Сашка осел в деревне. Не работал. Пил. Рвал душу матери. Рвал душу Николаю.
Перебивался случайными заработками, подвизаясь в бригаде Виктора. Откладывая часть от халтурных денег Дарье на хозяйство, остальные деньги пропивал тут же, у магазина, где ему даже кредит открыли, если не на что было пойло купить.
Ничего не говорил. Молчал.
- Вот тебе и бизнес, - процедил сквозь зубы однажды Николай, - вот тебе и легкие деньги…
Саша молчал. На укусы (справедливые укусы) не реагировал. Один только раз, в день рождения Лерочки, когда Дарья осмелилась спросить про внучку, взорвался.
- Да все я профукал, понимаете? Все! И квартиру бабкину, и деньги, и внучку вашу липовую! Не моя! Чего, легче вам стало? Легче?
Тогда и Николая прорвало.
- Не твоя, говоришь? Не твоя? Любил, любил и вдруг разлюбил? В магазин вернуть решил, как брак? Ну и гад ты, сынок! Так и мне придется от тебя отказываться, как от липового! А? Как думаешь, мать, а?
Сашка тогда замер на минутку.
- В смысле, липовый? Мама, он чего говорит? Мама?
Дарья руками лицо закрыла. Отвернулась от мужиков. Кое-как доковыляла до двери и тихо закрыла за собой дверь. Ей хотелось сбежать из этого ада, куда глаза глядят. Ее родовое гнездо только сейчас осквернили, опохабили, уничтожили эти глупые, невыносимые, эгоистичные мужики, ради которых она жила. Всю жизнь свою сложила на алтарь… и кому? Этим двоим хамам?
Она шла по обочине шумного шоссе, с трудом волоча свои больные ноги. Несколько раз возле Дарьи останавливались автомобили, и водители сочувственно спрашивали:
- Вам плохо, бабушка? Вас подвезти?
Дарья с удивлением обнаружила: как же быстро она превратилась в старуху. В бабушку.
Она вежливо отказывалась от помощи и продолжала свой путь дальше. К монастырю. Быстрее бы, пока злое отчаяние не толкнуло ее в другую сторону, в ближний лесок, где она так любила собирать упругие и крепенькие боровики, в тихую балку, где много, много деревьев с толстыми сучьями. Затянуть бы на шее кушак, да перебросить его на сук…
Нет. Нельзя. Грех это. Дойти бы до тихой обители, вдохнуть запах церковных свечей и ладана. Проникнуться тишиной и благолепием храма. Почувствовать Божье дыхание на челе… ОН знает все ответы. Он справедлив и милостлив. Он спасет и поможет. Только бы дойти.
***
Виктор, верный ангел-хранитель несчастного Александра, умудрился как-то убедить его в необходимости кардинального решения проблемы пьянства. В один день посадил Сашу в свою видавшую виды колымагу и увез в Тихвин, где того закодировали. Поначалу Александру тяжело было жить в трезвости. Полезли мысли, думки, ночные кошмары, где прожигали Сашу насквозь укорчивые глаза обманутых им старух.
Все правильно – по заслугам получено. И жалиться тут не на кого – никто не виноват, только он сам.
Потихоньку возвращался к жизни. С бригадой Виктора подрядился реставрировать древний монастырь, забываясь в светлой работе, радуясь усталости и счастливой наполненности убогой своей жизни. После работы вся бригада окуналась в прохладные воды святого озера, принимавшего их боль и терзания, смывавшего грязь в бренных тел и копоть с измученных душ. Становилось легче. Проще. Не страшно было исповедоваться. Не страшно было признаться матери и отцу. Да, они так и остались для Александра матерью и отцом. Дарья много рассказывала ему о Тане, рассказывала только хорошее. О мертвых – или хорошо, или ничего. Так ведь и хорошего хватало, чего уж теперь.
Александр перебирал пожелтевшие фотографии семейного альбома, вспоминал своих бабушек и теток. Сердце наполнялось грустью и раскаянием. Именно тогда в душе вдруг появилась невыразимая нежность к Дарье, покорно несущей свою нелегкую судьбу. Именно тогда он, наконец-то, понял отца, примирился с ним по-настоящему, как и положено мириться двум близким, любящим людям.
Потихоньку встали на ноги. Дарья кожей чувствовала, как очищается их дом от скверны. Как хорошо и спокойно в нем живется. Как не хочется его покидать. Николай совершенно забыл про городскую квартиру, да и Александра туда не тянуло. Но квартплата росла с каждым годом с реактивной скоростью. Надо было что-то делать. Решили продавать. Трехкомнатные хоромы с видом на городскую, отороченную голубыми елями, площадь, стоили хороших денег.
