Пахло сыростью и раскалённым деревом. Баня гудела от голосов — Зинаида Михайловна, свекровь моя, сидела на верхней полке, завернувшись в простыню, и размахивала веником, будто дирижёр на сцене. Напротив, в облаке пара, маячила тень её нового ухажёра, Николая.
Я, Катя, стояла у двери, держа в руках полотенце, и чувствовала, как внутри всё кипит. Не от жара — от слов, которые только что услышала.
— Зина, ну что ты тянешь? — голос Николая был скользким, как мыло на мокром полу. — Квартира на тебе, сын твой под каблуком у этой… Катерины. Надо действовать, пока они не окопались.
— Коля, не гони лошадей, — Зинаида Михайловна хохотнула, но в смехе её сквозила злость. — Дима мой сын, он послушает мать. А эта… она ещё пожалеет, что влезла в нашу семью.
Я замерла. Половицы под ногами скрипнули, и я прижала полотенце к груди, будто оно могло заглушить стук сердца. Они говорили о нашей квартире — той, что мы с Димой брали в ипотеку, выплачивали три года, отказывая себе во всём.
— Вы о чём это? — мой голос дрожал, но я шагнула вперёд, в горячий туман. Зинаида Михайловна вздрогнула, веник замер в её руке. Николай кашлянул, поправляя полотенце на бёдрах.
— Катенька, ты что, подслушиваешь? — свекровь прищурилась, её губы сложились в улыбку, но глаза были холодными, как лёд в ведёрке у входа. — Мы просто болтаем. Правда, Коля?
— Ага, болтаем, — Николай растянул губы, обнажив жёлтые зубы. — О жизни, о планах…
— О моей квартире, — я выпрямилась, чувствуя, как жар бани придаёт мне смелости. — Зинаида Михайловна, вы же знаете, что она оформлена на нас с Димой. Что за разговоры?
Она спустилась с полки, простыня шуршала, как змеиная кожа. Подошла ближе, её лицо — морщины, поджатые губы, блеск в глазах — было так близко, что я видела каждую пору.
— Катя, не кипятись, — она говорила медленно, будто пробуя меня на вкус. — Я мать Димы. Эта квартира… она должна быть нашей, семейной. А ты… ты пока только гостья.
Я была просто в шоке. Гостья? После пяти лет брака, после всего, что мы с Димой прошли? Я хотела ответить, но дверь бани хлопнула — Дима вошёл, его волосы прилипли ко лбу от пота, рубашка мокрая на спине.
— Мам, Катя, вы чего? — он переводил взгляд с меня на мать. — Соня там плачет, а вы тут кричите.
— Твоя мать хочет забрать нашу квартиру, — я выпалила, не сдерживаясь. — С этим… Николаем. Они тут планы строят!
Дима замер. Его лицо, обычно спокойное, как гладь озера, пошло волнами. Он посмотрел на мать, потом на Николая, который вдруг начал тереть шею, будто она у него чесалась.
— Мам, это правда? — голос Димы был тихим, но в нём звенела злость.
Зинаида Михайловна выпрямилась, её подбородок задрался, как у королевы перед толпой.
— Дима, я твоя мать! Я всю жизнь для тебя старалась! А эта… она тебя подмяла, ты и не видишь! Коля мне глаза открыл — эта квартира должна быть нашей, для семьи. Не для неё!
— Для семьи? — я шагнула к ней, чувствуя, как голос срывается. — А мы с Соней — не семья? Мы с Димой три года пахали, чтобы выплатить этот долг! А вы… вы с этим типом решили нас выгнать?
Николай поднялся, его лицо блестело от пота, но глаза были цепкими, как у лисы.
— Ну, зачем так грубо, Катенька? — он улыбнулся, но от этой улыбки хотелось отшатнуться. — Мы просто хотим справедливости. Зинаида Михайловна имеет право…
— Право? — Дима шагнул вперёд, его кулаки сжались. — Мам, ты серьёзно? Ты привела этого… человека, и теперь против нас? Против Сони?
Зинаида Михайловна побледнела. Её губы дрогнули, но она быстро взяла себя в руки.
— Дима, ты не понимаешь. Я одна, после смерти твоего отца… Коля — он мне помогает. А ты… ты забыл, кто тебя вырастил!
Я видела, как Дима борется с собой. Его плечи напряглись, он смотрел на мать, и в его глазах было столько боли, что я едва сдержала слёзы. Но потом он повернулся ко мне, взял за руку. Его ладонь была тёплой, надёжной.
— Мам, — сказал он, и голос его был твёрд, как камень. — Это наш дом. Мой, Кати и Сони. И никто его не заберёт. Ни ты, ни твой… Коля.
