Глава 19
– Грудная клетка. Реанимационный набор, катетеры, трубки, жидкости, – всё, как сейчас, – слышу голос главврача, проходя утром мимо первой смотровой.
Как?! Ну почему Вежновец снова здесь, ему в самом деле больше нечем заняться?! Или он правда решил всем доказать, что тут никто, кроме него, работать не умеет? Вся на нервах, заглядываю в помещение. Вижу, как Иван Валерьевич с видом опытного наставника, заложив руки за спину, расхаживает вокруг смотрового стола. Там над кем-то сгрудились студенты, – те самые, которые вчера весь день пробыли в моём отделении.
От сердца немного отлегает. А, так Вежновец устроил им практическое занятие! Ну, что ж, это дело хорошее, нужное. Собираюсь уйти, как меня настораживает один маленький вопрос: а что они там с таким интересом разглядывают?
– Как правило, – наставническим тоном говорит главврач, – в реальности у вас есть всего одна минута, чтобы поставить правильный диагноз и приступить к реанимационным мероприятиям. Иначе ваш пациент отбросит коньки, и вы потом замучаетесь объяснять прокурору, почему приняли неверное решение.
Вежновец видит меня, хмыкает как-то странно. Кивает головой, – это у него приветствие такое, – и продолжает:
– А теперь сделайте разрез в пятом межреберье по средней аксиллярной линии.
Недоумённо хлопаю глазами. Да что же здесь происходит? Чтобы развеять свою нехорошую догадку, захожу и спрашиваю:
– Что вы делаете?
– Преподаю! – с гордостью отвечает главврач. Смотрит на студента со скальпелем в руке. – Сильнее!
От того, чем занимаются студенты, у меня дрожь по телу. Вежновец заставил их тренироваться на покойнике! На планёрке мне доложили, что поздно ночью поступил тучный мужчина 48 лет и умер от сердечного приступа. Реанимировать его не смогли. Тело должны были забрать в морг, но как всегда не поторопились. Этим главврач и воспользовался. Решил превратить несчастного пациента в манекен.
– Прекратите! – требую я.
Студенты на мгновение смотрят в мою сторону.
– Продолжайте аспирацию, – говорит Иван Валерьевич, не обратив на мой призыв ни малейшего внимания, и его подопечные послушно возвращаются к работе. Одна лишь Надя Шварц смотрит на меня извиняющимися глазами.
Наконец, главврач решает прояснить для меня ситуацию. Но делает это, как минимум, странно:
– Пациенту сломали ребро во время реанимации. Нужны дренажи и переливание. У него гипотония.
– Надо сделать ультразвук, – произносит один из студентов.
– Бригада отработала с пациентом 35 минут, его мозг мёртв. У него нет родственников. Для студентов это будет полезно, – поясняет Вежновец. – Разрежьте и введите пятьсот кубиков…
Я не выдерживаю, хватаю первого попавшегося под руку студента и буквально отбрасываю от стола:
– Прекратите!
Вежновец хмурится.
– Убирайтесь! Пошли все вон отсюда!
– Да что с вами такое, доктор Печерская? – возмущается главврач. – Что вы себе позволяете? Сначала ваша подчинённая хамит, а теперь вы…
Вне себя от гнева, хватаю Вежновца за шиворот и буквально выталкиваю из палаты. Закрываю за собой дверь, прислоняюсь к ней спиной и несколько минут стою, стараясь успокоить нервы. Дышу сначала очень часто, и сильно пульсирует в висках. Но потом понемногу адреналиновая волна сходит на нет. Я беру телефон, вызываю администратора и не прошу, а требую, чтобы сюда немедленно прислали медсестёр, – привести тело пациента в порядок и вообще, убрать как следует.
Потом выхожу. Ни студентов, ни Вежновца в коридоре. Всех как ветром сдуло. У меня сильное желание прямо сейчас написать жалобу на это жалкое ничтожество, позволяющее себе так издеваться над тем, кто ещё несколько часов назад жил, думал, чувствовал. Но понимаю: всё бесполезно. В комитете сидят такие типы, которых устраивает, что нашей клиникой руководит Иван Валерьевич Вежновец. Видимо, поскольку он с ними делится тем куском пирога, который отрезает ежемесячно от денег, поступающих в бюджет учреждения.
Сжимаю кулаки от бессильной злобы. Ничего не могу с этим поделать!
Иду в регистратуру. Навстречу мне Лейла Фазлеева:
– Доброе утро, Эллина Родионовна. Доктор Володарский здесь?
– Во второй смотровой, – подсказывает Достоевский.
– Пойдёмте, я вас провожу, – говорю коллеге.
Когда заходим, Борис пытается кого-то спасти. Я издалека услышала знакомый звук – так работает дефибриллятор. К тому же кардиомонитор пищит.
– Фибрилляция, – произносит Володарский. – Ещё заряд!
Рядом с ним стоит Рафаэль и делает непрямой массаж сердца женщине.
– Лейла, привет, – говорит Борис. – Что-то случилось?
