Разыскивая в интернете иллюстрации для своих статей, я наткнулась на вот эту картинку (автор – В.И.Обозная):
Думаю, что на ней рядом с Александром Сергеевичем изображён священник села Воронича Ларион Евдокимович Раевский, известный по прозвищу «Шкода».
Его имя и упоминание о нём мы встретим в двух письмах поэта от 7 апреля 1825 года. П.А.Вяземскому он напишет: «Нынче день смерти Байрона — я заказал с вечера обедню за упокой его души. Мой поп удивился моей набожности и вручил мне просвиру, вынутую за упокой раба Божия боярина Георгия. Отсылаю её к тебе». Чуть больше подробностей будет в письме брату: «Я заказал обедню за упокой души Байрона (сегодня день его смерти). Анна Николаевна [Вульф]также, и в обеих церквах Тригорского и Воронича происходили молебствия. Это немножко напоминает la messe de Frédéric II pour le repos de l’âme de M-r de Voltaire [обедню Фридриха II за упокой души господина Вольтера]. Вяземскому посылаю вынутую просвиру отцом Шкодой — за упокой поэта». Судя по этому письму, «отец Шкода» Лёвушке был хорошо известен.
В самом конце XIX века российский писатель и драматург И.Л.Леонтьев-Щеглов записал рассказ дочери этого священника: «Покойный Александр Сергеевич очень любили моего тятеньку, - повествовала она своим надтреснутым старушечьим голосом под шумок самовара. - И к себе в Михайловское тятеньку приглашали, и сами у нас бывали совсем запросто».
Ну, а раз «Александр Сергеевич очень любили тятеньку», то и нам не грех с ним познакомиться поближе.
На кладбище городища Воронич возле Тригорского сохранилась могила:
Плита, судя по надписи на ней, установлена уже в конце ХХ века и, полагаю, усилиями Михайловского «домового» С.С.Гейченко.
Известно об отце Ларионе немногое. Так, в 1817 году, когда Пушкин впервые побывал в Михайловском, он уже служил в Воскресенской церкви. В некоторых изданиях указывают, что ему был поручен надзор за духовной жизнью Пушкина во время пребывания поэта в ссылке в Михайловском, - думаю, что здесь его путают с отцом Ионой, настоятелем Святогорского монастыря (о нём, если интересно, напишу позднее).
Главный источник сведений – рассказы его дочери, Акулины Ларионовны, по мужу Скоропостижной (к тому же, крестницы двоюродного дяди поэта – В.П.Ганнибала), записанные пушкинистами на рубеже XIX-XX веков. Тут, конечно, необходимо сделать скидку на возраст рассказчицы. Леонтьев-Щеглов, рассказывая о встрече с ней, пишет: «При этом она постоянно извинялась, что много кое-чего забыла.
- Шум в голове у меня, и глуховата я что-то стала в последнее время! - пояснила старуха как бы в оправдание и добродушно добавила: - Что дурак, что глухой человек - всё одно!..»
На её могиле (рядом с отцом) стоит крест с указанием годов жизни… 1813-1924! Иногда указывают осторожно: ок. 1819—VI 1924 (время смерти известно точно). Посчитайте сами, сколько ей было во время Пушкинской ссылки. Хотя, принимая во внимание, что отец Ларион намного пережил Пушкина, можно предположить, что она передавала во многом рассказы своего «тятеньки».
С большой осторожностью я бы отнеслась, например, к её воспоминаниям о том, как Пушкин с ней ходил за грибами, хотя и очень хочется привести этот милый рассказ: «В парк Михайловский тоже, бывало, никого не допускали, а мне можно было ходить. Пойдём мы утром, чуть свет, с девушкой грибы собирать, – грибов там белых страсть сколько было, – смотришь, а А. С. уж вставши, идёт навстречу и окликает: “Кто это здесь?” Увидит меня, улыбнётся. “А, это ты, – скажет, – поповна? Ну, давай-ка я помогу вам собирать грибы”. Вот и начнёт ходить по парку, палкой указывает, где больше грибов, зовёт: “Сюда, поповна, сюда, смотри, сколько их!” Насбираешь корзину и станешь просить: “Батюшка А. С., вы бы хоть себе грибков на фриштык отобрали!” А А. С. улыбнётся и спрашивает: “Вас сколько собральщиц?” – “Да две всего!” – говорю. – “Ну, а у меня их двадцать!” Так и уйдёт». Эта запись была сделана писателем и журналистом Е.И.Шведером и опубликована в 1908 году (а может быть, поповна пересказывает со слов не названной ею «девушки»?)
А вот её воспоминаниям о реакции отца на смерть Пушкина, думаю, доверять вполне можно: «Я в ту пору уже замужем была... за Михаилом Алексеевичем, за Скоропостижным, и проживали мы в Опочке. Как вдруг приезжает тятенька вовсе расстроенный. "Осиротели мы, - говорит, - дочка, прибрали нашего благодетеля!" А сам плачет и на икону крестится... Ох, много плачу у нас тогда в дому было!»
