Обычно на моём канале появляются обзоры художественных текстов: сначала это была современная литература, потом для своих учеников я стал делать видео о классике – их можно найти на моём канале.
Но основой научного чтения является филологический анализ.
В этот раз я решил опубликовать старый материал, который сложился как раз в практике преподавания филологического анализа текста. Есть такая обязательная и важная дисциплина на филфаках.
Это классический анализ, особых новаций ждать не стоит, но для начального уровня вполне подойдёт.
Надеюсь, он придётся ко двору любителям читать и говорить о текстах.
Если тема вам интересна – подпишитесь на канал! Для меня это важно! Также буду рад общению в комментариях.
***
Несмотря на то, что эпическое произведение — это, прежде всего, повествование, читатель изначально настроен на восприятие сюжета. Мы обычно следим за происходящим, т.е. за событиями.
Событие – «переход через семантическую границу», как описывает его Ю.М. Лотман
Событие - значимое изменение, перелом в жизни героя, воспринятое как «обстоятельство» событие даёт читателю повод делать заключение о тематике и содержании художественного произведения, которое, следует учитывать, всегда зависимо от структуры текста (анализ) и всегда больше её (интерпретация). Поэтому и представляется логичным следующие заключение о тексте: тема рассказа А. Аверченко «Трава, примятая сапогом» - ребёнок на войне, которая раскрывается в столкновении жестокости мира взрослых и прекрасного мира детства.
Внешне рассказ делится на две части: 1. – рассказ, в центре которого разговор рассказчика с восьмилетней девочкой, растущей во время революции и гражданской войны; 2 – развёрнутая метафора, как мораль в басне, поясняющая сюжетную часть.
Вторая часть отчётливо показывает главную авторскую мысль:
полежал, полежал примятый, полураздавленный стебелек, пригрел его луч солнца, и опять он приподнялся и под теплым дыханием дружеского ветерка шелестит о своем, о малом, о вечном.
Но оптимистичный «эпилог» контрастирует с основной, первой, частью рассказа, в которой конфликт ребёнка и мира взрослых решается не столь однозначно.
Конфликт в том виде, в котором он появляется в рассказе Аверченко, безусловно, отсылает к давнему спору в литературе о детях, заключавшемуся в противостоянии двух точек зрения на детство как идеальной поры человека, наивности и как этапа становления взрослого. Аверченко как человек культуры начала века смотрит на ребёнка как на самоценное существо, в счастливой и радостной поре своей жизни, неспособное мыслить жизнь во взрослых категориях, поэтому рассказчик начинает разговор с девочкой шуткой: «Тебе-то? А так я думаю, что тебе лет пятьдесят».
Интересно, что в решении конфликта участие принимают не статичные оппозиционные точки зрения, в рассказе всего два персонажа рассказчик-взрослый и девочка. Наделяются два персонажа не правдой и неправдой, а особым мировосприятием, которое и есть главная тема рассказа. На протяжении всего произведения рассказчик пытается вернуть ребёнка в мир детства, что и составляет внешний сюжет рассказа, пытается придать разговору игровой характер («Господи Боже ты мой, какие солидные разговоры пошли!.. Как здоровье твоей многоуважаемой куклы?»), напомнить девочке об атрибутах детства («Скажи лучше стихи, что обещала»), оградить от войны («Но как же мы пойдем на реку: ведь в той стороне, за рекой, стреляют»), пожалеть и приласкать («Бедный ты ребенок, — уныло прошептал я, приглаживая ей волосы»). Замечательно, что этот сюжет развивается равномерно, циклически: рассказчик на всём его протяжении постоянно переживает моменты страха перед «опытностью» собеседника («испуганно отодвинулся», «чудовищная фраза», «с суеверным страхом»). Не сложно заметить, что основой сюжета служит градация, передающая чувство трагической безысходности, нарастающее в рассказчике и которое не может быть снято (последняя фраза девочки). Но вследствие того, что сюжет постепенное нарастание этого чувства, явный кульминационный момент в композиции внешнего сюжета выделить сложно.
