- Куда делось зерно, председатель? Вывез, небось, в район, поделился там с начальством?
- Приехал тут, устроился, карманы за счет нас хочешь набить? Ты, как приехал, так и уедешь, а мы чем ребятишек своих кормить станем? Совесть-то у тебя есть?
- Эх, мужики, говорил, Авдея надо ставить председателем, он свой, он бы так не стал народ обманывать.
Не только печальные события мучили по жизни семью Ершовых, случались и спокойные периоды. Вера ожила, она нашла утешение в каждодневных молитвах. Походив по рынку, женщина выменяла на свою выходную юбку икону Божьей Матери, и каждый вечер, уложив детишек, усердно молилась перед ней.
Сергей злился, он не мог заснуть, если рядом нет Веры, холодно ему, никакое одеяло не греет.
- Вера, кому сказано иди, ложись! Богу она молится! Где он твой Бог? Разве он допустил бы, чтобы люди так мучились? Только время зря тратишь, да свечи жжешь, ничем он тебе не поможет, умоляй-не умоляй! Глухой он, твой Бог, и слепой, не видит человеческого горя, и не слышит о нем.
Много чего говорит Сергей, но Вера не слышит его, не отвечает ни слова. Она молится своему Богу, а муж ее – своему. И так каждый вечер, Вера стоит на коленях перед иконой, пока не придет Марина.
Вот теперь она спокойна, сыночек ее получил материнскую молитву, дочка жива-здорова пришла, можно с ней поговорить и ложиться спать.
Марина не маленькая, она знает, что дядя Сергей будет сердиться, если они долго с мамой Верой станут разговаривать. Быстренько скажет матери, что все хорошо, съест то, что ей мама оставила с ужина и в кровать. Засыпает она моментально. Устает, намоется полов, да едва ли не бегом бежит до дома.
Похорошела Марина, в глазах появился озорной блеск, щечки порозовели, и росточком даже вытянулась. Стала она похожа на свою тетю Машу. Может быть Мария увидела в племяннице себя молодую, может еще что, но она отдала Марине свое пальто
- На, носи! От сердца отрываю, но тебе нужнее, я все равно никуда не хожу.
- Тетя Маша, я и так прохожу, мое-то пальто еще не в заплатках, можно носить.
- Бери, бери! Я свое не упущу, стрясу с твоей матери. Пусть мне свое отдаст, то, что с каракулевым воротником. Оно ей узковато, тебе великовато, а мне будет как раз.
Ладно уж! На! Пользуйся моей добротой! Шаль белую возьми, я ее почти не носила, куда мне носить-то ее?
- Шаль точно не возьму, теть Люба! У меня есть шерстяной платок.
- Цыц, малявка! Не спорь с теткой! Носи, коли велю. Два билета нам с Володей организуешь на какую-нибудь кинокомедию.
- Обязательно, когда захочешь, тогда и куплю, на самые лучшие места.
Соберется Марина идти на работу, наденет шаль белую, пальто с цигейковым воротником, валенки мамы Веры, предстанет перед ней
- Мама Вера, я пошла, не переживай, все будет хорошо!
- Иди, Маринушка, с Богом. Я не лягу спать, ждать тебя буду, не задерживайся, ладно?
Посмотрит Вера в окно дочери вслед, ой, какая ладная девчушка, пусть бы дал Бог ей счастья, сиротой при живой матери выросла. Марина обязательно обернется, помашет своей маме Вере рукой. Тепло становится на сердце у Веры.
Лена тоже подросла. Для нее Вера не стала матерью, так и осталась тетей. Она совсем другая, не как Марина. Со взрослыми замкнутая, будто обижена на всех, много не разговаривает. Зато ребятишки ее любят и слушаются. Она их тоже любит, не разделяя Машины ли они, Верины ли. Дети ведь, для нее все родные.
Но особенно они дружны с Леней, тот тоже молчун и книгочей. Не видать его, не слыхать. Они вдвоем с Леной, словно не двоюродные, а родные брат с сестрой. Хоть полоть, хоть поливать, хоть снег зимой убирать, всегда оказываются вместе. Все у них какие-то разговоры. И то хорошо, есть девочке с кем поговорить, есть брат, который может защитить.