В 1930-ые годы сотрудница Пушкинского заповедника О.В.Ломан записала местные предания (не будем сейчас рассуждать о степени их достоверности, нам ведь важно, как вспоминали о Пушкине простые люди): «У Пушкина было написано попу Шкоде - другу: “как услышишь про мою смерть - в ночь, в полночь, - служи по мне большую литию”. Наказал так Шкоде, был он его верный друг. Старики говорили, что один только поп Шкода и не побоялся, как Пушкин умер, по нём панихидку отслужить! А те все - монахи-то святогорские да архимандриты - боялись!» Записала она и рассказ правнучки священника: «Прибежала к нам горничная Осиповых и рассказала, что Александра Сергеевича убитого привезли. Так все наши и заплакали. Прадед мой - Шкода - был и на похоронах. А у себя в вороницкой церкви панихиду о нём отслужил тайком, чтоб не знали. Скоро всё это повернулось!»
…Но вернёмся к периоду пушкинской ссылки и повеселимся немного вместе с поэтом. Есть среди записей Ломан и такой рассказ об упомянутой в начале статьи панихиде по Байроне: «Раз как-то пришёл Пушкин к попу в Воронич и заказал ему панихидку отслужить. Поп даже удивился. То спорил всё о божественном, за это, говорят, и в ссылке жил. Однако отслужил, как полагается. Только видит: Пушкин усмехается себе. И оказалось, что отслужил он панихиду по революционере Лорде. Хватился поп, да уж поздно».
А есть и такой рассказ о Пушкине: «Друг у него там был поп. С ним он и находился часто. Вместе они и гуляли. С господами он не знался, а вот с деревенским попом!»
Обратимся снова к рассказу Леонтьева-Щеглова о встрече с Акулиной Ларионовной, её воспоминаниях о поэте (может быть, если и не сама это видела, то передала со слов тех, кому верить можно): «И к себе в Михайловское приглашали, и сами у нас бывали совсем запросто. Подъедет верхом к дому и в окошко плетью цок: “Поп у себя?” – спрашивает (старуха произнесла это энергично, с достоинством закинув голову, видимо, подражая манере Пушкина). А если тятенька не случится дома, всегда прибавит: “Скажи, красавица, чтоб беспременно ко мне наведался, мне кой о чём потолковать с ним надо!” И очень они любили с моим тятенькой толковать; хотя он был совсем простой человек, но ум имел сметливый и крестьянскую жизнь, и всякие крестьянские пословицы, и приговоры весьма примечательно знал. Только вот насчёт божественного они с тятенькой не всегда сходились, и много споров у них через это выходило. Другой раз тятенька вернётся из Михайловского туча тучей, шапку швырнет: “Разругался я, – говорит, – сегодня с михайловским барином вот до чего, – ушёл, даже не попрощавшись… Книгу он мне какую-то богопротивную всё совал, – так и не взял, осердился!” А глядишь, двух суток не прошло, Пушкин сам катит на Воронич, в окошко плёткой стучит. “Дома поп? – спрашивает. – Скажи, – говорит, – я мириться приехал”».
Наверное, эти рассказы ясно показывают, что соглядатаем за Пушкиным отец Ларион не был: иначе и Пушкин вёл бы себя по-другому, да и последствия таких бесед не замедлили бы явиться.
Вероятно, основываясь на записях рассказов дочери попа, С.С.Гейченко создал свой рассказ «Весёлая трапеза», где и описывается спор о «божественном»:
«Когда уже были на последнем взводе, начались особо важные разговоры. Пушкин говорил о смысле жизни. Отец Ларион жаловался на свои убытки, на господ помещиков, которые неисправны в помощи священнослужителям, и что это потому, что все они аспиды и василиски.
Незаметно разговор перешёл на божественное. Тут Пушкин словно вскочил на боевого коня, дав ему шпоры под бока. Началась катавасия. Отец Ларион кричал, что это богохульство и канальство, что за такие безбожные речи ему, Пушкину, Сибирь полагается и вырывание ноздрей. Пушкин же летел всё выше и выше, и, словно из поднебесья, на голову отца Лариона полетели срамные стихи про царя Никиту и его милых сорок дочерей…
— Нечестивец, анафема! — кричал пьяный поп. — Упеку! Всё благочинному пропишу. Быть тебе ужо в Соловках! Быть!.. Ухожу. Ноги моей в этом вертепе не будет!»
Думаю, именно этот момент и изображён на привлекшей меня картинке.
*************
А ещё одни слова Акулины Ларионовны о беседах поэта с её отцом: «Я так про себя полагаю, что Пушкин через евонные разговоры кой-чего хорошего в свои сочинения прибавлял», - кажется мне, очень точны, особенно если вспомнить описания монахов в «Борисе Годунове».
Думаю, что «старцы честные», «бродяги-чернецы» Варлаам и Мисаил, кое-что унаследовали от попа Шкоды.
Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!Навигатор по всему каналу здесь
«Путеводитель» по всем моим публикациям о Пушкине вы можете найти здесь