– Здравствуйте, коллеги, – обращается Фазлеева ко всей бригаде. – Боря, мне звонила мама Никиты Евсеева. У него усилился цианоз. Его отправили из Архангельска сюда самолётом. Он летит один. Всё получилось так быстро, что его маму просто не пустили на борт.
– Ещё раз 360, – говорит Володарский медсестре, обдумывая сказанное Лейлой.
– Самолёт приземлится в десять.
– Утром? – удивляется Борис.
Фазлеева кивает.
– Есть заряд, – сообщает медсестра.
– Всем отойти, – произносит Володарский и даёт ещё один разряд.
– Я связалась с другими больницами, которые в принципе могли бы принять Никиту. Но все отказались, кроме двух. Беда в том, что и там свободное место появится только через две недели, – продолжает Лейла. – Сам понимаешь, Боря, мальчик столько не проживёт без операции.
Володарский смотрит на пациентку. Женщина не подаёт признаков жизни, кардиомонитор всё так же пищит на одной ноте. Синусоида сердцебиения давно превратилась в прямую линию. Доктор бросает взгляд на часы, объявляет время смерти.
– Ему стало хуже, понимаешь? – возвращает Фазлеева к себе внимание Бориса. – Ты слышишь? – в её голосе плещется тревога. – Он не сможет столько ждать!
Я наблюдаю за происходящим, стоя чуть в стороне и не вмешиваясь. Думаю о том, что посмотреть со стороны – сюрреализм какой-то: пока бригада реанимирует пациентку, ведущий врач спокойно общается со своей коллегой, обсуждая другую проблему. Но я понимаю: хоть Борис и отвлекался, чтобы отвечать Лейле, он всё делал правильно. Увы, порой электрический разряд – та последняя соломинка, которую мы можем протянуть умирающему, чтобы он схватился за неё и вернулся из тоннеля с ярким светом в конце. Ну… или не вернулся, как эта женщина.
Мне кажется, что Володарский сейчас обратится ко мне за помощью. Предложит обсудить, как поступить с мальчиком, организовать его лечение. Ведь для этого, насколько я знаю, нужно решение главврача. Того самого, с которым я так невежливо поступила полчаса назад. Что ж за день за такой? Всё начиналось грустно, – Маша уехала хоронить тётушку, – и продолжилось наперекосяк. Но Борис уходят с Лейлой вдвоём, им надо поговорить.
Иду в раздумьях и слышу, как в четвёртой палате плачет ребёнок. Захожу, чтобы проконтролировать: Маша у нас одна педиатр, а лучше неё с детьми никто не работает. И… натыкаюсь на главврача. Он пальпирует живот мальчику лет десяти, причём делает это довольно грубо, приговаривая:
– Чувствуешь? Здесь больно?
Мальчик почти готов разреветься в голос. Стоящая рядом мама буквально хватает Ивана Валерьевича за руку и отводит её в сторону:
– Прекратите немедленно! Вы что, не видите, моему сыну больно!
– Рентген живота с контрастом, – назначает Вежновец.
Вот как ему объяснить, какие ещё слова найти для этого дундука, чтобы он наконец свалил отсюда к…
– Леонид Капкаев, 23 года, потеря сознания, – мимо нас Данила Береговой помогает толкать каталку с больным. – Элли, помоги, пожалуйста. Слева гематома.
– Давление 104 на 85, пульс 120, – сообщает фельдшер «Скорой помощи».
– Ему стало плохо. Наверное, он ударился головой, – поясняет следующий за каталкой незнакомый мужчина.
– Анализ крови и мочи, снимок позвоночника, томограмма черепа, – назначает Данила. Смотрит на сопровождающего: – У него уже бывало такое?
– Нет, он здоров, как бык. За один сезон перешёл в профессионалы.
– В профессионалы чего?
– Так футбола же. Я тренер футбольного клуба, – поясняет мужчина. Теперь становится понятно, почему на нём спортивная одежда. А сначала показалось – это случайный прохожий, помогающий парню добраться до клиники.
– Хрипов нет, живот спокойный, – говорю вслух, прослушивая пациента.
– Он готовился к следующей игре, у нас ответственный матч… – начинает тренер, но мы его не слушаем. Какое это имеет значение?
– Снимок шеи и МРТ головного мозга, – назначает Данила. Он делает мне знак: мол, всё в порядке, ты иди, я здесь один справлюсь. Киваю ему и отправляюсь в регистратуру. Застаю там Бориса, который общается с главврачом.
– Поймите, – пытается уговорить Володарский. – Мальчику стало хуже. Его надо срочно оперировать.
– Нет у нас денег на это, не предусмотрено бюджетом, – упирается главврач.
– Да послушайте же. Мальчик умирает. Его везут сюда самолётом.
– Если только нам пожертвуют деньги из какого-нибудь благотворительного фонда…
– Я договорюсь насчёт этого! – подхватывает мысль Борис.
– Бригада хирургов, младший и средний медперсонал, транспорт…
– Я всё организую, у меня есть знакомые в минобороны, – убеждает Володарский.
