Тоня собирала мужа в отпуск, как будто в космическую экспедицию. Складывала ему носки парами, рубашки — по степени мятости, купальные шорты — по степени яркости. И сверху солнцезащитный крем, чтобы он не обгорел. Смешно, правда?
Тоня провела рукой по чемодану — в последний раз. Всё на месте.
— Витя, ты таблетки свои не забыл? От давления?
— Тонь, ну что ты как с маленьким! — Виктор улыбнулся, но как-то странно. Будто смотрел сквозь неё. — Конечно взял.
Он наклонился, чтобы обнять её — машинально, по привычке. И вдруг замер, словно передумал. Просто похлопал по плечу:
— Ну, бывай.
Тоня почувствовала холодок. Что-то было не так. Но она отмахнулась от дурных мыслей. Муж просто устал. Ему нужен этот отпуск.
— Звони каждый день! — крикнула она вслед.
Виктор обернулся, кивнул. И почему-то не посмотрел в глаза.
Когда за ним закрылась дверь, Тоня подошла к зеркалу в прихожей.
«Надо бы обновить гардероб», — подумала она и тут же усмехнулась. Зачем? Для кого?
Она и представить не могла, что через три недели эти вопросы обретут совсем другой, страшный смысл.
Потом Тоня часто думала — почему она ничего не заподозрила? Ведь знаки были. Звонки становились короче. «Устал, Тонь. Завтра поговорим». Фотографий — ни одной. «Да тут связь плохая, не отправляются». А голос звучал виновато.
Она не заподозрила, потому что не могла поверить. Не в её жизни. Не после тридцати лет брака.
В день возвращения Тоня надела платье понаряднее. Волосы уложила. Приготовила пирожки с капустой. Даже свечи купила.
И вот — стоит на перроне. Поезд опаздывает на сорок минут. Тоня нервничает, поправляет причёску, оглядывается на часы.
Наконец, состав медленно подползает к платформе. Она вглядывается в окна, ищет знакомый силуэт.
Он выходит из вагона не один. Рядом — молодая женщина. Светлые волосы, короткое летнее платье, длинные загорелые ноги. Виктор держит её под руку. Так привычно, словно сто лет это делал.
Тоня застывает. Ноги вросли в асфальт.
— Тонь! — окликает Виктор и улыбается. Как ни в чём не бывало. — А мы вот, вернулись.
«Мы». Она пытается осмыслить это слово, но оно не укладывается в голове. Как будто на чужом языке.
— Привет, тётя Тоня! — говорит девушка, и Тоня вздрагивает от звука этого голоса. Знакомого.
— Оля? — шепчет она. — Соснова?
Та самая Оля, которая ходила к ним домой заниматься математикой с Машей. Которая ела её блинчики с вареньем. Которой было тогда четырнадцать.
— Вы меня узнали! — смеётся Оля, показывая белоснежные зубы.
Виктор смотрит на неё так, как когда-то смотрел на Тоню. Сто лет назад.
— Тонь, нам надо поговорить, — он отводит глаза. — Понимаешь. Так бывает. Мы с Олей...
— Мы теперь вместе! — выпаливает девушка и показывает кольцо на пальце. Золотое, с камнем. Такое Тоня никогда не имела.
Платформа уходит из-под ног. Воздух сгущается, становится вязким, как кисель. Кто-то хватает её под руку.
— Тонь, дыши, — голос Виктора доносится издалека. — Эй, ей плохо! Воды!
В ту ночь Тоня не плакала. Просто лежала, глядя в потолок съёмной квартиры сестры, куда она сбежала с вокзала. Внутри была только пустота. Огромная, бездонная яма, в которую провалились все тридцать лет.
А наутро начались звонки. От подруг, от знакомых.
— Тонь, а правда, что Витька с молоденькой вернулся? С Сосновой, что ли? Которая с Машкой вашей училась?
А Тоня умирала от стыда.
Маша прилетела из города в тот же день. Ворвалась в квартиру бледная, с красными от слёз глазами.
— Как он мог? С Олькой? Она же, она же... — дочь осеклась и крепко обняла мать.
Врачи сказали — гипертонический криз. Давление под двести, еле сбили. А Тоня тогда в больничной палате смотрела в окно и думала — разве это давление? Это просто жизнь уходит. По капле, вместе со слезами.
