Написала о Пимене, «старце кротком и смиренном», и, разумеется, тут же вспомнила, что выведены Пушкиным и совсем другие люди духовного звания.
В «Истории» Карамзина мы читает: «Евфимьев же, будучи свойственником Отрепьевых,.. дал способ опальному Диакону спастися бегством (в Феврале 1602 года), вместе с двумя Иноками Чудовскими, Священником Варлаамом и Крылошанином Мисаилом Повадиным. Не думали гнаться за ними, и не известили Царя, как уверяют, о сем побеге, коего следствия оказались столь важными». Я уже приводила эту цитату, как и то, что для бродяг-иноков, «явления обыкновенного» для того времени, «всякая обитель служила гостиницею: во всякой находили они покой и довольствие, а на путь запас и благословение».
Вот именно таких бродяг и выводит Пушкин. Наверное, настоящий историк сейчас провёл бы серьёзные изыскания, сверяя изображённых Пушкиным «старцев» с их реальными прообразами. Я этого делать не буду, мне интереснее посмотреть на то, какими изобразил своих персонажей поэт. Тем более, что меня «терзают смутные сомнения», можно ли считать Варлаама и Мисаила, созданных поэтом, чудовскими монахами. Ведь Чудов монастырь (его ещё называли Великой лаврой) был во многом центром религиозной и политической жизни Москвы, служил и образованию. Немало видных людей были и его насельниками и, увы, узниками…
А Варлаам и Мисаил (вспомним, что реальный Варлаам, по некоторым сведениям, был боярским сыном), помимо бражничества, отличаются ещё и заметным невежеством. Когда возникает необходимость прочесть указ о поимке «некоторого злого еретика», Варлаам на вопрос, умеет ли читать, ответит: «Смолоду знал, да разучился», - а Мисаил скажет, что его «не умудрил Господь». Поэтому говорю только об образах пьесы.
Несколько лет назад я рассказывала о двух священнослужителях, с которыми Александр Сергеевич общался в годы Михайловской ссылки, - попе Шкоде и игумене Ионе. Приводила и фрагмент из статьи И.Л.Леонтьева-Щеглова «По следам Пушкинского торжества» об обнаруженной им на стене Святогорского монастыря надписи о собирающемся бежать послушнике, чья «душа, свободу чуя, готова ввысь улепетнуть». Ещё раз повторю, что наблюдения поэта над монастырскими нравами и некоторыми, скажем так, не очень совместимыми с монашеством привычками, несомненно, нашли своё отражение в «Борисе Годунове». Скажет же его Варлаам: «Вот мы, отец Мисаил да я, грешный, как утекли из монастыря, так ни о чём уж и не думаем. Литва ли, Русь ли, что гудок, что гусли: всё нам равно, было бы вино... да вот и оно!..» И тут же забыты все монашеские обеты: «Выпьем же чарочку за шинкарочку...»
Этот Варлаам явно и руководит своим товарищем, и пытается наставлять на путь истинный (в своём, естественно, понимании) идущего с ними Григория. Портрет его будет нам дан, когда Григорий попытается выдать его за себя: «А лет ему вору Гришке от роду... (смотря на Варлаама) за 50. А росту он среднего, лоб имеет плешивый, бороду седую, брюхо толстое...» Согласимся, не слишком похож на монаха, живущего постом и молитвою.
Приставам он скажет: «Мы Божии старцы, иноки смиренные, ходим по селениям да собираем милостыню христианскую на монастырь». По всей видимости, такой образ жизни в ту пору был весьма обычен, и к тому же приносил какой-то доход, и было это общеизвестно, так как один из приставов, заметив, что «парень» (то есть Григорий), «кажется, гол», многозначительно добавит: «Зато старцы...»