Однако нужно было подстраховаться. Все-таки возраст. Мало ли что – в деревне больницы нет, а Николая уже мучили старые болячки. Мотаться к нему из села в город будет тяжко. Где-то нужно ведь и переночевать, и пожить, если что.
На часть вырученных денег купили малюсенькую однушку, прямо напротив клиники. Этого было достаточно. Оставшиеся деньги отдали Александру.
- Как хочешь, Сашка, а у меня за Лерку душа болит. Твоя, не твоя… А ты бы съездил в Ленинград, узнал, что, да как… - отец волновался за внучку.
Мысль о том, что ребенок рос под началом такой мегеры, как Наташа, не давала ему покоя все эти годы. Саша не стал говорить отцу, что сам который год не мог выбросить из головы те же мысли. Бросил ребенка, как не подошедшую вещь. А еще Богу молится. Грош цена его вере. И ломаного медяка такая вера не стоит.
Собрался, таки. Поехал. В бывший Ленинград, а ныне Санкт Петербург.
Поезд уютно постукивал колесами по рельсам. В вагоне тихо разговаривали, перекусывали, негромко смеялись. Кто-то играл в дурака с соседом. Где-то плакал ребенок, и мать ласково его утешала. Все так же, как и много лет назад. Время в поезде никогда не меняется, остается прежним, пусть и одеты пассажиры богаче, и виды за окном другие, и вместо книг практически у всех – телефоны. Однако темы разговоров те же, что и десять, сорок, сто лет назад – семья, хлопоты, заботы, беспокойства. Любовь.
Те же запахи, что и раньше. Пирожки, жареная курица, яйца, колбаса. Правда, прибавилось к этим домашним уютным запахом невыносимое амбре лапши быстрого приготовления, сделанной из химических ингредиентов и пальмового масла. Но русские привыкают ко всему. Привыкли и к этой напасти.
Саше не спалось, и на Московский вокзал он прибыл усталым и взволнованным. Шагнул из вагона и растворился в суете Питерской жизни, как, впрочем, все приезжие растворяются в ней, едва сойдя на вечный вокзальный перрон.
Сердце щемило. Еще год назад Александр разыскал бывшую на страницах социальной сети. Дела у той шли не очень. Выглядела она неважно. Куда подевалась броская красотка? Обыкновенная, замученная бытом бабенка. Вместо копны богатых волос жалкий прилизанный хвостик. Полное отсутствие косметики на сером, одутловатом лице. Простецкая футболка с какой-то дурацкой надписью. Простецкие штаны, а-ля колхоз, укороченные, в облипку. Такие штаны любят носить местные дачницы – дешево и сердито. Да и локация другая. Нигде, ни на одной фотографии, Саша не видел своей бывшей огромной квартиры, переделанной из старой коммуналки. Наверное, продала. Наверное, деньги были нужны.
Набрался смелости, написал Наталье первым. Та ответила сразу. Рассказала, как жизнь. Неважнецки, как оказалось. Друга Володю убили через два года после того, как Саша уехал из Питера. Причину можно было и не объяснять: фирма, которую он отжал у Александра, понадобилась более хитрым и ушлым товарищам. Выкупать не стали – просто взяли, пристрелив несговорчивого хозяина. Наташку не трогали. Так, попугали слегка. Об этом «слегка» ей говорить не хотелось. А Саша и не спрашивал – незачем тревожить женскую душу.
Леру Наталья отправила к матери в Ростов.
«А говорила – сирота», подумал Александр.
Так и выросла девчурка у бабушки. Зато в покое. Красавица. Наталья присылала ей деньги. Квартиру вот продала, несколько лет кормились за счет этой квартиры.
- Спасибо тебе, Сашка. Ты прости меня. Зато жив остался, - писала она.
Саша давно ее простил.
Значит, Лера провела нормальное детство. Хотелось на это надеяться.
- Конечно. Все у нее хорошо. Умница. На одни пятерочки училась. Не нуждалась ни в чем. Бабушка в ней души не чаяла. А места там какие… Дон… Арбузы, что поросята, груши, целые сады, - рассказывала Наталья, - а потом, после смерти бабки, дочка несколько лет жила со мной. Училась в универе. А сейчас вот, дурочка такая, собралась уезжать в Ростов. Душно ей в Питере. Не нравится… Хочешь с ней повидаться?
Она первая это предложила.
И вот Александр сам идет на встречу с Лерой. С новой, незнакомой Лерой, которую не видел много лет и не считал родной.
***
Встретились в кафешке, каких в последнее время развелось, что грибов. Куда ни глянь – кофейни, кофейни, кофейни. А, может, и хорошо, что кофейни. Всяко лучше, чем кабаки.
