Изящнейшие вещицы выходили из-под пера Андре Моруа. В этом совсем не трудно убедиться, стоит лишь прочесть любую из его новелл. В каждой из них любезный автор спрятал маленькую изюминку-секрет, доставив тем самым нам, читателям, изысканное удовольствие гадать до последней страницы, а порой и до последней строки, какой неожиданной и, как правило, забавной развязкой разрешится банальная и, на первый взгляд, совершенно житейская ситуация, в которой оказались герои новеллы.
По своей снисходительности к маленьким человеческим слабостям, как то, жадность, эгоизм, лицемерие, глупость, коварство, мстительность и проч., автор не стремится слишком жестоко наказывать своих героев, и избегает излишнего трагизма в развязках (тут исключением могут быть разве «Отель Танатос» и «Проклятье Золотого тельца»; конечно, жаль и погибших муравьев из одноименной новеллы, но, согласитесь, проливать слезы из-за насекомых как-то не уместно). Но эти развязки всегда остроумны и парадоксальны.
Кроме того, по той же снисходительности к маленьким человеческим слабостям, на этот раз нашим, читательским, автор не слишком тщательно маскирует финальную ситуацию, позволяя нам самим упражняться в догадливости. Это приятно.
Возьмем, к примеру, «Биографию». Престарелая и в меру циничная (просто в силу возраста – на девятом десятке трудно сохранять иллюзии) леди Виктория Спенсер-Свифт шокирована известием, что ее прабабка, прелестная Пандора Спенсер-Свифт, вопреки легенде, вовсе не была любовницей Байрона, что явственно следует из ее дневника. Кстати говоря, всю вину за не случившийся адюльтер, простодушная красавица возложила на лорда Байрона: «Я не могла сразу броситься ему на шею, я должна была поплакать. А он, искушенный в любви мужчина, должен был успокоить, утешить меня и заставить уступить чувству, которое уже так сильно владело мною. Но он уехал, погубив все наши надежды! Никогда в жизни не прощу ему этого!»
Самое забавное, что старая леди Спенсер-Свифт, узнав об этом казусе из уст молодого француза, биографа Байрона, в распоряжение которого собственноручно передала дневники Пандоры, дотоле никому не доступные, немедленно запретила ему распространять эти порочащие ее прабабку сведения, отобрала дневники и заперла их опять в сейф, в котором они покоились до того в неприкосновенности уже целый век. Все должно оставаться по-прежнему, нельзя колебать заблуждения, освященные временем.
«Пандора не была любовницей лорда Байрона?! Да все на свете знают, что она ею была. Не была любовницей лорда Байрона!.. Очень сожалею, господин Марсена (так звали француза-биографа, как вы, наверное, догадались), но если таково Ваше последнее слово, я не могу разрешить Вам опубликовать эти документы… Как! Вы намерены разгласить всему свету, что эта великая любовь не существовала! Да ведь Пандора перевернется в гробу, сударь!»
Согласитесь, такой финал можно было предположить.
В новелле «Ариадна, сестра…» две женщины, две вдовы почившего знаменитого писателя, некогда, при жизни, прогрессиста и властителя душ молодежи, мирно зарабатывают на имени покойного супруга, со знанием дела сплетничают между собой о его интимной жизни, пишут и публикуют книги о своей непростой судьбе и жизни с гением (каждая о своем периоде), согласовывают сценарий «по мотивам» для съемок фильма в Голливуде и даже выступают в качестве соавторов оного сценария (гонорар не дурен), и т.д. и т.п. Словом, с чисто женским простодушием, повествуют городу и миру о том, с каким ничтожеством свела их не слишком благорасположенная к ним судьба. Заодно уж и о том, сколько им пришлось претерпеть в супружестве несчастий и простых неудобств.
Голливудский сценарий, как и принято на фабрике грез, вышел очень трогательным, но имеющим мало общего с реальностью: киношники капитально подправили биографию писателя, вплоть даже до того, что по сценарию у него оказалась одна жена вместо двух – так как-то приличней. Вдовы легко согласились на улучшения, мотивируя это тем, что а) они готовы на любые жертвы ради того, чтобы завоевать Жерому (мужу) всемирное признание, и б) Жером, историческая истина для которого всегда отступала на второй план, когда речь заходила о славе, поступил бы точно так же.
Пикантность момента состоит в том, что обе вдовы, особенно первая в хронологическом порядке, «знали истинную цену» мелкому человеку и довольно таки жалкому мужчине Жерому, о чем без всякого стеснения обменивались мнениями в переписке, привычно отдавая при этом должное его литературному таланту (могли ли они его оценить? возможно).
