Семь лет без Виктора. Двести семнадцать прочитанных сообщений без ответа. И ни одного звонка за последние три недели.
Лариса крутила телефон в руках. Писать снова? Каждый раз обещала себе: больше ни слова первой. И каждый раз нарушала обещание.
"Сегодня 7 лет, как папы нет... Как вы?"
Нажала "отправить" и тут же отбросила телефон, словно он мог укусить. Принялась натирать кухонный кран, который и так сиял. Две галочки появились почти сразу. Прочитал. И снова — тишина.
К вечеру она перестала поглядывать на экран. Заварила крепкий чай, достала альбом с фотографиями. Игорь в первом классе — щербатая улыбка, вихор на макушке. Виктор держит его на плечах, оба счастливые. А она тогда ещё верила, что семья — это навсегда.
Второй день — ни звука. Третий — тоже.
Телефон ожил поздно вечером. Лариса схватила его так быстро, что чуть не опрокинула чашку. Очередная реклама скидок в "Пятёрочке".
Она открыла ВКонтакте и застыла. В сторис у Игоря — фотография с женой. Ресторан, свечи, переплетённые пальцы. Подпись: "Семь лет вместе".
Семь лет с Вероникой. И ни слова о семи годах без отца.
Горло перехватило. Лариса упрямо моргнула, отгоняя непрошенную влагу. Набрала:
"Если будет время, позвони. Скучаю".
К утру — две галочки и пустота в ответ.
На четвёртый день что-то в ней надломилось. Или наоборот — окрепло. Она убрала своё фото из профиля. Поставила статус: "Не беспокоить". Выключила звук уведомлений.
Из ящика старого комода достала тетрадь в коричневой обложке. Раньше писала туда стихи, мечты о будущем. Теперь вывела аккуратным почерком:
"Эксперимент: сколько дней понадобится, чтобы кто-то заметил, что меня нет".
Захлопнула дневник. В груди разливалось странное тепло. Почти облегчение. Невидимой быть больнее, чем отсутствовать совсем.
Вечером в дверь позвонили.
— Лариса Николаевна? — на пороге стояла соседка из сорок второй. — Я Ольга. Можно у вас стул одолжить? Стыдно просить, но гости на пороге, а у меня не хватает.
Лариса моргнула. Кто-то заметил её существование. Хотя бы ради стула.
— Конечно. Сейчас.
Когда она вернулась, телефон подмигивал новым уведомлением. Она рванулась к нему, чуть не зацепив вазу. Сообщение от оператора связи. Губы сами собой растянулись в усмешке.
День первый её исчезновения начался. Интересно, на каком дне они заметят пустоту?
"День седьмой. Никто не хватился. Даже я сама себя не хватилась".
Лариса закрыла дневник и подошла к зеркалу. Тронула морщинки вокруг глаз. Раньше боялась каждой новой черточки. А теперь какая разница? Если тебя не видят, можно стать хоть невидимкой, хоть красавицей — никто не заметит.
Телефон так и лежал на комоде. Беззвучный, с потухшим экраном. Иногда рука сама тянулась проверить — нет ли чего. Но Лариса одергивала себя. Нельзя. Эксперимент должен быть чистым.
В очереди на почте она разглядывала плакат с котятами. Почтальонша с фиолетовыми прядями окликнула ее:
— Ларис Николавна! Глаза не обманывают? А я думала, вы в отъезде. Внуки-то приезжали?
Внуки. У нее всего одна внучка — Машенька, три года. Знает бабушку только по видеозвонкам, которые Игорь устраивает строго раз в месяц, будто отчетность сдает.
— Не смогли. Работа, садик.
— А то ж! — кивнула почтальонша. — Молодым не до нас. Позвонят на день рождения, и то хорошо.
Лариса забрала квитанции и вышла под моросящий дождь. В каком это возрасте человек превращается в обузу? В необязательный пункт списка дел? "Позвонить маме" — где-то между "заплатить за свет" и "купить стиральный порошок".
У подъезда ее нагнала соседка Ольга — в спортивном костюме, с мокрыми после пробежки волосами.
— Ларис, ты слышала? В библиотеке кружок открылся — живопись для начинающих. Бесплатно. Пойдем?
Лариса усмехнулась.
— Кому это нужно?