Баня молчала. Только пар шипел, поднимаясь к потолку. Зинаида Михайловна смотрела на сына, её лицо исказилось, будто она проглотила что-то горькое. Николай кашлянул, но промолчал.
— Ты пожалеешь, Дима, — наконец выдавила она. — Я твоя мать!
— А Катя — моя жена, — ответил он. — И Соня — моя дочь. Уходи, мам. И его забери.
Я стояла, держа его руку, и чувствовала, как дрожь уходит из тела. Мы были вместе. Мы были семьёй.
***
Мы с Димой поженились пять лет назад. Я тогда была мягкой, как воск, — влюбилась в его спокойствие, в то, как он умел слушать. Он работал инженером на заводе, я — воспитателем в детском саду. Жили скромно, но счастливо.
Соня родилась через год, и с ней наш мир стал полнее, ярче. Квартиру взяли в ипотеку — маленькую, двухкомнатную, но свою. Каждую ночь я засыпала, слушая, как Дима шепчет: «Всё будет хорошо, Катюш».
Зинаида Михайловна всегда была тенью над нашим счастьем. После смерти мужа она стала ещё более властной, цеплялась за Диму, как за спасательный круг.
Она звонила по десять раз в день, требовала внимания, приезжала без предупреждения. Я терпела — ради Димы.
Но с появлением Николая всё изменилось. Он был моложе свекрови лет на пятнадцать, с лощёным лицом и повадками барыги. Зинаида Михайловна расцвела, но её глаза стали ещё злее.
Она начала говорить о квартире — мол, это её наследство, её право. Я чувствовала, как тучи сгущаются, но не ожидала, что она зайдёт так далеко.
***
Дома было тихо. Соня спала в своей комнате, её куклы валялись на полу, как солдаты после битвы. Я сидела на кухне, глядя на чашку с ромашковым чаем. Дима вошёл, его лицо было усталым, но глаза — живыми.
— Катя, я с ней поговорю ещё раз, — сказал он, садясь напротив. — Она не посмеет.
— Дима, она уже посмела, — я посмотрела ему в глаза. — Этот Николай… он её подначивает. Они не остановятся.
Он кивнул, его пальцы постукивали по столу — привычка, которая появлялась, когда он нервничал.
— Я знаю. Но я не дам им шанса. Мы с тобой, Катя. Рядом.
Я улыбнулась, чувствуя, как тепло разливается в груди. Но в глубине души я знала: это не конец. Зинаида Михайловна не сдастся. И Николай — этот змей в костюме — будет рядом, нашептывая ей свои планы.
На следующий день я нашла в почтовом ящике письмо.
Юридический бланк, печать, подпись. Уведомление о том, что Зинаида Михайловна подала иск — она требовала признать квартиру её собственностью. Мои руки дрожали, когда я читала. Дима был на работе, Соня играла в комнате, напевая песенку про зайчика. А я стояла посреди коридора, чувствуя, как мир рушится.
Но потом я выпрямилась. Нет, я не сдамся. Это наш дом. Наш с Димой и Соней. Я не позволю какой-то бумажке и интригам свекрови отобрать у нас всё. Я позвонила адвокату, собрала документы, каждый чек, каждый платёж по ипотеке. Я была готова драться.
Вечером мы с Димой сидели на диване. Соня спала, её дыхание доносилось из-за двери. Дима держал мои руки, его пальцы переплелись с моими.
— Катя, я с тобой, — сказал он. — Мы справимся.
Я кивнула, чувствуя, как решимость растёт внутри, как дерево, пускающее корни. Зинаида Михайловна хотела войны? Она её получит.
Кухня пахла свежесваренным кофе, но я едва замечала аромат. Юридическое уведомление лежало на столе, как приговор, его углы уже смялись от того, как я сжимала бумагу. Соня возилась в комнате, напевая что-то про котиков, а я сидела, глядя на телефон.
Адвокат обещал перезвонить, но каждая минута тянулась, как час. Дима был на смене, и я знала: он вернётся усталый, с вопросами в глазах. Я должна быть сильной — ради него, ради Сони, ради нас.
Дверной звонок резанул тишину.
Я вздрогнула, пролив кофе на скатерть. Соня выбежала из комнаты, её косички подпрыгивали.
— Мам, кто там? Бабушка? — её глаза сияли надеждой. Она всё ещё любила Зинаиду Михайловну, несмотря на всё.
— Сиди, солнышко, я открою, — я погладила её по голове, чувствуя, как сердце сжимается. Подошла к двери, посмотрела в глазок. Зинаида Михайловна. Одна. Без Николая. Её лицо было напряжённым, губы поджаты, но в руках — пакет, из которого торчала упаковка Сониных любимых печений.
