Свет папиросы осветил знакомое лицо. Ольга даже привстала на постели, всматриваясь в соседа по купе, взгляд которого разбудил ее.
- Не узнаешь? - спросил он, наклоняясь.
- Как ты сюда попал?
- Довольно прозаично. Брал билеты я...
- То-то Елизавета и навязалась мне с этой услугой,- догадалась Ольга.- Известила тебя о моем приезде снова она?
- Не ты же...- в голосе Владимира обида.
- До переписки с Куровой она снизошла тоже по твоей просьбе?
- А то по чьей же. Их отношения были известны всему вузу...
- Предательница!
- Друг!
- Нет,- Ольга неожиданно расхохоталась,- даже я, в вашем с Елизаветой представлении "тронутая", не способна на подобную авантюру...
- Ты доведешь... Кстати, об авантюре: билеты не до Алма-Аты - до Актюбинска.
- Благодарю. Так воспользоваться моей доверчивостью...
- И после этого утверждать, что я тебя не знаю...
- Этот вопрос еще открыт...
- Вот этого-то я и опасался при обычной встрече, а теперь тебе деваться некуда. Денег-то у тебя больше нет...
- Ну предположим. Но ведь у меня и с собою ничего...
Владимир засмеялся.
- Словно у тебя когда-то что-то было...
- Во всяком случае, кое-что было, чего недостает другим...
- Согласен. Ты - сокровище, иначе б я тебя не умыкал...
- Быстро же ты освоил азиатские обычаи.
- Это обычай всенародный.
- Не знаю, не знаю. Ну что ж, если уж я так коварно похищена, не посоветуете ли круглой невежде в вопросах увоза, что мне остается делать?
- Смириться.
- Подчиняюсь. Только с условием, не посягать на свободу личности.
- Каких только уступок не сделаешь из любви к женщине...
Они вошли в сельскую избу, низкую, теплую, приветливую. Проводив Ольгу в свою комнату, Владимир выбежал, расцеловал хозяйку, ее дочь и даже кажется соседку, забежавшую к ним. Ольга улыбнулась: завтра в честь ее возвращения он заставит праздновать весь район, заставит всех, как заставил когда-то мать с отцом... Она любила в нем этот взрыв чувств. Он утверждал ее в неограниченных правах возлюбленной. Владимир единственный, любовь которого к ней была покоряюще откровенной, и она почувствовала, что стосковалась по нему, по этой признанности и определенности...
Чтобы не нарушать мира Ольга больше не посвящала Владимира в свои планы. Она интуитивно угадывала, что остроты сюжета второй части книги Владимир не одобрит ни за что. Пойти походом на чины и на авторитеты. Да это же заведомая смерть. Причем, смерть не простая, а позорная - слоны растаптывают свою жертву в порошок... Нет, она нравилась ему такою вот притихшею, пусть даже побежденною. Что ж, пусть будет хоть временная тишь да благодать. Она устала...
Теперь Ольга была уже намного опытнее: писала мало, больше думала, поэтому охотно занималась домашним хозяйством, не мешавшим течению ее мыслей. Совсем не пристрастная к кулинарии она старалась приготовить вкусный обед, поуютней обставить комнату. Делала это иронизируя над собой, стесняясь, всем своим смущенным видом как бы признавая слабость в этой области. Но бралась за все с увлечением, старательно, счастливо вспыхивая от похвал Владимира.
Владимир радовался пробуждению в Ольге черт, отвлекающих ее от борьбы. Он не понимал, что это затишье перед бурей, что Ольга слишком далеко зашла в своей борьбе и возврат уже невозможен. Он старался увлечь ее "безобидной" целинной темой, но и она привела Ольгу к мысли осуждения столичных литераторов. Тогда как целинники в палатках, на пронизывающем степном ветру делали гигантский шаг в социализм освоением сотен тысяч гектаров плодородных степных земель, некоторые литераторы столицы перессорились из-за комфортабельных квартир... Они, видите ль, люди избранные и хотят работать и жить в иных, лучших условиях. Ольга думала, смогут ли литераторы, идущие на бытовые компромиссы понять и отразить патриотизм людей, так горячо откликнувшихся на призыв партии. Все это нужно было отразить в романе. Ей так много хотелось сказать, что получался какой-то хаос, и Ольга ходила как темная ноченька. На предложение Владимира пойти в кино, к друзьям, развеяться, она отвечала неизменным отказом, а если и соглашалась, то только портила своим отсутствующим видом настроение другим. А уж отсутствовать-то она умела, находясь в любой шумной компании и даже наедине с ним... Зато какой необычайно мягкой, щедрой и обворожительной была она в моменты озарений и удач. Он навсегда запомнил свердловский вечер, когда по дороге в театр она выронила записную книжку. Уже сев на место, обнаружила потерю. В панике она схватила Владимира за руку и потащила к выходу.
