Не рассорив Ольгу с Богатыревым, Ляля и Леонид попытались их любовь представить как пошлый адюльтер. Стараясь выяснить, как Ольга защищена с этой стороны, Ляля начала с запугиваний.
- Для тебя это может обернуться очень плохо. Думать надо было...
Но обычно пассивная к ее наскокам Ольга неожиданно дала отпор.
- Когда "думают" - не любят, а когда рассчитывают, тем более... И уж кому-кому, но не тебе меня судить. Ты не умеешь ни работать, ни любить. Устроившись в издательство ты увлеклась не интересным трудом редактора, а интригами, позабыв, что тебе, прежде чем решать судьбы творцов, нужно еще учиться именно у тех, кого ты по должности оказалась вправе судить. По своему невежеству ты даже не поймешь, что превратилась в пешку, только мешающую их захватывающему стремлению достижения мастерства, активного участия в жизни, удовлетворения жажды всякого нормального человека высокой радостью труда. В любви ты тоже обанкротилась, потребовав от Леонида публичного восхваления себя. Любящая жена направила бы его творческие силы на другое. Ты этого сделать не смогла, потому что даже чувством твоим движет расчет. Ты постаралась извлечь пользу даже из того, что муж поэт и омещанила его. О чем он пишет: о тебе, о себе да о детях, ты сузила его мир до предела и еще пытаешься судить настоящую любовь.
- Ах, вот ты какая! - прошипела Ляля, вдруг потерявшая голос. - Но мы еще поборемся с тобой.
Ольга усмехнулась
- Ты недостойна того, чтобы я с тобой боролась.
За плечами Ольги был уже десятилетний путь литератора. Путь бесконечных поисков, находок, неудач. Путь, который прошли и ее товарищи по перу. Большинство их было необеспеченными, неустроенными, иногда неудачниками вначале и до конца... Но для всех них литература стала судьбой, счастливою или трагическою, но судьбой. И вот в этот подвижнический мир пришла по существу своему чуждая женщина и стала насаждать в нем свой модернизированный практицизм. Прежде всего, как дама дальновидная, она ввела в систему обращения с людьми, зависимыми от нее и ее мужа, ненаказуемое респектабельное взяточничество. Она ежегодно широко праздновала дни рождения всей своей семьи и зачастую стоимостью преподнесенных им подарков определялись судьбы литераторов... Так центр литературной жизни из союза начал перемещаться в апартаменты мещан, где зарождалось угодничество, подхалимаж, где извращались человеческие отношения. Одной из первых жертв Ляли был Леонид. Хотя черты тщеславия проступали у него и в молодости, но хорошая бы подруга из заглушила, а Ляля развила, приведя его к катастрофе. Все больше понимая это, он старался задержать и других. Теперь их интересы совпадали и они использовали для этого и власть, и связи, и зависимость от них других. Так судьей литераторов оказывалась обывательница, долго не находившая места в жизни, потому что не могла постичь ее смысла. И вдруг эта литературная невежда открыла смысл в том, чтобы "блистать", повелевать и властвовать в писательской среде. Это было настолько противоестественно, что Ольга возмутилась.
Не способная соперничать с Лялей в интриганстве она обладала великолепной прозорливостью. Она прекрасно понимала, что ее противница во всеоружии хитроумного искусства мимикрии, и что не всякий сразу разглядит сколько лицемерия за ее слащавой маской. Внешнее ее можно было даже счесть обаятельной, если б не жесткий взгляд, из-за которого все время казалось, что где-то в его непроницаемой глубине таится подлинная Ляля, самолюбивая и деспотичная, лишенная великодушных побуждений и порывов. Холодная и беспощадная, она годами добивалась, чтобы не ослабевал шантаж. Ну встань бы на пути Ольги даже открытый враг, борьба приобрела бы хоть какой-то смысл, или хотя бы не утрачивала правил, здесь же Ольга проигрывала лишь из-за одной своей брезгливости. Бороться с Лялей значило бы опуститься до нее, тогда как та не брезговала и уступками Ольгиной щепетильной гордости. И когда Ольга удалялась, не желая участвовать в мелочной возне за преходящий, но немедленный успех и сидела работала, памятуя, что она пишет для читателя, а не для посредников, стоящих между ним и ею, что, наконец, есть еще высший суд - суд времени, который пусть даже посмертно, зато обективно, рассудит, кто прав, Ляля старалась представить ее как графоманку, тунеядку и сутягу, зная, что пока это люди разберутся в верности ее характеристики, да и найдут ли нужным заниматься этим, предубеждение против Ольги будет действовать, все больше изолируя ее... Она добивалась, чтобы Ольга как можно дольше оставалась не у дел, а уж потом, используя фактор времени ее вынужденного "безделья", ее можно будет обвинить кое в чем и посерьезнее... Главное, не давать ей возможности выйти на легальное положение, не признавая ее труда совсем и зорко следя, чтобы он никогда не мог сказать сам за себя... Поэтому-то и перекрывались для Ольги все пути в печатные органы столицы и был открыт только один, в область, в район, "в Саратов"... Словом, подальше от союза писателей... Если же будешь продолжать упорствовать, высиживая крамольную тему - пеняй на себя...
О интуиция, как часто, полагаясь на тебя, мы постигаем все, пускай бездоказательно, но верно... Ольга все это понимала, и, памятуя знаменитое "Шерше ля фам", вдруг потеряла интерес к исполнителям воли Ляли, как литератор восхитившись самой вдохновительницей травли, склок и кадровых перестановок в ущерб интересам творческой организации. Что же, тогда она раскроет ее подлинное лицо, лицо окололитературного дельца, в конце концов ведь и она "ля фам", чего предусмотрительная Ляля, схватываясь с нею, не учла... И если других она еще могла в чем-то провести, то ее, Ольгу, нет. Ольга видела ее насквозь. Она, как никто, понимала, что Ляля - калиф на час, что почувствовав ее инородность, писатели все равно рано или поздно избавятся от нее. Но как все временщики, может быть подспудно, понимая это, Ляля спешила утвердиться в роли бесконтрольного диктатора, чтобы побольше выжать из союза, на который она-то, со свойственным ей практицизмом, смотрела только как на Клондайк. Где было этой спекулятивной натуре понять и оценить самоотверженность творцов, где было ей понять, что порождало в этих людях бескорыстность и возвышенность, чувство ответственной причастности ко всему, что происходит в мире, наконец, где было ей понять, что объединяло всех этих людей, абсолютно разных по темпераменту, возрасту, складу характеров и судьбам в сплоченный орден поборников справедливости, чтобы делать погоду в этом мире. Где было ей понять, что превращало этих, в общем-то неглупых людей в беспросветных каторжан или, как они сами себя называли, в "литрабов" этого самого тяжелого в мире труда, от которого не отдохнешь ни днем, ни ночью и не уйдешь ни в отпуск, ни на пенсию. В ее обывательском представлении выигрывала она, превратившая свой труд и труд своего мужа в синекуру, а не Ольга беззаветно служившая ему.