Гордеюшка радует, растет не по дням, а по часам. Всего полгода ему, уже сидит на коленях у мамки, и она уже дает ему пробовать еду из своей тарелки. Гордей, словно галчонок, широко рот открывает, тянется за ложкой, все ел бы и ел. Сергей велит кормить сына
- Вера, ты чего жалеешь ему картошки, видишь, ест, еще хочет, дай, пусть поест досыта.
- Нет, Сергей, я его понемногу приучу, Гордей ребенок, он не понимает, что у него живот болеть будет.
Про себя Вера крепко помнит, как не стало ее Сашеньки. Не забыть ей о сыне, потому что рядом с ней еще один сын, его двойник, его половина. Может Гордюша растет таким крепким, что жизнь, данная братьям одна на двоих, досталась ему одному. Брат ушел, оставив жить Гордея. Болит сердце матери, ей обоих сыновей жалко
В конце декабря пришло долгожданное письмо от Михаила. И правда, долго ждали. Володя написал уже два письма, Миша не отвечает и не отвечает. Афанасьич собрался написать в Сельсовет, может там, что про Михаила слыхали.
Оказалось, все хорошо, застряло где письмо, поэтому получили сразу два конверта. Агриппина не посмела без мужа их распечатывать, ждала, когда он придет с работы. Однако, послала Машу, сходить к Вере
- Маш, пойдешь за водой, к Вере зайди, скажи, пусть ужинать приходят, отец придет, письма от Миши почитаем.
- Да, тетя Груня, прямо сейчас и схожу. Воды потом натаскаю, в магазин надо сначала. Ой, горюшко, горе! Пол дня трачу, как надоели эти очереди!
- Надоедает, понятное дело, но теперь, хотя бы всем достается хлебушка, крупы там, или еще чего. А то, бывало стою-стою, не выстою ничего, иду пустая домой, слезы глотаю, чем ораву кормить, хлебушка нету.
Достояла в очередях и в дождь, и в морозы, застудила ноги напрочь, еле хожу. Так-то я еще не старая, могла бы в магазин-то ходить.
- Ничего, тетя Груня, справляешься по дому и то ладно. Постряпаешь поесть, дети под приглядом, а я уж в лавку-то схожу.
Забежала Маша к Вере, кричит с порога
- Верка, карточки давай, я в магазин побежала. Наташка! Приходите сегодня к нам, с Катюшкой поиграешь. Вер, слышь, от Миши сразу два письма пришло. Тетя Груня сказала, чтобы к нам ужинать приходили, так что ты не вари!
- Сразу два? Слава Богу, а то, почитай, с самого лета ничего от него не было. Интересно, что там случилось, как там, на родине-то. Маш, говорят, храмы разбирают на кирпичи и склады из них строят. Может нашу церковь тоже порушили?
- Вера, ох, Верка! Других забот у тебя нет. Какое тебе дело о церкви в каком-то селе, которое тебе никогда не увидеть.
- Зачем ты так говоришь, Маш? Батя недавно рассказывал, в некоторых местах начали ссыльных отпускать обратно по своим селам. Скоро может и мы поедем к себе домой.
- Куда домой? В вашем доме друг Сергуни проживает, забыла? Талоны давай, тороплюсь я. Значит, придете?
- Придем, Маша, только Сергея не будет, на сутки ушел. Марина тоже не сможет, на работе тоже. Бедняжка, устает, малая же совсем, зачем Александра поторопила ее с работой?
- Ой, Вер, ты все равно, что неразумный ребенок. Сашка не своим умом живет, это ее Борька поторопил, кто его знает, что у него на уме. Надо ему так было, значит. Все, Вер, вечером наговоримся, побегу!
Вечером семья собралась у Андрея Афанасьевича. Агриппина приготовила похлебку из рыбных консервов и крупы. Сварила котел чищеной картошки, пережарила много луку на подсолнечном масле, полила поджаркой картошечку, укрыла полотенцем, чтобы не остыла.