Конечно, объяснения Варлаама о доходах более чем выразительны: «Плохо, сыне, плохо! ныне христиане стали скупы; деньгу любят, деньгу прячут. Мало Богу дают. Прииде грех велий на языцы земнии. Все пустилися в торги, в мытарства; думают о мирском богатстве, не о спасении души. Ходишь, ходишь; молишь, молишь; иногда в три дни трёх полушек не вымолишь. Такой грех! Пройдёт неделя, другая, заглянешь в мошонку, ан в ней так мало, что совестно в монастырь показаться; что делать? с горя и остальное пропьёшь; беда да и только. — Ох плохо, знать пришли наши последние времена...» Впрочем, нет никаких сомнений, что здесь он, как принято говорить, попросту прибедняется, зная, разумеется, повадки приставов.
Поведение «старцев» тоже никак не монашеское. Войдя в корчму, Варлаам сразу спрашивает вина, затягивает песню, да ещё и пеняет Григорию: «Что же ты не подтягиваешь, да и не потягиваешь?» А потом объяснит: «Однако, отец Мисаил, когда я пью, так трезвых не люблю; ино дело пьянство, а иное чванство; хочешь жить, как мы, милости просим — нет, так убирайся, проваливай: скоморох попу не товарищ».
И несколько успокоится, только заметив переговоры Григория с хозяйкой и восприняв их по-своему: «Эй, товарищ! да ты к хозяйке присуседился. Знать, не нужна тебе водка, а нужна молодка; дело, брат, дело! у всякого свой обычай; а у нас с отцом Мисаилом одна заботушка: пьём до донушка, выпьем, поворотим и в донушко поколотим» (присказка, взятая у святогорского игумена).
Кстати, его товарищ по странствиям изображён более сердечным: он по-своему заботится о Григории («Что ж ты закручинился, товарищ?»), и не так навязывается с выпивкой («Вольному воля...»), и хозяйку не забудет поблагодарить: «Спасибо, родная, Бог тебя благослови».
А Варлаам в нужную минуту вспомнит и давно забытую премудрость. Когда, услышав описание беглеца, пристав скомандует: «Ребята! здесь Гришка! держите, вяжите его! Вот уж не думал, не гадал», - Варлаам сразу разберётся, в чём дело: «Отстаньте, сукины дети! что я за Гришка? — как!.. нет, брат! молод еще надо мною шутки шутить. Я давно не читывал и худо разбираю, а тут уж разберу, как дело до петли доходит. (Читает по складам.) "А лет е-му от-ро-ду... 20". — Что, брат? где тут 50? видишь? 20». И сразу всё поймёт: «А "ростом он мал, грудь широкая, одна рука короче другой, глаза голубые, волоса рыжие, на щеке бородавка, на лбу другая". Да это, друг, уж не ты ли?» (а до этого, отметим, видимо, никак не интересовался, что за человек с ними идёт).
Бродячие монахи (опять-таки в отличие от оперы Мусоргского) действуют лишь в одной сцене, но о судьбе их, я думаю, волноваться не стоит: такие не пропадают.
****************
Вот написала, и самой стало страшновато: а ну как найдут в кошачьих писаниях ересь и клевету на служителей церкви?
Но ведь исконно (и не только в русской литературе), обличая пороки и лицемерие, поминали и тех, кто прятал истинное лицо под монашеским клобуком.
Когда говорю о Варлааме и Мисаиле, сазу вспоминаю одну виденную мой в детстве открытку. Сейчас сумела найти её в интернете и выяснить, что это репродукция с картины П.Ф.Яковлева «Постом и молитвою», а оригинал картины давно утрачен:
Так что священнослужители явно бывали всякие…
Ну, а Пушкин оставил нам ярчайшие образы, которыми, надо думать, будет восхищаться ещё не одно поколение.
Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!Уведомления о новых публикациях, вы можете получать, если активизируете "колокольчик" на моём канале
Навигатор по всему каналу здесь
«Путеводитель» по всем моим публикациям о Пушкине вы можете найти здесь