Я открыла дверь, придерживая её, будто это могло защитить наш дом.
— Катя, — свекровь посмотрела на меня, её глаза были усталыми, но в них всё ещё горел тот самый огонь. — Надо поговорить.
— О чём? — я скрестила руки, не пуская её дальше порога. — О вашем иске? Или о том, как вы с Николаем решили нас выгнать?
Она вздохнула, её плечи опустились, но я знала: это игра. Зинаида Михайловна умела притворяться жертвой.
— Катя, не начинай. Я мать Димы. Я хочу мира. Для Сони, — она подняла пакет, как белый флаг. — Можно войти?
Я колебалась. Хотела захлопнуть дверь, но Соня уже подбежала, вцепилась в мою ногу.
— Бабушка! — её голос был звонким, как колокольчик. — Ты принесла печенье?
Зинаида Михайловна улыбнулась, но улыбка была натянутой, как струна.
— Конечно, зайка. Для тебя всё, — она шагнула вперёд, и я отступила, пропуская её. Не ради неё — ради Сони.
Мы сидели на кухне. Соня, счастливая, грызла печенье, крошки сыпались на её платье. Зинаида Михайловна пила чай, её пальцы нервно крутили ложку. Я молчала, ожидая, когда она начнёт.
— Катя, — наконец сказала она, её голос был мягким, но я чувствовала подвох. — Я не хочу ссор. Но ты должна понять: эта квартира… она моя по праву. Я помогала Диме, когда вы только начинали. А теперь… теперь я одна. Коля говорит, что я имею право на своё.
Я сжала чашку так, что пальцы побелели.
— Ваше право? — я старалась говорить спокойно, но голос дрожал. — Мы с Димой брали ипотеку. Мы платили каждый месяц. Вы дали нам десять тысяч на первый взнос — и это всё. А теперь вы хотите забрать наш дом? Ради чего? Ради вашего… Коли?
Её лицо вспыхнуло, ложка звякнула о блюдце.
— Не смей так говорить о нём! — она выпрямилась, её глаза сузились. — Коля — единственный, кто заботится обо мне. А ты… ты отобрала у меня сына!
— Я? — я вскочила, стул скрипнул по полу. — Это вы влезаете в нашу жизнь! Вы с вашим иском, с вашим Николаем! Вы думаете, я не вижу, как он вами крутит? Он же за вашей спиной планы строит, а вы верите его сказкам!
Соня замерла, её глаза округлились. Она смотрела то на меня, то на бабушку, и я почувствовала укол вины. Но отступать было нельзя.
— Катя, хватит! — Зинаида Михайловна ударила ладонью по столу. — Ты никто, чтобы судить меня! Я подала иск, и я выиграю. Эта квартира будет моей, и точка!
— Мам! — голос Димы грянул, как гром. Я не заметила, как он вошёл. Он стоял в дверях, его куртка была расстёгнута, лицо — красным от гнева. — Что ты творишь?
Зинаида Михайловна повернулась к нему, её губы дрогнули.
— Дима, сынок… я только хочу справедливости, — её голос стал тише, но я видела, как она цепляется за него взглядом. — Ты же знаешь, как я для тебя старалась…
— Справедливости? — Дима шагнул вперёд, его кулаки сжались. — Ты подала в суд на нас? На свою семью? На Соню?
Соня всхлипнула, сползла со стула и прижалась ко мне. Я обняла её, чувствуя, как её маленькое тело дрожит.
— Дима, не кричи, — Зинаида Михайловна поднялась, её голос стал резким. — Ты ослеп! Эта женщина тобой вертит, а ты не видишь! Коля прав — вы живёте в моём доме!
— Это наш дом, — Дима подошёл ко мне, его рука легла на моё плечо. — Мой и Кати. И Сони. А ты… ты перешла все границы, мам.
Зинаида Михайловна разозлилась. Её лицо побледнело, она смотрела на Диму, будто он ударил её. Потом схватила сумку, пакет с печеньем упал на пол.
— Ты пожалеешь, Дима, — прошипела она. — Вы все пожалеете.
Дверь хлопнула. Тишина повисла, как туман. Соня уткнулась мне в плечо, её слёзы мочили мою кофту.
— Мам, почему бабушка злая? — прошептала она.
Я погладила её по голове, не зная, что ответить. Дима сел рядом, его лицо было серым, как пепел.
— Катя, — сказал он тихо. — Я не дам ей победить. Обещаю.
