– Как ты мог? Как ты мог столько лет молчать? – голос матери срывался на крик, а руки тряслись так сильно, что чашка с недопитым чаем опасно раскачивалась на блюдце.
– Люда, послушай... – отец говорил тихо, почти шёпотом. Его осунувшееся лицо казалось серым на фоне белой больничной подушки. – Нет, это ты послушай! Тридцать лет брака, Михаил! Тридцать лет, и всё это время...
Я стояла у окна палаты, не в силах пошевелиться. Время будто застыло в этой стерильной комнате, пропахшей лекарствами и отчаянием. Каждое слово родителей било наотмашь, разрушая то, во что я верила всю свою жизнь.
– У тебя есть сестра, Катя, – отец перевёл взгляд на меня, и я увидела в его глазах мольбу. – Ей двадцать семь. Её зовут Марина.
Марина. Это имя эхом отозвалось в голове, отпечаталось где-то под корочкой мозга, впиталось в кровь. Сестра. У меня есть сестра. Младшая сестра, о существовании которой я узнала только сейчас, когда отцу оставались считанные дни.
– Я должен был сказать раньше... – его голос прервался судорожным кашлем. – Должен был... Но каждый раз находил причину промолчать. А теперь времени совсем не осталось.
Мама резко встала, чашка всё-таки опрокинулась, и чай темным пятном расползся по белоснежной больничной простыне.
– И ты решил сознаться сейчас? Когда... – она не договорила, но все мы знали окончание этой фразы. Когда рак съел тебя почти полностью. Когда осталось от силы пара недель.
– Она имеет право знать. И имеет право на свою часть наследства.
Вот оно. То, о чём мы не говорили последние полгода, но о чём все думали. Трёхкомнатная квартира в центре, дача с участком, счета в банке... Отец всегда был бережливым и предусмотрительным. А теперь оказалось, что всё это придётся делить с какой-то незнакомкой.
– Катя, – отец протянул ко мне руку, – в моём телефоне есть её номер. Позвони ей, пожалуйста. Я обещал, что свяжусь с ней на этой неделе.
Я механически взяла его смартфон, разблокировала экран (пароль 1960 – год его рождения, всегда было так легко угадать). В контактах действительно нашлась "Марина" – без фамилии, просто имя и номер телефона.
– Нет! – мама подлетела ко мне, пытаясь выхватить телефон. – Не смей! Это всё ложь! Она просто аферистка, которая охотится за нашими деньгами!
– Людмила, – в голосе отца появилась сталь, которую я не слышала уже много месяцев, – я сделал тест ДНК. Она действительно моя дочь.
Тишина после этих слов, как огромная волна захлестнула с головой. Я тупо глядела на номер в телефоне и у меня не было воли и сил нажать кнопку вызова.
Марина оказалась совсем другой и сразу разрушила все мои фантазии и представления о ней. Никакого яркого макияжа, никаких лакшери-претензий на роскошную жизнь – обычная молодая женщина в джинсах и свитере. На голове небрежный пучок русых волос. Она прибежала в больницу в ближайший день после моего звонка. После невнятного приветствия мы сели в больничном кафе и никто не мог решиться начать разговор.
– Я не знала до прошлого года о вашем существовании, – наконец тихо произнесла она, попутно размешивая сахар в остывшем кофе. – Мама не говорила мне, кто мой настоящий отец. А потом она вдруг умерла, и среди её старых вещей я нашла пожелтевшие письма и фотографии.
Я разглядывала её украдкой, пытаясь найти сходство с отцом. Та же линия подбородка? Похожий разрез глаз? Или мне просто хочется это увидеть?
– Почему ты решила с ним связаться?
– Я не решала, – она грустно улыбнулась. – Случайно встретила его в онкоцентре, когда проходила обследование. Я... у меня тоже нашли подозрение на опухоль. – Она машинально потёрла шею. – К счастью, доброкачественную. А его я узнала по фотографиям. Он так похож на снимки двадцатилетней давности...
Я почувствовала, как что-то дрогнуло внутри. Она тоже прошла через этот ужас – диагноз, обследования, ожидание результатов. Только одна, без поддержки семьи.
– Он сам подошёл ко мне, – продолжила Марина. – Сказал, что сразу понял, кто я. Что у него в молодости был короткий роман с женщиной по имени Вера, и я очень на неё похожа.
Вера. Теперь это имя тоже обрело плоть и кровь. Женщина, любимая моим отцом, родившая ему дочь - никогда не требовала ничего взамен.
