"Последняя дочка". Глава 1.
Луна, высокая и полная, заливала поле мягким серебристым светом. В этом свете трава и цветы казались почти призрачными, их силуэты качались под лёгким ветерком, создавая таинственный шорох. Через поле, окутанное ночной тьмой, змеилась грунтовая дорога, вся в выбоинах и колдобинах. Вдоль этой дороги бежала девушка, она быстро удалялась от спящей позади неё деревни.
— Я всем им ещё покажу, — шептала она сквозь слёзы, — не пойду туда, ни за что не пойду. Побираться буду, но только не в барский дом.
Девушка оглянулась на почти исчезнувшую из вида деревню, крыши домов которой, покрытые соломой, казались тёмными пятнами на фоне звездного неба, и ей стало страшновато. Ведь это не просто, вот так в пятнадцать лет взять и сбежать ночью, одной из дому. Совсем не просто. Тятька, если её поймают, выдерет, и точно стоять ей у позорного столба. Ох, Ульяне даже представить было страшно, что с ней сделают, если поймают. И зачем только она их барыне понадобилась. Ведь у них горничных полон дом и без Ульяны.
Да, и тятька сам по собственной воле Ульяну барыне бы ни за что не отдал. Она у него в любимицах ходила. Меньшой была. Он ей давеча из города с ярмарки красные сапожки привез. Даже поносить не успела. Ульяна смахнула слезу. Теперь они, наверное, Ирке достанутся. Воспоминания захватили девчонку.
***
Бывалыча, тятька едет в город, медок везет, сало, дичь, так маленькую Улю обязательно спросит:
— Что, доча, свистульку тебе привести али леденец на палочке.
— Свистульку, тятенька, свистульку, — вьётся вокруг отца Улечка, и, хитро прищурясь, добавляет, — и леденчик тоже.
А Фрол смеётся, и гладит свою дочку по шелковистым волосам. Волосы-то у Ульяны красивые, густые, русые с переливом. И сама Ульяна — красавица, вся в отца: ярко голубые глаза, брови в разлет, губы нежно розовые, пухлые. Стройная, ладная, гибкая.
— Знатная ты девка будешь, Ульянка! Надо палку готовить, женихов гонять, — приговаривал батька, глядя на младшую дочь. Старшие дочки Иринка да Лушка, такими не были. Были они пегими, как мать, и рябыми.
Жена Фрола Степанида, была некрасива. Сельчане Фролу сочувствовали, когда женил его отец на дочке своего старинного дружка кузнеца Федота. Но отступиться Фрол не мог, сговорились мужчины ещё по молодости, что через детей породнятся, слово дали, кровью скрепили – отступиться от слова такого позор! Сам барин старый при их сговоре присутствовал, уважал он и кузнеца, и пчеловода-промысловика.
Поэтому, хоть и поглядывал Фролушка на красавицу Марью, но под венец повёл Степаниду. Для них уже и дом был слажен на родительском подворье, светлый, добротный. Для большой семьи. Да и приданое у Степаниды было богатым. Не поскупился кузнец на старшую свою дочь.
Степанида женой оказалась доброй, хорошей и умной. Девка она была не балованная, к мужу своему прониклась, угодить старалась. Ну, а Фрол был парнем не злым, да и повела Степанида себя правильно с самого начала, поэтому жил с ней Фрол и печали не знал. Ну, а красота телесная, что она красота! Не вечная она.
Степанида родила мужу шестерых прекрасных крепких сыновей – помощников и трёх дочерей. Младшую-то они уже и не ждали, в годах были, а тут вот оно – счастье!
Баловал свою последушку Фрол, Степанида ругалась на него, да тоже не могла удержаться, чтобы Улечку лишний раз ни приголубить. Приданное ей пошито было богатое – сарафаны, юбки, рубашки всякие, бельё. И сапожки — вот красные.
***
Вспомнив про сапожки, Ульяна снова расплакалась. Ведь всё так хорошо складывалось. Тятька обещал её в город свозить на ярмарку, а вот теперь она сама в этот город бежит. Одна да по тёмной дороге. Что её ждёт-то там, в городе энтом?
И принес же чёрт вчера их барыню на смотрины. Обычно управляющий сам девок в дом отбирал, но старался шибко молодых не брать. Понимал, что им ещё поневеститься охота. Жалко ему девчонок было, все в деревне знали, что молодой барин очень охоч до девок. Да только не задерживались те девки в усадьбе, пропадали куда-то раз в полгода примерно.
Некоторые считали, что барин гарему себе, как басурманин какой в подвале развёл, да девок тех там на цепях держал, всякое непотребство над ними творил. Другие говорили, что барин девок сильничал до смерти, а потом за усадьбой прикапывал. Третьи же считали, что девок сама барыня в город сбывала.
Дворовые, изредка прибегающие к своим родным, слухи эти не поддерживали, а от вопросов отмахивались: дескать, не знаю, не ведаю. А только за последние годы пропало из барской усадьбы шесть девок. И никто из селян не хотел своих дочерей в усадьбу отдавать. И барский дом все предпочитали обходить стороной.
Управляющий-то Иван Тимофеевич всё это понимал, поэтому и отбирал тех, что в девках засиделся, да убогих. Эти не пропадали, в гости к родным с гостинцами прибегали часто, но о том, что в усадьбе происходит, молчали.
Обычно девки в усадьбе менялись раз в полгода, ещё и двух лун не прошло, как увёз управляющий с собой рябую Марью да Ксеньку-вековуху. А тут вчера заявился, и барыня с ним приехала, вся сама из себя разодетая, как на праздник, в длинном, темно-синем платье с вышивкой золотыми нитями по подолу и рукавам. На эту вышивку Ульяна и засмотрелась, шею вытянула, чтобы узор запомнить. Тогда-то ее барыня в толпе и заприметила.
— Вот эту, — говорит, — возьмём, пусть собирается и завтра по утру с вещами приходит!
Сказала, как отрезала.
Степанида бухнулась барыне в ноженьки и заголосила:
— Барыня, Еленушка Сергеевна, помилуй, не губи девчонку. Ведь только на днях ей пятнадцать годиков исполнилось. Выбери кого другого!
— Нам эта нужна, — брезгливо оттолкнула её Елена Сергеевна и пошла к повозке.
Селяне помалкивали, никто не заступился. Елену Сергеевну все боялись. Как умер старый барин, так она чудить начала. Хотя и живой-то он всем ее капризам потакал. Любил очень и боялся. Поговаривали, что она душу дьяволу продала. Старый-то барин добрый был, к крестьянам своим хорошо относился, работой сильно не утруждал. А Елена Сергеевна новые порядки ввела, за работами сама лично следила, да поборы собирала с каждого дома. Должников либо пороть приказывала, либо охоту устраивала с собаками, а должник вместо дичи по лесу бегал, покуда сил хватало. В общем тяжко жить стало и страшно.
Барыня с управляющим уже далече отъехали, крестьяне разошлись по своим делам, прерванным приездом хозяйки, а Степанида все лежала на земле и плакала.
— Не уберегла, Господи! Дочушку свою я не уберегла! За что ты наказываешь нас? Пожалей! Сделай что-нибудь!
— Маменька, пойдем, не позорься, — прошептала Ульяна, помогая, матери подняться.