Ольга сверкнула глазами:
— А ты не замечала? Мы уже и так исчезаем. Растворяемся потихоньку. Так хоть на стену свою картину повесишь — и вот он, след. Я была. Я рисовала.
Слова ударили. "Исчезаем". Точнее не скажешь. Будто переходишь в какой-то полупрозрачный режим. Тебя еще видно, но сквозь тебя уже смотрят.
Дома она привычно проверила мессенджер. Пятнадцать дней тишины. Ни вопроса. Ни беспокойства. Может, он рад? Никто не пишет, не спрашивает "как там Машенька", не просит фотографии. Никто не напоминает, что у него есть обязательства.
В ванной она долго смотрела на свое отражение. А потом достала из шкафчика старую помаду цвета спелой вишни. Накрасила губы. Выпрямила спину. И улыбнулась себе.
Утром она постучала в соседскую дверь.
— Когда там твой кружок? — спросила с порога у удивленной Ольги. — Надо же понять, чем я буду заниматься, когда совсем исчезну.
В библиотечном зале пахло красками и кофе. Женщины разного возраста неловко держали кисти, смеялись над своими мазками, делились историями.
— А вы знаете Нинку из 38-й квартиры? — шепнула Ольга, помогая Ларисе выбрать краски. — В шестьдесят семь развелась! Говорит, хватит жить с кислой рожей напротив.
Лариса слушала их голоса. О детях, которые не звонят. О мужьях, которые храпят. О травах на подоконнике. О новых рецептах. О жизни, которая каким-то чудом продолжается, даже когда тебя перестают замечать.
Вернувшись домой, она повесила свой первый в жизни акварельный рисунок на стену. Неумелый, но яркий. Как метка: я здесь. И открыла дневник:
"Я не исчезаю. Я просто появляюсь где-то еще. Интересно, он это когда-нибудь заметит?"
"День двадцать первый. Игорь не заметил, что я пропала. А я заметила, что он не заметил".
Лариса захлопнула дневник и впервые за долгое время не почувствовала укола обиды. Скорее любопытство. Эксперимент обернулся открытием — когда перестаешь ждать внимания, начинаешь видеть мир иначе.
— Кисть держи как птичку — легко. Она должна порхать, — Марина Сергеевна, седая художница с яркими браслетами, поправила ее руку. — Рисуй не то, что видишь, а то, что чувствуешь.
Перед Ларисой стояли подсолнухи. Нахальные, яркие, живые. Она смешала желтый с капелькой красного. Кисть коснулась бумаги.
— Посмотрите, как она схватила свет! — воскликнула Марина Сергеевна, заглядывая через плечо. — У вас талант.
Лариса смутилась. Талант? В шестьдесят два? Смешно.
— Не верит, — хмыкнула Ольга. — Но я ей сказала: лучше поздно, чем никогда!
После занятия они свернули к кафе-кондитерской. Раньше Лариса прошла бы мимо. Зачем тратить деньги на пирожные? Надо копить Игорю на новый холодильник. Или Машеньке на английский. Или...
— Двойной эспрессо и эклер, — сказала она официантке. — И плевать на давление.
Ольга расхохоталась.
— Знаешь, что мне вчера дочь выдала? "Мам, можно мы в этом году без дачи? Устали". Я двадцать лет горбатилась на этих грядках! А им, видите ли, надоело. Я ей говорю: "Прекрасно, значит я в октябре в Турцию".
— И поедешь? — Лариса отломила кусочек эклера.
— Еще как! Всё берегла на черный день. А он, этот день, уже наступил — старость называется. Пусть никто твоими деньгами не попользуется, кроме тебя.
Лариса отхлебнула кофе. Она тоже копила. Экономила на всем. Штопала колготки. Перешивала платья. Покупала самые дешевые продукты. И ради чего? Чтобы сын не заметил ее отсутствия за три недели?
Вечером она достала из-под матраса конверт. Привычка со времен СССР. Отложенные с пенсии деньги на "потом". На "если Игорю понадобится". На "черный день".
Хватило бы на путевку к морю.
На двадцать третий день эксперимента она надела лучшее платье. Не новое — новых не было — но любимое, с мелкими васильками по подолу. И отправилась в торговый центр.
В магазине электроники продавщица с красивым маникюром окинула ее оценивающим взглядом.
— Вам помочь? Может, телефон попроще? Этот с фотоаппаратом довольно сложный.