***
Зал суда был холодным, несмотря на лето за окнами. Я сидела рядом с нашим адвокатом, молодым парнем по имени Игорь, чьи очки то и дело сползали на нос. Дима держал мою руку, его ладонь была влажной. Соня осталась с соседкой, и я всё время думала о ней — как она играет, не зная, что решается наша судьба.
Зинаида Михайловна сидела напротив, её лицо было каменным. Николай был рядом, в слишком тесном костюме, его глаза бегали по залу, как у вора на базаре.
Адвокат свекрови, лощёный мужчина с сединой, говорил о том, как Зинаида Михайловна «вкладывала душу» в нашу квартиру, как она «имеет моральное право». Я слушала, чувствуя, как злость кипит внутри.
Моральное право? А где её мораль, когда она тянет нас в суд, пугая Соню?
Игорь встал, его голос был спокойным, но твёрдым. Он показал документы — договоры, платёжные квитанции, выписки из банка. Каждую бумагу, которую я собирала ночами, пока Соня спала.
Он говорил о том, как мы с Димой платили ипотеку, как Зинаида Михайловна не имеет юридических прав на квартиру. Я смотрела на судью и молилась, чтобы она увидела правду.
Когда Зинаида Михайловна начала говорить, её голос дрожал. Она рассказывала, как растила Диму одна, как осталась без мужа, как ей одиноко. Я видела, как Дима напрягся, его пальцы сжали мою руку. Но потом она посмотрела на меня, и её глаза вспыхнули.
— Эта женщина отобрала у меня сына, — сказала она. — И теперь они хотят оставить меня ни с чем!
Я не выдержала. Вскочила, чувствуя, как кровь стучит в висках.
— Это неправда! — мой голос эхом разнёсся по залу. — Мы с Димой создали семью! Мы работаем, растим Соню, платим за наш дом! А вы… вы используете своего сына, чтобы манипулировать нами! И этот ваш Николай — он просто хочет ваших денег!
Зал ахнул. Николай покраснел, его адвокат зашипел что-то ему на ухо. Судья постучала молотком.
— Тишина! — её голос был резким. — Сядьте, пожалуйста.
Я села, дрожа. Дима сжал мою руку, его глаза говорили: «Ты молодец». Но я видела, как Зинаида Михайловна смотрит на меня — с ненавистью, смешанной с болью.
В итоге суд мы выиграли. Квартира осталась нашей. Судья вынесла решение чётко: Зинаида Михайловна не имеет прав на нашу собственность.
— Мы сделали это, Катюш, — прошептал Дима.
Но победа не радовала так, как я думала. Я видела, как Зинаида Михайловна уходит, её спина была сгорбленной, а Николай шёл за ней, что-то бормоча. Я знала: он скоро исчезнет, как крыса, почуявшая пожар. И она останется одна.
Вечером мы сидели дома. Соня рисовала, её карандаши скрипели по бумаге. Я смотрела на неё, на Диму, который читал новости на телефоне, и чувствовала тепло. Мы были вместе. Мы были дома.
Но потом Дима отложил телефон и посмотрел на меня.
— Катя, я хочу поговорить с мамой, — сказал он тихо. — Она… она моя мать. Я не могу просто вычеркнуть её.
Я кивнула. Я понимала. Зинаида Михайловна зашла слишком далеко, но она была членом нашей семьи. И я знала: Дима найдёт способ поговорить с ней, не теряя нас.
Через месяц я увидела её в парке. Она сидела на скамейке, одна, без Николая. Её волосы были растрёпаны, лицо — усталым. Я подошла, держа Соню за руку.
— Бабушка! — Соня бросилась к ней, и Зинаида Михайловна обняла её, её глаза заблестели.
— Катя, — сказала она, глядя на меня. — Я… я была не права. Коля… он ушёл. А я… я потеряла вас.
Я молчала. Боль ещё жила во мне, но я видела её одиночество и сожаление. И я знала: мы не простим её сразу. Но, может, со временем… ради Сони, ради Димы.
— Зинаида Михайловна, — сказала я тихо. — Давайте начнём с малого. Приходите на чай. Соня будет рада.
Она кивнула, её губы дрогнули в улыбке. И я поняла: наш дом — это не только стены. Это мы.
Осень пришла незаметно. Листья за окном горели золотом, и воздух пах сыростью и прелой травой. Наш дом, тот самый, за который мы с Димой дрались, был тёплым и живым.
Соня раскрашивала альбом, её пальцы были в пятнах фломастера, а на кухне булькал чайник. Я стояла у окна, глядя на улицу, где ветер гнал листья, как стайку воробьёв. Дима вошёл, его куртка пахла холодом, а в руках он держал пакет с яблоками.