Сначала читали письма. Андрей Афанасьевич посмотрел по штемпелю, которое отправлено вперед, отрезал ножницами край конверта, достал письмо. Читал не торопясь, время от времени оглядывая домочадцев, словно проверяя, все ли они слышат.
В начале письма приветы, вопросы о здоровье. После уж о том, что дом их сгорел, только амбар и остался. На этом месте Афанасьич остановился.
- А может оно так и лучше, а? Может нам суждено здесь проживать? К нам на работу устроился вольнонаемный откуда-то из-под Саратова, говорит, жизнь там гораздо тяжелее, чем у нас, в Магнитогорске.
Нам тут на талоны хлеб, крупу, консервы дают, одежонку тоже. В колхозах выживают, как могут. Налоги на все, зерно начистую выгребают, колхозникам на трудодень не остается ничего. Так и говорит, мол, выживают люди не все. О, как!
Володя решился возразить отцу
- Батя, чего слушать всяких вольнонаемных. Путный человек разве добровольно сюда приедет. Натворил у себя в деревне дел, вот и сбежал в ссылку по собственной воле.
- Не скажи, Владимир! Не он один сюда едет. В старом бараке сразу пять семей с Волги поселилось. Они тоже все закон нарушили? Ладно, об этом потом. Все, читаю.
Дальше Михаил написал, что Николай Солодов женился второй раз, по-прежнему председательствует, только в другом колхозе.
Самое главное Миша оставил напоследок: «Дорогие, Батя и тетя Груня! Я тут решил жениться. Сделал предложение, она согласилась. Невесту мою зовут Ульяна, у нее нет родителей, только дедушка и дядя. Мы с Анатолием Васильевичем и Ульяной работаем вместе. С дедом Ульяны я тоже знаком, часто бываю у них дома, они все мне, как родные»
Афанасьич остановился, оглядел сидящих за столом
- Видали? Не пропал наш Мишка! Не пропал! Слыхали, женится парень-то у нас. Семья у него теперь будет, а то я все переживал, как он там один, как перст. Молодец, парнище, эх, как порадовал.
Михаил писал, жаль, на свадьбе не будет родителей и братьев с женами. Но, когда все вернутся домой, он еще раз устроит свадьбу.
Да, посаженными отцом и матерью на его свадьбе будут Николай Ефимович с женой Варварой. Дальше Михаил прощался, снова передавая всем приветы.
Афанасьич разгладил листок, сложил его, засунул обратно в конверт.
- Как ни говорите, не лежит у меня сердце к Николке. Они не зря с нашим Сергунькой дружбу водили, стоят они друг друга. Ну, видимо, некого нашему Михаилу, кроме Николая, позвать в посаженные. Пусть так будет.
Второе письмо уже о том, как прошла свадьба. Пировали свадьбу в ресторане, народу было не так много, но было весело. Николай не смог приехать на свадьбу, жена его Варвара, приболела.
Посаженными родителями у Михаила были дед Василий со своей знакомой, а со стороны невесты, ее дядя, Анатолий Васильевич со своей гражданской женой Зоей Кузьминичной. Она и командовала всей свадьбой.
На этом месте Андрей Афанасьевич остановился, прочистил горло, прокашлялся
- Не думал я, когда Мишаня родился, что будем мы изгнаны из своего дома. Загадывал, старшим сыновьям дома построим, а Миша будет жить в родительском доме, нас с матерью доглядывать. Оно, ишь, как вышло! Старшие-то сыновья при мне, а младшего мне и женить не довелось.
Дочитал отец письмо. Сложил в конверт, отдал Агриппине
- На, Груня, прибери, я потом еще раз почитаю. Как почитаю письма от Мишки, ровно с ним поговорю. Скучаю я по нему, когда еще свидимся? Свидимся ли?
- Не горюй, батя – подал голос Владимир. Сейчас все ждут, когда выйдет указ. Говорят, на комбинате будут работать вольнонаемные. Всем спецпереселенцам разрешат вернуться в свои села. Кто захочет остаться, тот, значит будет работать здесь, кто не захочет, уедет.