— Я разберусь. — Лариса положила на прилавок деньги. Все. До копейки. — Заверните, пожалуйста.
Шла домой, прижимая коробку к груди, и чувствовала, как внутри что-то оттаивает. Не счастье — нет, до него еще далеко — но предвкушение. Предвкушение чего-то своего, настоящего.
Дома она включила аппарат. Навела на фиалки на подоконнике. Щелчок. На свой рисунок с подсолнухами. Щелчок. На собственное отражение в зеркале — немолодую женщину с удивленными глазами. Щелчок.
Звонок в дверь застал ее врасплох.
— Праздновать будем! — Ольга стояла на пороге. — У тебя глаза горят, как в двадцать. Колись, что случилось?
Они листали первые неумелые снимки, смеялись над собой.
— Давай селфи? — предложила вдруг Лариса. — Я его в статус поставлю.
Они прижались друг к другу. Две женщины с историей на лицах. Без фильтров, без прикрас. Просто — настоящие.
Лариса загрузила фото. Без подписи. Без объяснений. Просто — вот она. С улыбкой. С новой подругой.
Палец завис над кнопкой "отправить". А что если он увидит и не узнает свою мать? Или хуже — увидит и все равно промолчит?
Она нажала кнопку. Пора привыкать быть видимой — даже если этого никто не замечает.
Тридцать один день без сына.
Лариса перестала отмечать дни в дневнике крестиками. Зачем считать потери, когда можно считать приобретения?
— Свет ловите, а не объект, — Алексей Петрович, фотограф с седой бородкой и обветренным лицом, мягко направил ее руки. — Вот так. Чувствуете?
На курсах фотографии она была единственной за шестьдесят. Молодежь косилась поначалу. А потом перестала замечать возраст, когда увидела ее снимки.
— У вас получается, — сказал Алексей после занятия, просматривая ее работы на мониторе. — Вы может видеть то, мимо чего другие проходят.
— Когда долго живешь невидимкой, начинаешь замечать таких же, — ответила она просто.
Он посмотрел на нее с неожиданным интересом. Кивнул.
За этот месяц Лариса словно очнулась от долгого сна. Купила абонемент в бассейн. Сходила в театр — одна, просто так, без повода. И главное — перестала вздрагивать от каждого звука телефона.
Каждый вечер она пересматривала фотографии дня. Старик, кормящий голубей. Девочка с шариком, бегущая под дождем. Трещина на асфальте, в которой пробился одуванчик. Раньше она не видела этого — слишком занята была ожиданием.
Звонок в дверь раздался, когда она разбирала снимки.
— Бросай все! — Ольга ворвалась в квартиру вихрем энергии. — У меня два билета на Коку!
— На кого? — Лариса даже очки сняла от удивления.
— Не спрашивай! Какой-то модный певец, мне племянница достала. Или певица. Там все будут модные и молодые, а мы — как два антиквариата на выставке современного искусства!
— Ты с ума сошла, — Лариса уже открывала шкаф, выбирая, что надеть. — В нашем-то возрасте...
— А что такого? — Ольга плюхнулась в кресло. — Мы что, уже в музей мумий записались? Я еще танцевать хочу!
Грохот бил по ушам. Бас вибрировал в груди. Лариса смотрела на прыгающую молодежь и чувствовала себя странно: как будто случайно попала в чужой сон. Но почему-то ей было хорошо.
В антракте к ним протиснулась девушка с зелеными волосами и парень в рваных джинсах.
— Простите, можно с вами фотку? — спросила девушка, размахивая телефоном. — Вы такие необычные! Мои подписчики обалдеют.
— Необычные? — переспросила Лариса, когда они вышли на улицу. — Нас назвали необычными, Оль! Когда меня в последний раз так называли, Горбачев еще не стал генсеком!
Они хохотали, идя по ночному городу. Две женщины за шестьдесят после концерта. Нелепость. И чудо.
Дома Лариса достала телефон. Открыла профиль, который завела неделю назад. Выложила фото с концерта с хэштегом #никогданепоздно. И впервые за месяц зашла в чат с сыном.
Палец завис над клавиатурой. Что написать? "Я жива, если тебе интересно"? "Почему ты молчишь"? "Мне плохо без тебя"?
Все это было бы ложью. Ей не было плохо. Ей было интересно жить.
Она выбрала самую красивую фотографию заката, сделанную сегодня в парке. Отправила без слов. Просто — вот он, мир, который я вижу сейчас.