Вежновец замолкает. Несколько секунд пристально смотрит в глаза коллеге.
– Смотрите, доктор Володарский. Ни на что не рассчитывайте.
Я ловлю себя на том, что улыбаюсь. То же делает и Борис. Сдался-таки наш плешивый лидер! То есть для вида ещё будет кобениться, но уже решил. Это самое главное, и я даже готова ему простить утреннее происшествие. Вопрос, конечно, в другом: а мне-то он простит? С другой стороны, от любви до ненависти один шаг, но ведь это же и в обратную сторону действует.
Ухожу, чтобы наконец привести дела в порядок. Но отвлекает Матильда Яновна. Приходит ко мне в кабинет и сообщает, что ей удалось найти кое-что интересное.
– Только не говорите мне, будто его сначала убили в нашем отделении, а потом спустили вниз, – тяжело вздыхаю, понимая, что если так и есть, Следственный комитет станет шерстить всё отделение, и никакое заступничество Изабеллы Арнольдовны не поможет, – Вежновец постарается на меня всех собак повесить. Даже при том, что я формально не виновата, но как же? Раз руководитель, значит, обязана всё предусмотреть. Ну, а если не смогла, – увольняйся.
– Вы почти правы, – загадочно произносит Туггут. – В самом деле, непонятно, как он внизу оказался. Но я ещё раз проштудировала «Журнал учёта приёма больных и отказов в госпитализации». Мне чутьё подсказало: что-то там не то. В электронном варианте всё гладко. Но когда запросила бумажный вариант в архиве, нашла кое-что интересное.
Я вся обратилась во внимание.
– Так вот. 15 декабря прошлого года к нам «Скорая» привозит больного. Мужчина, около 55 лет. Состояние сильного алкогольного опьянения и, в качестве осложнения, сердечный приступ. В электронном журнале указано – Романцов Аристарх Иванович, паспортные данные и всё прочее. Привозят его в 20 часов 55 минут. Занимается им доктор Лебедев…
При упоминании этой фамилии я автоматически настораживаюсь.
– … Он проводит реанимационные мероприятия, но пациент в 21 час 20 минут умирает, о чём в карточке имеется соответствующая запись, – продолжает Туггут. – И всё вроде бы правильно, но! Когда я читала, то делала это в кабинете, при Кате Скворцовой. Задумалась и произнесла данные – имя и фамилию – вслух. Она тут же подняла голову от своих документов и говорит: «У нас несколько лет тому назад был пациент с точно такими же ФИО. Точно помню. Вы про него?». Я сказала, что нет, про другого. Катя пожала плечами: мол, странно, бывают же такие совпадения. Потом я не поленилась, пошла в архив. И точно! Всё верно: Романцов Аристарх Иванович, 55 лет, скончался восемь лет назад, но не от сердечного приступа, а от проникающего ранения в область сердца – его убили в пьяной драке.
– Постойте, – прошу Матильду Яновну. – Получается, тот, поступивший год назад, он был оформлен под чужими данными?
– В том и дело. И тот, кто это сделал, имел доступ к бумажной и электронной версии журнала.
– Лебедев?! – восклицаю, широко раскрыв глаза. – Но… зачем? И кто же тогда… О, Боже! Получается, он оформил Жигалова, как Романцова. Но зачем?! Ничего не понимаю.
– А что же тут странного? – усмехается Матильда Яновна. – Представьте: вы – молодой начинающий врач. К вам привозят гражданина. Пытаетесь его спасти, а он вдруг помирает прямо на столе. И всё бы ничего, но покойник оказывается прокурорским работником. Страшно, аж жуть! Что будете делать? Ну, вы-то, Эллина Родионовна, понятно что. А Лебедев, видимо, испугался. Да так сильно, что и решил заменить данные. Кто проверять-то будет? Вот же он, Романцов Аристарх Иванович. Приехал, да и помер. Обыкновенный человек.
– Да, но ведь его же будут искать!
– Тело Романцова после смерти не было востребовано. Он оказался одиноким. Потому его после опознания соседями кремировали. Вот Лебедев и решил: если просто спрячет тело Жигалова, то потом его можно будет тайком вывезти куда-нибудь и в лесу закопать. Нету тела – нету дела.
– Только он всё равно оказался у нас в подвале. Что, Валерий просто о нём забыл? Но это же не мешок картошки, в конце концов. Он же должен был понимать, что если тело найдут, то начнётся расследование и всё такое. Да и что за место странное – наш подвал. Вдруг прорыв трубы, и тогда туда спустятся слесари. Как и получилось, в общем, – рассуждаю вслух.
– Значит, что-то или кто-то помешал Лебедеву это сделать, – заключает Туггут.
– Ну, и как нам выяснить, что же произошло на самом деле и каковы были мотивы Валерия? – спрашиваю её.
– Он завтра возвращается с больничного и выходит на работу. Предлагаю сделать вот что… – и Матильда Яновна (слушая её, поражаюсь, какая она всё-таки хитрая лиса!) предлагает план, как вывести Лебедева на чистую воду.