– Знаешь, – Марина посмотрела мне прямо в глаза, – я не претендую на наследство. У меня есть работа, квартира, которую оставила мама. Я просто... просто хотела узнать его. Хоть немного, хоть в последние дни.
Я почувствовала, как к горлу подступает ком. Все заготовленные вопросы и претензии вдруг показались мелкими и ничтожными.
Следующие две недели превратились в калейдоскоп больничных коридоров, капельниц и разговоров – бесконечных разговоров. Отец словно торопился наверстать упущенное, рассказать всё, что молчал годами. Марина приходила каждый день после работы, иногда оставалась до поздней ночи. Мама наотрез отказывалась с ней встречаться.
– Я не могу, Катя, – говорила она, сжимая виски пальцами. – Не могу видеть живое доказательство его измены.
Я разрывалась между ними – мамой, запершейся в своей обиде, отцом, тающим на глазах, и Мариной, так отчаянно пытающейся успеть познакомиться с семьёй, которой у неё никогда не было.
После наступлении утра, чуть солнце показало свои лучики, неожиданно раздался непростительно-ранний телефонный звонок.
– Что? Завещание? – мама смотрела на конверт, который протягивал нотариус, точно это не бумага, а черная мамба или гадюка. – Он что оставил какое-то завещание?
– Да, Михаил Андреевич составил его ровно месяц назад, – нотариус говорил четко, ровным тоном. – Согласно его последней воле, его квартира переходит в равных долях супруге и старшей дочери, дачный участок – также в равных долях обеим дочерям, а банковские счета должны быть разделены между тремя, то есть всеми наследницами в равных частях.
Марина тихонько сидела в дальнем углу кабинета, опустив голову и смотрела в пол. На ней был чуть мятый строгий черный костюм – такой же, как на похоронах неделю назад.
– Нет. Я отказываюсь, – вдруг сказала она твёрдо, будто это не слова, древний дуб сорвался с ее языка. – Я от всего этого отказываюсь.
– Что? – мама впервые за всё время посмотрела на неё.
– Я не возьму ни копейки. Всё должно остаться вам и Кате.
– Но почему? – я повернулась к ней. – Это воля отца. Он хотел...
– Потому что деньги не вернут мне двадцать семь лет без отца, – она встала, одергивая пиджак. – И потому что я не хочу, чтобы вы всю жизнь думали, будто я пришла только ради наследства.
Мама издала какой-то странный звук – не то всхлип, не то смешок.
– Господи, – прошептала она, – ты действительно его дочь. Такая же гордая...
Марина замерла на полпути к двери. Медленно обернулась.
– Останься, – сказала мама, и её голос дрожал. – Останься и прими то, что он хотел тебе дать. Хотя бы... хотя бы дачу. Он так любил это место. Рассказывал тебе, как сам построил там беседку? Как выращивал яблони?
– Нет, – Марина покачала головой. – Не успел рассказать.
– Тогда я расскажу, – мама встала и подошла к ней. – Если хочешь.
Я смотрела на них – двух самых важных женщин в жизни отца – и понимала: он знал. Знал, что рано или поздно они найдут путь друг к другу. Поэтому и решился на признание, поэтому оставил завещание, поэтому настоял на звонке Марине.
Нотариус деликатно покашлял: – Так как мы поступим с документами?
– Оформляйте всё, как написано в завещании, – ответила Марина, не отводя взгляда от маминого лица. – Только... можно мне будет иногда приезжать на дачу? Послушать истории про яблони?
Мама протянула руку и осторожно коснулась её плеча: – Конечно. В конце концов, она теперь и твоя тоже.
Первый раз мы приехали на дачу вместе в начале мая. Запущенный за зиму участок требовал работы, но нам некуда было спешить. Мама рассказывала истории из прошлого, Марина делилась планами по обустройству беседки, я готовила обед на старенькой плите.
Вечером мы сидели на веранде, пили чай и смотрели на закат. Старая яблоня, посаженная отцом тридцать лет назад, розовела первыми цветами.
– Знаете, – вдруг сказала Марина, – иногда я думаю: может, он специально всё так подстроил? Встретил меня в больнице, признался вам...
– Чтобы мы не остались одни? – закончила мама. – Да, в этом весь Миша. Всегда пытался всех примирить, всех собрать вместе.
Я молчала, глядя на яблоню. Её ветви, склонённые под тяжестью цветов, тянулись к земле, но не ломались. Как и мы – гнулись под тяжестью потери и новых открытий, но держались вместе.
Где-то в глубине сада запела первая весенняя птица. Новая жизнь начиналась, как всегда начинается весной – с цветения старых яблонь и новых надежд.