Тем явственней выступает другой сюжет, главный - внутренний – психологический портрет ребёнка, встреченного на «этом» берегу. В центре рассказа психология ребёнка, выросшего в военные годы. Традиционный для детских рассказов сюжет взросления трансформируется в сюжет увядания, «старения» ребёнка, с этим связан комический эффект, достигающийся с помощью довольно традиционного приёма: несовпадение говорящего и говоримого, политические сентенции и штампы, употребляемые девочкой одновременно с рассказами о мире детской игры. Взаимопроникновение этих сфер - вот что главным образом пугает рассказчика, который пытается перевести разговор в шутливо-игровое русло, но его собеседница не чувствительна к речевой эклектике, дарованной ей эпохой, поэтому вполне органично в её сознании сочетаются больная кукла и выстрелы на том берегу, Ватикан, который не реагирует на эксцессы большевиков и стих про грязнуху Макса, «куклина кроватка» и малокровие матери. Из речевой характеристики ребёнка рождается её история: Петербург, конфискации и разорение семьи, болезнь мамы, переезд. Контрастирует с трагической судьбой девочки её любимое слово – «комично». Комичным оказывается всё её окружение – взрослые, игра, знакомые, окружающий мир, война. Всё это уравнивается в сознании ребёнка, и апофеозом этого служит кульминационная фраза, произнесённая девочкой: «Поживи с мое — не то еще узнаешь» (явно возвращающая читателя к шутливой фразе рассказчика в начале рассказа («старость не радость»), недаром начинается диалог о снарядах с несколько пренебрежительного обращения к рассказчику «братец». Серьёзность ребёнка безуспешно старается сгладить рассказчик, употребляющий слова с уменьшительно-ласкательными суффиксами, но громадность трагедии невозможно умалить.
Внутренняя старость подчёркивается портретными деталями, которые включает рассказчик в описании девочки: тёмные кудри, серые глаза, розовый ротик с будто чуть-чуть припухшей верхней губкой, задорный носик и появившаяся на лбу «глубокая поперечная морщина» «озабоченности и вопроса», как «гнусный червяк». Контраст в портрете девочки соотнесён с контрастом предметного мира, который её окружает: покашливающая кукла, комичная козявка, комар, стишки, куклина кроватка, медведь и снаряды, пулемёт, шрапнель, бризантный снаряд, трёхдюймовка. И как бы рассказчик ни пытался свести все окружающие ребёнка ужасы к шутке, девочка непременно складывает картину мира из обломков детства и фрагментов войны и революции:
«Я люблю маленьких котёнков. Что же я, дура! Я и забыла, что мой бубенчик был с маминым золотом в сейфе, и коммунисты его по мандату комфина реквизировали!».
Завершающая первую часть рассказа фраза ещё раз подчёркивает чувство суеверного страха рассказчика, бессильного перед уродующей ребёнка реальностью. Ирония по отношению к миру детства, характерная для взрослого человека, превращается в финале первой части рассказа в трагическую усмешку, обращённую к «тому» берегу.
Аверченко чётко отделяет в своём рассказе пространства войны и «мира», его героиня не участник гражданской войны, война лишь составляет фон её жизни. Но тем трагичнее постановка вопроса о влиянии «исторических событий» на ребёнка. Где бы ни была война, она вмешивается и ломает жизнь маленького человечка. Не нужно переживать арестов и расстрелов, чтобы навсегда лишиться детства. Бесчеловечность войны и революции, которая появляется в ретроспекциях, стирают детство, топчут его «тяжёлыми сапожищами».
Оставляя рассказчика наедине со своим страхом, повествователь пытается сделать финал рассказа более оптимистичным, заглушая последнюю фразу девочки своим лирическим отступлением, где описывает её как «при-мятый», «полу-раздавленный» стебелёк, который должен опять «приподняться». Повествователь пытается найти в себе веру в благополучие исхода истории, уводит читателя от «этого» берега, к «вечному», которое для него скрыто в тайне мира, в тайне сознания, в тайне бытия.
Но читатель должен понять, что перед ним не басня, которая имеет искусственно-рациональный финал, снимающий проблему, дающий однозначный ответ. Рассказ Аверченко обращается с вопросами, которыми задаётся его рассказчик, к читателю, рисуя оптимистический финал, повествователь не снимает трагичность рассказанной истории, наоборот подчёркивая нарочитость своего оптимизма, ибо и «невозмутимость» (см. рассказ) окружающего мира (природная метафора второй части) вызывает неоднозначную реакцию героини.
Как часто бывает, художник избегает однозначных выводов и нравоучений, от этого литература ушла уже в начале XIX века, так и Аверченко, скрывая за красочной метафорой трагический финал основной части рассказа, не пытается аннулировать чувство беспокойства за будущее героини и страны, заставляя читателя вернуться к героине.
Для того, чтобы приблизиться к авторскому замыслу, необходимо уходить от «лёгкости» первоначального прочтения, погружаясь в мир художественного текста, и судить о нём соответственно его индивидуальным законам. Для этого необходимо задействовать в филологическом анализе как можно больше уровней и элементов композиции, в частности алгоритм данного анализа может быть представлен следующим образом:
1. Определение темы.
2. Композиционные особенности произведения.
3. Определение конфликта или конфликтов.
4. Анализ системы персонажей.
5. Анализ сюжета.
6. Анализ повествовательных структур и речевых особенностей произведения.
7. Образный анализ и анализ художественного языка.
8. Анализ пространственно-временных структур.
9. Особенности жанра, если это представляет важность.
Если такие материалы, об аналитическом чтении, интересны, напишите, и я буду периодически их выкладывать.
Ну а если просто понравилось – подпишись!