Три месяца с того дня на перроне. Три месяца попыток спрятаться от всего мира. Она не выходила из дома, кроме как в магазин, да и то — в сумерках, чтобы никому не попадаться на глаза. Каждый взгляд казался ей насмешкой: «Вот она — та самая, которую муж бросил ради девчонки».
Телефон разрывался от звонков «сочувствующих».
— Тонечка, да плюнь ты на него! Найдёшь себе помоложе! — смеялась подруга Рита, и что-то внутри Тони сжималось от этих слов.
А ещё были соцсети. Тоня, которая раньше только рецепты там смотрела, теперь каждый день заходила на страницу Оли. «Мы с любимым на пляже», «Мой защитник», «Виктор подарил мне колье». И под каждым постом — сердечки от людей, которых Тоня знала всю жизнь.
С дочерью стало хуже всего. Маша не могла простить отцу, отказывалась с ним разговаривать. И от этого страдала. Тоня видела, как она осунулась, как погас взгляд. И чувствовала вину — ведь если бы она была моложе, красивее, интереснее.
Потом пришло письмо из банка. Лаконичное: «Вы удалены из числа распорядителей совместного счёта». Деньги кончались. Работы не было — в их маленьком посёлке кто возьмёт кассиршу предпенсионного возраста?
Именно в больнице, в самый чёрный день, когда казалось — дальше некуда, появилась она. Женщина лет пятидесяти, в простой одежде, со стопкой бумаг в руках.
— Простите за вторжение, я Светлана, из центра социальной помощи, — она присела на край кровати. — Обхожу палаты, помогаю оформить документы на пособия, если нужно.
Тоня хотела отмахнуться — какие пособия, о чём вы. Но что-то в глазах этой женщины остановило её. Уважение. Никакой жалости.
— Знаете, — сказала вдруг Светлана, глядя на тумбочку, где лежал потрёпанный журнал мод, — у меня мама всю жизнь шила. Говорила: «Женщина должна быть красивой в любом возрасте». И вы знаете, я верю в это. Смотрю на ваши руки — у вас же золотые пальцы, правда?
Тоня вздрогнула. Никто давно не говорил ей таких слов. О её руках, которые когда-то творили чудеса из простого отреза ткани.
— Раньше шила, — прошептала она. — Для себя, для дочки.
— А сейчас?
— А сейчас, — Тоня посмотрела на свои руки, все в пигментных пятнах. — Зачем? Кому это нужно?
Светлана улыбнулась — не снисходительно, а как-то особенно тепло:
— Вы удивитесь, но очень многим. Особенно женщинам нашего возраста. Знаете, какая беда? Все шьют для молоденьких, а мы что — списанные со счетов? У нас в центре есть кружок рукоделия. Приходите, когда поправитесь!
Тоня хотела отказаться. Но почему-то кивнула.
И впервые за много дней — заснула без слёз.
Ни одно чудо не случается за один день. Но оно случается.
Через год на центральной площади посёлка открылась маленькая мастерская с кокетливой вывеской: "Женщина на миллион". Внутри — уютное пространство с зеркалами, манекенами и вешалками, на которых красовались платья, юбки, блузки. Необычные. Женственные. Для тех, кому за пятьдесят.
Тоня стояла у входа с букетом цветов. В элегантном платье собственного пошива, с новой прической — короткой, но стильной, подчёркивающей тонкие черты лица. Светлана — теперь уже близкая подруга — держала её за руку.
— Страшно? — шепнула она.
— Очень, — улыбнулась Тоня. И это была правда.
Год занятий в центре, первые робкие заказы, кредит на оборудование, ночи за швейной машинкой. Всё это было и страшно, и прекрасно одновременно.
Маша прилетела на открытие из города — теперь уже с женихом. Светилась гордостью:
— Мам, ты такая!
И вдруг в толпе Тоня увидела его. Виктор стоял в стороне, растерянно теребя пуговицу на рубашке. Один. Она знала, что Оля ушла от него пару месяцев назад — к молодому инструктору из фитнес-клуба.
Виктор сделал шаг навстречу:
— Тонь, я...
Она улыбнулась. Легко, без боли. И повернулась к клиенткам:
— Дамы, добро пожаловать! Каждая из вас — женщина на миллион!
Как думаете, Тоня впустит Виктора обратно в свою жизнь? Напишите в комментариях!