Он узнал ее сразу. Высокая, ясноглазая, с гривой густых волос. Вылитая мать в далекой и неспокойной юности. Только без кричащего макияжа, броской одежды и высоченных каблуков. Застыли оба. Осторожно приблизились друг к другу. Не решились обняться. Настороженно Лера смотрела на Александра. А он вдруг… заплакал, не стесняясь никого. Бормотал какие-то слова, просил друг у Леры прощения. Лера сделала шаг вперед.
Когда уже успокоились, поговорили, вывернув души наизнанку, Александр спросил:
- А почему в Ростов вернуться хочешь? Здесь совсем другие возможности.
Лера грустно улыбнулась.
- Не люблю этот город. Серый. Безрадостный. И небо серое, безрадостное. Душный. Не знаю, что мама к нему так прицепилась. Зову ее с собой, а она не хочет. Живет в однокомнатной конуре на окраине и радуется. Работает в сетевике, целый день на ногах, целый день тысячи покупателей проходят перед глазами, вечером приползает, выпивает полбутылки водки, чтобы уснуть. Спит, а утром – снова в свой супермаркет. Считает это жизнью. Нет, не хочу. Да и ждут меня в Ростове.
- Жених?
- Да. Жених. Мы все детство по соседству. Его бабушка – в квартирке напротив моей бабушки. Он хороший парень. Упрямый. Не хотел меня в Питер отпускать. Ревновал. А я ведь такая – не слушаю. Уехала. А потом поняла – зря. Были и тут парни. Все не то. Все не так. Недавно списались. Он до сих пор холостой. Ждет меня. Там ведь все наше, все для нас. Родная земля…
Саша рассказывал ей про себя. Про матерей своих, про бабушек, про Николая. Про город металлургов, о котором когда-то писали в журнале «Огонек», про деревню, про монастырь, про святое озеро, про войну, про все, что знал, в надежде – вдруг дрогнет сердце Леры. Вдруг ей захочется приехать. Хоть на денек. Просто так. Повидаться.
Он ненавидел себя в тот момент. Как он мог поверить в глупые Наташкины слова? Как он мог бросить свое собственное дитя? Как он не почувствовал родную кровь? В том, что Лера – родная, вся его, вся до ноготочка, родненькая, он уже не сомневался!
Она пообещала, что приедет.
Он вручил ей деньги. Она отказывалась деньги брать.
- Я понимаю, Лера. Не то я должен тебе давать. Подлец я. Деньгами решил от своей вины откупиться. Знаю. Просто… Бабушки и дедушки подарок. На свадьбу. Если пригласишь.
- Приглашу, - просто ответила она.
***
А потом затерялась. Так бывает. Переписывалась с Александром изредка в сети. Отвечала короткими фразами. Поздравляла с праздниками, передавала приветы старикам. Саша не обижался – никто не обязан его любить, тем более Лера. Главное – жива и здорова. Про свадьбу спрашивать не решился, боялся навязываться. Выискался, понимаешь, папаша. Противно даже. А задавать вопросы Наталье не хотелось. Давать надежду на возобновление отношений не хотелось. Не надо всего этого. Хватит, отлюбил свое…
***
Николай умер в больнице, после очередного всплеска болезни. Уже в палате он, чувствуя, что больше не удастся увидеть жену на этом свете, пожелтевший, высохший, торжественный, вдруг взял Дарьину руки в свои и поцеловал их крепко.
- За все прошу прощения, Даша. За каждый день наш с тобой – прости. И спасибо.
Дарья вдруг поглупела в одну секунду. По-бабьи, по-простому всхлипнула.
- Коля. Коленька ты мой. Коля-огуречик. А как я жить-то теперь буду?
- Так и будешь. Хорошо. Жить. Будешь. Радоваться. Поняла? – слова ему давались с трудом. Он остановил измученный взгляд на заплаканной жене, - Сашке. Скажи. Чтобы. Не обижался. Я его люблю.
Утром сообщили, что – все. Семейное кладбище приняло в свои ряды еще одного человека.
А через три месяца…
Саша повторил трагическую судьбу своего дядьки. Его так же сбила машина, как и дядю Алексея. Шумное шоссе. Дураков много. Саша был трезв и собран. Ездил в город за покупками. Вернулся, вышел из автобуса, и аккуратно переходил дорогу под знаками пешеходного перехода. Пьяный водитель, жавший на педаль газа, как на гашетку автомата, даже удара не почувствовал, протащив тело несколько метров…
***
Дарья больше не могла находиться в деревне. Виктор, старый ангел семьи, уговаривал ее:
- Дарья Константиновна, ну что ты одна будешь делать там? Здесь заботушка какая никакая, и я рядом… Оставайся.