— Мам звонила, — сказал он, ставя пакет на стол. Его голос был спокойным, но я слышала в нём лёгкую дрожь. — Хочет прийти. На Сонин день рождения.
Я повернулась, чувствуя, как внутри что-то сжимается. Зинаида Михайловна. После суда мы виделись всего пару раз — короткие встречи в парке, неловкие разговоры, Сонины объятия, которые смягчали тишину.
Она больше не упоминала квартиру, не говорила о Николае, который, как я и думала, исчез, едва запахло провалом. Но я всё ещё не могла забыть её иск, её слова, её взгляд, полный злости.
— И что ты ответил? — я подошла к нему, мои пальцы теребили край рукава.
Дима посмотрел на меня, его глаза были тёплыми, но серьёзными.
— Сказал, что мы будем рады. Она… она пытается, Катя. Я знаю, что она натворила. Но она моя мать. И Соня её любит.
Я кивнула, хотя в груди всё ещё ворочалась старая боль. Он был прав. Соня не должна расти без бабушки, даже если эта бабушка — Зинаида Михайловна.
День рождения Сони был шумным.
Наша маленькая кухня едва вмещала гостей — соседка тётя Люба, пара подруг из садика с мамами, Димин друг с работы. Соня, в розовом платье с бантом, носилась с воздушным шариком, её смех звенел, как колокольчик. Я разливала сок, Дима резал торт, и всё казалось таким… правильным. Пока не раздался звонок в дверь.
Я открыла. Зинаида Михайловна стояла на пороге, в строгом пальто, с большой коробкой, перевязанной лентой. Её лицо было бледным, но губы сложились в осторожную улыбку.
— Катя, — сказала она тихо. — Можно?
— Конечно, — я отступила, пропуская её. Соня тут же подбежала, вцепилась в бабушкину руку.
— Бабушка! Что там? — она ткнула пальцем в коробку, её глаза сияли.
— Это тебе, зайка, — Зинаида Михайловна поставила коробку на пол, и Соня с визгом кинулась её открывать. Кукольный домик, блестящий, с крошечными стульями и лампами. Соня ахнула, а я почувствовала, как напряжение в груди чуть отпускает. Она старалась. Это было видно.
Но потом я заметила, как она смотрит на Диму. В её взгляде была тоска, смешанная с чем-то ещё — сожалением? Виной? Она подошла к нему, пока гости смеялись над Сониными восторгами, и тихо сказала:
— Дима, я… я хочу извиниться. Перед тобой. Перед Катей.
Дима замер, нож для торта замер в его руке. Я стояла рядом, чувствуя, как воздух становится густым.
— Мам, — начал он, но она подняла руку, останавливая его.
— Нет, послушай. Я была слепая. Коля… он использовал меня, а я… я чуть не потеряла вас. Я думала, что защищаю своё, но я чуть не разрушила ваше. Простите меня. Если сможете.
Её голос дрогнул, и я увидела, как её глаза заблестели. Дима смотрел на неё, его лицо было неподвижным, но я знала: внутри он борется. Я шагнула вперёд, положила руку ему на плечо.
— Зинаида Михайловна, — сказала я, и мой голос был твёрже, чем я ожидала. — Мы не забудем, что было. Но… ради Сони, ради семьи… мы можем попробовать. Шаг за шагом.
Она кивнула, её губы задрожали. Впервые я видела её такой — не властной, не манипулятивной, а просто женщиной, которая потеряла и теперь пытается найти дорогу назад.
— Спасибо, Катя, — прошептала она.
Соня подбежала, ткнулась в её колени, держа в руках крошечный кукольный стул.
— Бабушка, смотри, он как настоящий! — и мы все рассмеялись — неловко, но искренне.
Вечер закончился поздно. Гости разошлись, Соня уснула, прижимая к себе новую куклу. Я убирала посуду, а Дима стоял у окна, глядя на тёмную улицу.
— Ты как? — спросила я, вытирая руки полотенцем.
Он повернулся, его улыбка была усталой, но настоящей.
— Хорошо, Катюш. Мы выдержали. И… спасибо, что дала ей шанс.
Я подошла, обняла его. Его сердце билось под моей ладонью, твёрдое, надёжное.
— Это наш дом, Дима, — сказала я. — И мы будем его защищать. Вместе.
Он поцеловал меня в лоб, и я почувствовала, как последние тени уходят. Зинаида Михайловна, может, и не станет идеальной бабушкой. Но она больше не враг. А мы — мы были семьёй. И этого никто не отберёт.
За окном шёл дождь, смывая остатки осенних листьев. А в нашем доме было тепло. И пахло яблоками.