- Я потеряла записную! Записную потеряла! Это была самая интересная записная! - в отчаянии повторяла она.
Всякая исчезнувшая бумажка, как и мысль, казались ей "самой значительной" и "интересной". Владимир это уже знал и не сопротивлялся. Они обошли с фонариком все кварталы, по которым шли в театр. Оля удрученно молчала. Видя ее отчаяние, Владимир тоже присмирел. Наконец, у самого его дома записная была найдена. Оля, радостно вскрикнув, побежала к фонарю.
- Видишь, сколько здесь интересного, Володя. Я бы сна лишилась,- извиняющимся голосом говорила она, быстро листая книжечку.
Идти в театр было уже поздно. Оля виновато приблизилась к Владимиру.
- Ну хочешь, будем гулять до утра,- весело предложила она,- и вообще, все, что хочешь...
Но моменты счастливой щедрости повторялись все реже и реже. У Ольги был тяжелый период в работе. Следуя правилу, были бы кости - мясо нарастет, она разрабатывала в основном композицию. Теперь-то она знала, что сначала нужно во всех подробностях продумать сюжет, а потом уже появятся и точные и убедительные детали. Продумывая, что она хочет сказать своей книгой, какую архитектуру придать мыслям, чтобы каждая из них была идейно разрешенной и художественно законченной, она все больше понимала, что задача эта нелегкая...
Когда ее мысли, наконец, вылились в относительно стройный сюжет, она встретила Владимира сияющая.
- Можешь меня поздравить!
- С чем? Заключила, наконец, договор?
- Нет, окончательно продумала сюжет второй части романа,- упавшим голосом сообщила она и уже весь вечер не могла вернуть приподнятого настроения...
Стараясь исправить свою оплошность, Владимир заинтересовался:
- А ну покажи.
И Ольга показала, ей было уже все равно...
- Ты что же все-таки решаешься на основательную переделку и первой части романа в связи с углублением, чтобы не сердить ее, он не сказал, заострением, сюжета второй?
- Да.
- Неразумно это, Оля. Сколько за это время напечатаются, будут иметь возможность пользоваться писательскими правами, почестями, наконец. Почему ты, так много работая, должна быть ниже их?
- Вот этим я и выше их. Мне нужно больше - профессиональное удовлетворение. Я пишу для того, чтобы расчистить путь истинным литераторам. Я знаю, как все те, кто его умышленно осложняет, будут сопротивляться. Вполне возможно, что на борьбу с ними у меня уйдет жизнь...
- Кому это подвижничество нужно?
- Мне! Мне! И прежде всего мне! Как ты не можешь этого понять, что творчество - это прежде всего гражданственность. "Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан". Гражданином прежде всего! Понимаешь?
Он подошел к ней, испугавшись, как бы раздражение снова не приняло серьезный оборот.
- Олик, зачем же содержанием второй книги ты снова лезешь на рожон? - не смог он все-таки не высказать своей тревоги за нее, хотя сказал он это ласково и терпеливо.- Напиши что-нибудь легкое, занимательное. Ведь сможешь.
Ольга с недоумением смотрела на него.
- Ты хоть совсем-то не разочаровывай меня...
- Очаровывай, разочаровывай,- вспылил Владимир,- жизнь-то идет. Проходит мимо тебя.
- Это мимо тебя она проходит,- тихо возразила Ольга.- Я живу!
- В этих тряпках?!
- "Тряпки" для меня никогда и не составляли прелести жизни...
- Тогда ты не женщина!
- Возможно...
Спокойствие, с которой Ольга согласилась с этой нелепостью, отрезвило Владимира, но Ольга уже складывала вещи в чемодан.
Ведь только увлеклась их маленьким хозяйством, казалось с душой отдавалась ему, начинала осваиваться в новом районе и как журналист, и вот уже без сожаления все бросала, как ребенок надоевшие игрушки. Порывы ее были так неодолимы, что Владимир умолк, замкнувшийся, обиженный. Он знал, как она может отрываться от земли, но это было в молодые годы, а сейчас...
Ольга поспешно собиралась, а он в третий раз с болью наблюдал, как она с облегчением бежала от него. Если бы его оставляла холодная, бесчувственная женщина, он бы иначе объяснил ее уход. Но в Ольге было столько нежности, страсти, любви к нему и вдруг этот побег, эта радость свободы...