А она не могла. Никак. Физически. Виктор ругался. Да вот еще и Николай, покойник, наладился приходить к Дарье во снах и всячески отчитывать ее по разным поводам, как начальник подчиненную. Ревновал, что ли, к Виктору? А Дарья оправдывалась перед строгим мужем, винилась перед ним, будто виноватая была. Утром просыпалась в нетопленой избе, тяжко вздыхала, пила из ковша воду крупными жадными глотками, маялась, бродила из угла в угол, без должного усердия читала молитву. И снова – маялась.
Дом заколачивать не решилась. Виктор посулил следить за избой.
- Не волнуйся. И дорожки почищу. И печь подтапливать буду. И посторожу. Может, очухаешься, отойдешь как-нибудь, да и вернешься? Вместе-то полегче. Как я теперь горе горевать без тебя буду?
- Как-нибудь, Виктор. Живи и радуйся. Внучки у тебя, правнуки… Хлопоты…
Тем же вечером Дарья уехала из деревни.
***
В свой день рождения она бродила по городу, как неприкаянная. Заходила в магазины, где слонялась, разглядывая пышно заставленные витрины. Хотелось с кем-нибудь поговорить. Рассказать о своей беде. Люди обходили ее, занятые своими мыслями и проблемами. И тут она увидела пару. Что-то такое в их лицах было располагающее к себе. Расслабленное. Доброе. Дарья завязала разговор и задержала этих незнакомых мужчину и женщину около себя на целый час. Она говорила, говорила, говорила и не могла остановиться.
- Может, вы к нам сейчас поедете? – наконец, спросил ее мужчина, по возрасту годящийся Дарье в сыновья. На его лице появилась какая-то решимость.
- Конечно, поедем к нам, - поддержала его супруга, - у нас хорошо. Воздух, озеро… Если хотите остаться…
- Нет, нет, что вы, - вдруг испугалась Дарья, - не надо. Вот, выговорилась, и легче стало. Я пойду.
Она поспешила оставить в покое незнакомцев.
***
Женщина дернула мужа за рукав.
- Она просто просится в книгу. Сабантуй отменяем. Сегодня же сяду за работу.
***
На годины сына Дарья отправилась с Виктором. Поправили могилки. Посидели молча, помянули Сашу.
- Будешь нынче садить что? – спросил Дарью Виктор.
Отвечать ему не хотелось. Какой там – «садить», ноги совсем не держат, да и Виктора просить о помощи – наглость последняя. Сам уже глубокий старик, уж и в трактор забраться не может. Болеет. До кровати бы дошкандыбать, не помереть по дороге.
- Да немножко чего в землю пихну. Картошку весь год в магазине покупала. Много ли надо чего мне? Зеленушку, если только, - все-таки ответила.
Грустно было подходить к осиротевшей избе. А она, будто живая, будто чуяла что-то, посерела вся, насупилась. Окна-глазницы потемнели от тоски и осознания, что скоро, очень, вероятно, скоро уйдет и последняя хозяйка, бросит избушку одну на произвол судьбы. Будет она гнить потихоньку, зарастать сорняком и борщевиком, как заросли дурнотравьем ее соседки и все поля, колосившиеся раньше крепкой озимой рожью.
- Витя, ты не знаешь, может, кому надо дом на продажу? Или так… отдам...
Витя угрюмо помалкивал.
Спустившись с пригорка, Виктор вдруг вгляделся, странно прищурившись.
- Дарья Константиновна, глянь-ка, никак у твоей избы кто-то стоит.
- Кто? – ахнула Дарья, непроизвольно сделав ладошку козырьком.
- А смотри, вроде женщина какая. С мальчонкой.
Дарья уже сама видела, что женщина. С ребеночком маленьким, наряженным, словно игрушечка, в яркие одежки. Прибавила ходу.
И правда. Молодая, броская женщина застыла в растерянности у калитки Дарьиного дома. Чернобровая, высокая, статная, красивая нездешней, не северной красотой. За руку она крепко держала малыша, которому уже прискучило это непонятное стояние. Он тянул ручонку, рвался на волю вольную, вот уже и бровки сдвинул, злился, поди, на мать…
Дарья пригляделась повнимательнее… Сердце сдавило тисками. И вдруг залило горячей волной: Сашенька это! Только маленький совсем, лет трех, четырех, не больше. Подвижный, живой, как ртуть, родной ее Шурик, боль ее и радость, любовь ее и отрада.
Женщина поздоровалась:
- Доброго дня. А вы не скажете, Дарья Константиновна Федорова здесь живет?
Виктор, коротко взглянув на обомлевшую Дарью, спросил:
- А вы кем ей будете, барышня?
Та улыбнулась вдруг, зарделась вся:
- Внучка ее. Лера. А это, - Лера кивнула на мальчишку, - этот ужасный гражданин, который совсем себя вести не умеет, ее правнук Александр.
Дарья, прижав руки к груди, сделала шаг вперед.
КОНЕЦ
Автор: Анна Лебедева