Известна ходульная истина: каким бы талантливым ни был супруг, для преданной спутницы жизни он всегда будет оставаться последним идиотом. Моруа удалась яркая иллюстрация!
«История одной карьеры» – самая пространная новелла, и, на мой взгляд, самая удачная. Мораль в ней незамысловатая: образованности и ума еще недостаточно для создания истинного произведения искусства. Но как изложено! Перед нами как раз тот случай, когда образованность, ум и талант слились в гармоничном единстве.
Не углубляясь в детали, остановлюсь на следующем. Некто Шалон, белокурый юноша без определенных занятий, счастливый обладатель тонкого приятного лица, отличался безупречным вкусом как по части своих туалетов, так и по части беллетристики, поэзии, драматургии, изобразительного, театрального и всех прочих видов искусства. Благодаря чему пользовался заслуженным авторитетом в богемных и близких к ним кругах. Кроме того, дружба с влиятельными, и не только в области искусства, людьми доставляла ему не одно лишь эфемерное признание, но и некие материальные знаки принадлежности к избранному кругу в виде наград и почетных званий, которые он принимал с природным изяществом и благоприобретенной скромностью, не испытывая при этом никаких сомнений относительно своих несуществующих заслуг. К славе он не был равнодушен.
К чести его следует отметить, что он, в отличие от многих талантов в области искусств, был до поры не завистлив и не ревнив к успехам друзей. Его не повергало в изумление наличие таланта даже у друга детства, что обыкновенно так неприятно трогает людей творческих. Образ жизни он вел самый праздный и необременительный. «Безделье его было результатом различных и взаимно переплетающихся причин – врожденной лености, неустойчивых интересов, своего рода параличом воли». Добавим – и сравнительно достаточным материальным обеспечением. «Его безграничная леность отражала всю полноту его счастья».
Друзья, вдохновленные его обаянием и непритязательностью, вынашивали планы дальнейшего восхождения Шалона на вершину профессионального и общественного признания: в мечтах они видели его ни много ни мало Академиком с ленточкой Почетного легиона в петлице. Он уже готов был со свойственным ему тактом и чувством меры восприять заслуженные награды. «Лицо его постепенно обретало ту прекрасную просветленность, которую дает высшая мудрость или же полнейшая праздность, что, впрочем, быть может, одно и то же». От себя добавим, что последнее и является, возможно, следствием предыдущего.
Дело было за малым – требовалось какое-нибудь материальное свидетельство заслуг перед искусством и обществом, роман там, или драма, или, на худой конец, сборник стихов. Но не было ничего. Ничего кроме намерений.
Наконец, уступая влиянию настойчивых друзей и поклонников, слабохарактерный Шалон, несмотря на временное отсутствие «прилива творческих сил», и явное нежелание браться за работу (наверное, он о чем-то догадывался), уединился и засел за роман. Всю зиму он писал, в апреле состоялось чтение романа автором перед самой изысканной и образованной публикой в самой камерной и доброжелательной обстановке.
Читка длилась два часа. Провал романа был оглушительный!
«Шалон не умел писать, совсем-совсем не умел. Он писал плоско и глупо. …Дидактика выпирала из него, унылая и примитивная. …До чего же патетичны плохие книги, как беспощадно обнажено в них сердце писателя. Самые лучшие намерения проявляются с поистине детской беспомощностью, в них неудержимо раскрывается наивная душа автора. …Талант писателя и светское остроумие – разные вещи».
Не смотря на деликатные усилия искренних друзей предотвратить выход романа в свет, Шалон, будучи уверен в непревзойденных качествах своего творения, настоял на публикации. Чуда не произошло, хвалебные отзывы друзей и знакомых критиков не помогли – читатель проголосовал кошельком, роман неподвижно лежал на полках книжных магазинов. К концу года почти весь тираж вернулся к издателю, затраты были списаны по графе «убытки».
Шалон озлобился на весь свет, закрылся от друзей и поклонников. «Этот человек, прежде такой скромный и обаятельный, теперь страдал невыносимым тщеславием. Он неизменно носил в кармане хвалебную рецензию, опубликования которой друзья добились с огромным трудом, и читал ее всем и каждому».
Тем не менее у него хватило ума осознать: друзья и поклонники, вынудившие его взяться за работу, безвозвратно загубили его карьеру.
