— Назло?
— Нет, Михалыч, — покачала головой. — Теперь уже потому, что хочу.
Он кивнул, будто услышал что-то важное.
— Заглядывай на чай как-нибудь. Моя такие шаньги печет — язык проглотишь.
— Спасибо. Загляну обязательно.
Поздним вечером я стояла на балконе. Двор засыпал. В окнах мерцал свет. Где-то играла гитара. Обычная жизнь. Которая всегда струилась рядом, пока я пряталась от нее в своем убежище.
Я вспомнила тот день. Рассыпавшиеся помидоры. Горячие слезы на щеках. И простой вопрос: "А ты еще здесь?"
Тогда он разбил меня вдребезги. А сегодня я знаю ответ: "Да. Я здесь. И буду здесь ровно столько, сколько сама решу. Не исчезая. Не растворяясь. Просто — существуя полной мерой".
Краска на стенах подсохла, и комната наполнилась простором. Как будто само небо перебралось ко мне в гости. И я поняла — иногда нужно расплакаться прямо посреди подъезда, чтобы осознать: жизнь не останавливается, когда хлопает дверь за ушедшим мужчиной.
Она продолжается, если ты сама решаешь остаться. В своем доме. В своем теле. В своем праве быть.
***
Не держите в себе. Напишите в комментариях, какой момент вашей жизни заставил вас "проснуться"? Или, может быть, этот момент еще впереди?
Подписывайтесь, если верите, что не поздно распахнуть шторы и впустить свет.
Буду благодарна за любую поддержку. Вместе мы раскрасим серые будни в цвета весеннего неба!
***