П.Мериме назвал работу Пушкина «блестящим переводом». Но мне кажется, что здесь не просто механическое переложение.
Итак, пушкинские «Песни западных славян». У Мериме – 29 баллад, у Пушкина – 16, при этом, как я уже писала, пять из них к «Гузле» не имеют никакого отношения: два перевода песен из сборника Караджича и три песни, сочинённые самим Александром Сергеевичем; предположительно, собирался в этот цикл включить он и «Сказку о рыбаке и рыбке», помеченную в рукописи как «18 песнь сербская».
На что, сравнивая с «Гузлой», обращаешь внимание в первую очередь? Конечно же, на то, что прозаические тексты Мериме Пушкин перелагает стихами. Пушкинисты, тщательно анализируя поэтику «Песен», по-разному их характеризуют. Разумеется, я не буду вдаваться в подробный анализ, скажу лишь, что мы видим, в основном, нерифмованные, но обладающие определённым ритмом строки. Пять стихотворений написаны хореем (четыре из них – рифмованным).
Какие изменения вносит Пушкин в произведения Мериме? Практически каждая баллада «Гузлы» снабжена подробнейшим комментарием; к тому же, автор вводит в своё произведение и дополнительные очерки-пояснения – «О сглазе» и «О вампиризме», написанные явно от лица цивилизованного человека, путешествующего по краю, песни которого он переводит. В них мы видим и местные предания, и непосредственные впечатления рассказчика, сопровождаемые введением вроде «Мне пришлось дважды видеть жертву сглаза», «Я закончу рассказом об одном происшествии в том же роде, свидетелем которого я сам был; предоставлю судить о нём читателям». Кроме того, в примечаниях мы видим подчас восхищение силой духа местных жителей, а подчас и откровенную насмешку, например, вот здесь: «В морлакских семьях муж спит на кровати, если таковая имеется, а жена на полу. Это одно из доказательств того презрения, с которым относятся в этой стране к женщинам. Муж никогда не упоминает имени своей жены перед чужими, не извинившись: "Простите, моя жéна"». Или вот такое замечание (к тому, что в переводе Пушкина получит заглавие «Бонапарт и черногорцы»): «Нет такого народа, который не воображал бы, что весь мир смотрит на него. Наполеон, мне кажется, мало думал о черногорцах».
У Пушкина практически ничего этого нет. Он перепечатывает биографию Иакинфа Маглановича, оставляет биографические данные о королях Боснии, а дальше поясняет лишь непонятные своим читателям понятия и выражения, ограничиваясь в каждом случае буквально несколькими словами. И это меняет всё: в «Гузле» комментатор-переводчик смотрит на происходящее со стороны и подчас несколько свысока, а Пушкин показывает быт героев как бы изнутри, без какого-либо указания на «экзотичность» происходящего.
Любопытно и то, что Пушкин временами словно несколько «русифицирует» своих героев. Посмотрим на фрагмент баллады «Морлак в Венеции», рассказывающей о горькой жизни на чужбине. Пушкинский перевод назван «Влах в Венеции». В целом он на удивление точен, шести главкам у Мериме соответствуют шесть строф у Пушкина. Пушкин облекает прозаические сетования героя Мериме («Только здесь мне нечем дышать, и хлеб для меня, словно яд. Не могу я идти, куда желаю, не могу делать того, что хочу. Живу, как собака на привязи») в поэтические строки:
Но мне скучно, хлеб их мне, как камень,
Я неволен, как на привязи собака.
Но сравните: «Когда я встречал кого в наших горах, говорил он, бывало, с поклоном и улыбкой: "Да поможет тебе Бог, сын Алексы!"» Это у Мериме. А вот Пушкин:
Как у нас бывало кого встречу,
Слышу: «Здравствуй, Дмитрий Алексеич!»
Имя с отчеством звучит, конечно, очень по-русски (кстати, и форма имени изменена – у Мериме он Димитрий, да и неверная возлюбленная из Параскевы стала Парасковьей).
Ещё более русским стал у Пушкина знаменитый «Вурдалак» - одна из немногих (если не единственная) юмористических баллад, о которой уже вспомнили мои дорогие комментаторы и с которой, вероятно, у многих и началось знакомство с «Песнями». Содержание её пушкинский перевод передаёт снова очень точно. Но…
Во-первых, у Пушкина стихотворение (мне как-то не очень хочется называть его балладой – этот термин предполагает или героический, или таинственный характер, чего у Александра Сергеевича нет и в помине) написано рифмованным хореем, что придаёт ему дополнительную лёгкость. Во-вторых, у Мериме главный герой носит имя Ивко (и так же озаглавлена баллада), а Пушкин превратил его в Ваню (родственны ли эти имена? Лингвисты придерживаются подчас противоположных точек зрения. Но явно созвучны).
Сравним начало: «Возвращался Ивко ночью из города, а дорога проходила через кладбище. Был он изрядным трусом — хуже бабы — и дрожал, точно в лихорадке». И вот в русском варианте (хотя я думаю, что многие и так вспомнят):
Трусоват был Ваня бедный:
Раз он позднею порой,
Весь в поту, от страха бледный,
Чрез кладбище шёл домой.
Не кажется ли вам, что Мериме откровенно издевается над своим героем, а Пушкин как-то даже по-доброму посмеивается?
И ещё больше это разное отношение будет подчёркнуто дальше. Вот рассуждения Ивко: «Горе мне, горе! — сказал он. — Пропала моя головушка! Как только он меня завидит, сразу же захочет сожрать, я ведь такой жирный! Надо бы мне поесть землицы с его могилы, а не то наверняка погибну». А вот переживания Вани:
Горе! малый я не сильный;
Съест упырь меня совсем,
Если сам земли могильной
Я с молитвою не съем.
Всего лишь «я ведь такой жирный» заменено на «малый я не сильный», а как меняется интонация! И думается мне, не случайно Мериме всё же накажет своего трусливого «героя»: «Он нагнулся, чтобы взять земли. А на могиле собака грызла баранью кость. Показалось ей, хочет Ивко отнять у неё косточку. Кинулась она на него и до крови прокусила ему ногу».
А пушкинский Ваня отделается лишь испугом (может быть, и не лёгким) и досадой:
Что же? вместо вурдалака —
(Вы представьте Вани злость!)
В темноте пред ним собака
На могиле гложет кость.
Нашла в интернете иллюстрацию В.Е.Маковского. Во-первых, не зная о «западных славянах», никак не скажешь, что действие происходит не в России. Во-вторых, на ней перед нами совсем ещё мальчишка:
Тут поверишь, что он «еле дышит, спотыкаясь, чуть бредёт по могилам». И – обратили ли вы внимание? – у Пушкина появляются явно сочувственные интонации: «бедный Ваня», «думает бедняк». И когда всё благополучно завершится, мы от души посмеёмся, а вовсе не будем презирать героя (а кстати, кто-нибудь из нас решился бы ночью идти через кладбище? Я так точно нет).
До следующего раза!
Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!Уведомления о новых публикациях, вы можете получать, если активизируете "колокольчик" на моём канале
Навигатор по всему каналу здесь
«Путеводитель» по всем моим публикациям о Пушкине вы можете найти здесь