- Не знаю я, вроде уже привычно и здесь. Коли отпустят, сначала надо съездить, посмотреть, как люди живут, потом уж срываться с места.
Люди-то в селах, да в деревнях на самом деле неважно живут. Кажется, и урожай был хороший, хлеба выросли на загляденье, удои повысились. Николай с Глафирой прикидывали, сколько зерна, крупы, картошки придется на трудодень. Хорошо выходило, лучше, чем в прежнем колхозе.
Говорил же Николай Глафире, предупреждал
- Ты, Глаша, пока никому не говори, даже не полслова о том, сколько мы предполагаем насчитать на трудодень, вдруг не получится, шуму будет.
- Конечно, Ефимыч, ты же знаешь, я не болтливая.
Не болтливая, а своей задушевной подруге, Соньке с большой улицы, сидя за выпивкой под выходной, проговорилась. Та по всей деревне разнесла радостную весть.
Радовалась деревня, хвалила Ефимыча на все лады. Как повезло, что его прислали. Смог добиться, трактор дали, и косилку, лес выделили, дровами обеспечил колхозников. Ура, ему!
Однако, зря радовались. Из района пришло распоряжение, новая разнарядка, сдать дополнительно зерно и картошку. Николай Ефимович только что не плакал слезами. Чего он станет выдавать своим колхозникам на трудодень, как им всем выживать?
Летом еще куда ни шло. Трава-лебеда, щавель и другая зелень, овощи в огороде, ягоды, грибы в лесу, рыбалка, какая-никакая. Зимой, чем питаться? Тем, что вырастили в своем хозяйстве? Скотину-то чем кормить?
Собрал Николай Ефимович собрание. Встал перед колхозниками без вины виноватый. Рассказал, сколько и чего приходится на трудодень.
Тут такое началось
- А че, так мало, Глафира совсем другое говорила!
- Куда делось зерно, председатель? Вывез, небось, в район, поделился там с начальством?
- Приехал тут, устроился, карманы за счет нас хочешь набить? Ты, как приехал, так и уедешь, а мы чем ребятишек своих кормить станем? Совесть-то у тебя есть?
- Эх, мужики, говорил, Авдея надо ставить председателем, он свой, он бы так не стал народ обманывать.
Николай Ефимыч дождался, когда народ выговорится.
- Товарищи! На самом деле, мы с Глафирой прикидывали, получалось хорошо на трудодень. Но вышло постановление о дополнительной сдаче зерна государству.
Товарищи, мои дорогие! Стране грозит голод. У нас с вами есть огороды, зерна на трудодень маловато, но выжить можно. У рабочих заводов в городах только рабочие руки, они хлеб по талонам получают.
Как мы можем, товарищи, осуждать решение нашего Правительства? И что я могу поделать? Есть постановление, обязан выполнять, и сдать государству столько продукции, сколько требуется.
Что еще могу сказать? Оправдываться перед вами мне не в чем. Я стараюсь как могу. Однако, если вы считаете, что я недостоин быть вашим председателем, цепляться за это место не стану. Давайте, собирайте собрание и переизбирайте. Я готов работать рядовым колхозником.
Народ снова загудел, заговорил, заспорил. Поднялся с места Евдоким Савельич, уважаемый всеми старик
- Ты, Николай Ефимыч, на народ не обижайся. Нам тоже обидно и больно, трудились все, не покладая рук. Народ тебе поверил, пошел за тобой и обманулся. Кому нам высказать свою обиду? Ты у нас здесь, получается, представляешь Правительство. Такая твоя участь, выслушивай, коли решился стать председателем.
Переизбирать мы тебя не станем. Все видим и знаем, стараешься, болеешь за колхоз и за народ. За то тебе спасибо! Так я говорю, общество?
Народ уже загудел одобрительно, но как-то нерадостно. Не легче людям от того, что председатель старается. В закромах зерна не стало больше.
Продолжение следует.