И положила телефон экраном вниз. Не ожидая ответа.
Но что, если он все-таки ответит? Что, если спросит — где ты была все это время? Готова ли она к такому разговору?
Сорок восемь дней спустя
8:21 утра. Вибрация телефона на кухонном столе.
Лариса не бросилась к нему, как раньше. Домыла чашку, протерла стол, заварила свежий чай. Только потом взглянула на экран.
Сообщение от Игоря.
"Ты жива?"
Два слова после сорока восьми дней пустоты. Не "мама", не "прости", не "соскучился". "Ты жива?" — будто квитанцию оплатил.
Лариса села у окна. Странно, но внутри не всколыхнулось ничего — ни радости, ни обиды. Словно сообщение от случайного знакомого. Человека из прошлой жизни.
Пальцы набрали: "А ты только сейчас заметил, что меня нет?"
Прочитала. Удалила. Это говорила прежняя Лариса — та, что ждала внимания, как подачки.
Набрала снова: "Да. Сейчас — да. Потому что перестала ждать".
Отправила и отложила телефон. Руки не дрожали. Дыхание оставалось ровным. Внутри не бушевала буря — только спокойная уверенность: что бы ни ответил сын, это уже не сломает ее день.
Ответ пришел через минуту.
"Я звонил. Ты трубку не брала".
Лариса хмыкнула. Когда звонил? Вчера? После сорока семи дней молчания?
"У меня теперь много дел".
Три точки появлялись и исчезали. Игорь печатал, стирал, снова печатал. Наконец:
"Я завтра приеду. Надо поговорить".
Что-то тронуло душу - не радость. Легкое любопытство. Как будто предстояла встреча с давним знакомым, которого не узнаешь при встрече.
"Буду дома после шести. До пяти у меня занятия".
Она отставила чашку. За окном моросил дождь, умывая рыжие листья на асфальте. Раньше в такие дни ей становилось тоскливо. Сейчас — спокойно. Даже завтрашняя встреча не тревожила. Ни заготовленных упреков, ни репетиций разговора в голове.
Телефон зазвонил ближе к обеду.
— Репетиция хора завтра в шесть, не проспи! — затараторила Ольга. — Я тебя записала как альт, хотя какой из тебя альт...
— Не смогу. — Лариса подошла к окну. — Игорь приезжает.
В трубке повисла тишина.
— Тот самый Игорь? Который не замечал твоего отсутствия сорок восемь дней?
— Он самый.
— И что ты ему скажешь?
Хороший вопрос. Раньше она знала ответ. Выстраивала в голове обвинения, копила горечь, репетировала гневные монологи. А теперь?
— Ничего. — Она провела пальцем по запотевшему стеклу. — Я буду слушать.
— А если спросит, где тебя носило? Если возмутится, что ты пропала?
Лариса улыбнулась.
— Покажу фотографии. Концерт. Выставка. Бассейн. И скажу: "Я там, где меня видят".
Вечером она разбирала снимки. Телефон молчал. Игорь больше не писал. И это молчание уже не царапало душу.
Перед сном она открыла дневник и написала:
"Завтра я встречу сына. Но не того, что забыл обо мне, а того, кто вдруг заметил мое отсутствие. Интересно, узнает ли он женщину, которой я стала? Ту, что больше не прячется в тени его жизни?"
Она погасила свет. Впервые за долгое время ей было по-настоящему интересно, что принесет завтрашний день. Не из-за сына. Из-за себя.
Встреча двух незнакомцев
Звонок в дверь раздался в шесть. Лариса только-только вернулась с занятий, даже не успела переодеться. В руках — папка с фотографиями, на плече — новая сумка.
Она глубоко вдохнула. И открыла дверь.
Игорь стоял на пороге с букетом хризантем. И растерянным выражением лица. Похудел. Рубашка помята, будто спал в ней.
— Привет, — сказал он, неловко протягивая цветы.
— Привет. — Она забрала букет и посторонилась. — Проходи.
Он шагнул в квартиру и замер. Что-то изменилось, хотя на первый взгляд всё было прежним. Новые фотографии на стенах. Акварельный рисунок в простой рамке. Кактус на подоконнике, которого раньше не было.
— Раздевайся, — сказала Лариса, уходя на кухню. — Чай будешь?
