Альманах напечатал рецензию Папоротного. Резковатая, по мнению Ольги, несколько смахивающая на своего автора, бьющая по мещанской сути большинства произведений сборника, выпущенного республиканским издательством художественной литературы. "Так вот почему ее забраковал Юрзин. А Морев однако напечатал..."- думала Ольга, отправляясь к нему за консультацией.
Морев начал со знаменитого совета: все лишнее убрать.
- Вы больны самой распространенной болезнью начинающих, еще не зная о чем, сразу же живописать. Ведь некоторые главы и выполнены-то неплохо, тогда как книги в целом пока нет...
"Вот это рубанул!" - подумала Ольга, впервые с неприязнью рассматривая Семена Николаевича. С широкими плечами с разворотом, он был невысок, но крепок. Было в нем что-то от дремучей, медленно просыпающейся Руси. Даже книги он выдавал редко, но веско.
А он, прекрасно понимающий, чем вызван этот взгляд, продолжал:
- Расстаньтесь с этим сразу же, пока еще не поздно, и начинайте со скелета...
"Легко сказать, вновь начинайте... Да это сколько ж можно начинать!" Она уже забраковала свою повесть о десятиклассниках, о первокурсниках, не один, казалось, неплохо исполненный рассказ... И снова "начинайте", снова "перелопачивайте жизненный материал, придавая ему общественное звучание"...
Ольга шла схватившись за горло, словно ей нечем было дышать. Шла ничего не видя, хотя глаза были открыты широко. В таком вот состоянии, после похорон сына, она забрела к нему позабыв о раздоре. А утром, словно пробудившись ото сна, ушла, будто не рядом с ним проплакала всю ночь. И Владимир, вышедший ей навстречу, посторонился и пошел за ней, чтобы сопровождать, если она пойдет куда глаза глядят... Мир снова был лишь в ней, но, видимо, настолько потрясенный, что остальное не существовало для нее. Вот этого-то он и опасался, стараясь уберечь ее от скользкой писательской стези. Теперь несколько дней будет растерянной, потерянной, ушедшей в себя...