Он кивнул и прошел следом, словно боялся отпустить ее из виду.
— Ты... выглядишь иначе, — сказал он, садясь за стол.
— Правда? — Она улыбнулась, доставая чашки. — Наверное, прическа. Или возраст.
— Нет, не то. — Он нахмурился, пытаясь понять. — Как будто... свет внутри. Раньше не было.
Лариса поставила чайник и села напротив. Странно, но она не испытывала ни неловкости, ни напряжения. Только легкое любопытство.
— Мам, что случилось? Я звонил, писал. Телефон отключен, в сети тебя нет. Я уже думал... всякое.
— Телефон не отключен. Просто звук выключен. — Она пожала плечами. — Я была занята.
— Чем? — Он сжал руки в замок, костяшки побелели. — Сорок восемь дней, мам. Я считал.
Она не выдержала и рассмеялась.
— Ты считал? А я перестала. Где-то после тридцатого дня. Потому что стало неважно.
Он непонимающе смотрел на нее. Эта женщина с прямой спиной и спокойным взглядом не походила на его мать — вечно встревоженную, постоянно ждущую звонка, готовую сорваться по первому зову.
— Я подумал, ты заболела, — сказал он тихо. — Или... случилось что-то.
— А раньше ты не думал? — спросила она без упрека, просто с любопытством. — Неделю назад? Две? Месяц?
Он опустил глаза.
— Мы с Вероникой... сложно всё. Машка приболела. На работе завал.
— Я понимаю, — кивнула Лариса. И удивилась сама себе — она действительно понимала. — У всех своя жизнь.
Чайник закипел. Она поднялась и начала заваривать чай. Движения — неторопливые, точные. Раньше она всегда суетилась при сыне, боясь разочаровать, не угодить.
— Ты сердишься? — спросил он, глядя на ее спину.
— Нет, — ответила она честно. — Уже нет.
Она поставила перед ним чашку и достала с полки альбом.
— Хочешь посмотреть, чем я жила эти сорок восемь дней?
Он кивнул, всё еще не понимая.
Фотографии рассказывали историю лучше слов. Выставка в библиотеке. Женщины с кистями у мольбертов. Парк в тумане. Рок-концерт. Бассейн. Новые лица. Улицы. Закаты. Жизнь, в которой его не было, но которая от этого не стала менее полной.
— Ты... всё это сама? — спросил он наконец.
— А кто же еще? — Она улыбнулась. — Я вдруг поняла: чтобы быть видимой, не обязательно, чтобы тебя видели другие. Достаточно видеть себя саму.
Он поднял на нее глаза. В них стояли слезы.
— Прости меня, — сказал он хрипло. — Я не думал...
— О чем? — спросила она мягко.
— Что ты можешь исчезнуть.
Она покачала головой.
— Я не исчезла, Игорь. Я впервые появилась.
Он смотрел на нее, пытаясь соединить в голове два образа. Прежнюю маму — тихую тень, готовую раствориться в его жизни. И эту новую женщину — спокойную, самодостаточную. С каким-то внутренним стержнем, которого раньше не было.
— Я скучал. — сказал он вдруг.
— И испугался.
— Я тоже скучала. — кивнула она.
— Но больше не боюсь.
Они сидели допоздна. Говорили. Как два взрослых человека, только-только узнающих друг друга.
Когда он уходил, то обнял ее крепче обычного.
— Можно, мы приедем в выходные? С Вероникой и Машей. Она тебя совсем не знает.
— Конечно, — Лариса улыбнулась. — Только предупреди заранее. У меня теперь свои планы.
Закрыв дверь, она подошла к окну. Увидела, как сын садится в машину. Помахала ему. Он заметил и помахал в ответ.
Она достала дневник и открыла новую страницу.
"День сорок девятый. Сегодня я встретилась с сыном. И он впервые увидел меня такой, какая я есть. Не удобной, не невидимой, не всегда готовой услужить. Странно, но именно сейчас, когда я перестала быть его тенью, мы стали ближе".
Она закрыла дневник и улыбнулась. Эксперимент завершен. Жизнь — продолжается.
***
А сколько дней понадобилось бы вашим близким, чтобы заметить ваше исчезновение? Проверять не советую, но подумать стоит. Поделитесь в комментариях.
Если этот рассказ тронул вашу душу. Буду благодарна за чашку травяного чая или подписку.
***