Вчера я была у мамы, у папы, у бабушки - все похоронены на одном кладбище, только мама с папой - рядом, а бабушка - в другом месте. Вместо людей - три холмика, три таблички с именами и датами - никак не могу это вместить, постигнуть. Вчера думала, что завтра - т. е. сегодня - напишу, как я навестила своих. А сегодня понимаю: нет, пока не буду, пусть немного устоятся и улягутся чувства.
У нас сегодня дождь, первый за почти четыре месяца. Сыро, прохладно, дорожки усыпаны листвой, пасмурно. Грустно. Я позавтракала, сижу сейчас у окна на кухне, на мамином месте, смотрю на тополиную аллею.
Когда была жива мама, я ела быстро, напряжённо, постоянно прислушиваясь из кухни, что там творится в зале. Не охает ли мама, не стонет ли, не слышно ли каких-то подозрительных звуков, которые непонятно как идентифицировать, и поэтому надо сниматься со стула и бежать смотреть, чем мама занята.
Сейчас я ем расслабленно, и никак не могу привыкнуть, что мне теперь не надо прислушиваться, что можно обедать спокойно, что бежать никуда не надо, что можно даже есть и отдыхать, глядя в окно, созерцая и примечая.
Когда я гляжу в окно, мне всегда в глаза бросается один тополь (перед моим домом густая длинная тополиная аллея). Он ничем не выделяется из шеренги деревьев, но с ним у меня связано много хорошего. Несколько лет назад на этом тополе вили гнездо сороки - он (сорóк) и она (сорока). Оно до сих пор цело.
Наблюдать за сорочиными хлопотами было занимательно и весело. Папа с мамой во время обеда с удовольствием это делали и всегда смеялись. А я, вооружившись театральным биноклем, подкидывала родителям подробностей сорочиных дел - для хорошего настроения.
Я не помню, в какой месяц это было, но помню, что процесс строительства можно было наблюдать без затруднений, то есть листьев на деревьях не было, или они только вылезали. Гугл мне сейчас сказал, что сороки вьют гнёзда в апреле. В общем, точный месяц не важен, это была весна.
Сороки вили гнездо на самой вышине, в развилке веток. Выходило гнездо какое-то огромное, несуразное, встрëпанное, но это на мой не птичий взгляд. По сорочьим канонам наверняка всë было чин чинарëм.
Я читала, что самка сороки мало отличается от самца. Последний вроде бы чуть крупнее, и хвост у него чуть длиннее. Но конечно, издалека, даже с биноклем, не разглядишь эти "чуть" хвосты. Однако по поведению совершенно точно было понятно, кто из них сорóк, кто сорока. Руководила процессом, конечно, женщина.
Своё гнездо сороки строили из длинных-длинных гибких прутиков и веточек. Они подбирали их на земле. За веточками летали оба птиц, но качество веточек всегда проверяла сорока.
Свои веточки сорока быстро и деловито вплетала в гнездо, веточки же мужа она долго инспектировала и постоянно была ими недовольна. То они были слишком длинные - и сорока придавливала их лапкой и откусывала, но потом всё равно выбрасывала, то они были жёсткие, толстые, не гибкие - их сорока тоже выкидывала. Сорóк постоянно таскал именно толстые и не гибкие, чем раздражал не только сороку, но уже и меня.
Замотанная сорока остервенело выбрасывала веточки супруга, яростно и раздражённо часами стрекотала - ругала своего мужика. Бедный сорóк стал бояться собственной тени. Он, было видно, долго бродил под тополями, перебирал веточки, найдя понравившуюся, опасливо летел в гнездо. Садился где-то поодаль со своей веточкой, робко продвигаясь и придвигаясь.
Сорока опять обесценивала его находку и труд. Несколько раз сорóк, прилетев в гнездо и не обнаружив там своей женщины, по-быстрому вплетал веточку в дом. Но сороку было не провести. Прибыв, она опытным острым глазом сразу замечала непорядок, неучтенный материал, выдергивала веточку и костерила мужика на чëм свет стоит.
Сорóк слетал вниз за выброшенной палочкой, иногда даже успевал поймать её на лету, пережидал на земле опасность и делал ещё одну попытку пристроить к дому свой материал. И опять ему не удавалось. Сорока стрекотала так часто, громко, продолжительно и выразительно, что передо мной ярко вставал образ сварливой женщины, которая, подперев руками бока, ругает бестолкового, непутевого мужа, от которого нет пользы - одни хлопоты и расходы, всё приходится делать самой.
Истратив все аргументы, устав ругаться, сорока стала долбить супруга клювом в головку. Он приносил веточку, садился на гнездо. Сорока сразу видела, что ветка опять не та. Коротко прострекотав, она вырывала ветку, выбрасывала её, долбала мужа в голову, победно, командно, но в то же время как-то устало вставала посреди гнезда.
Ясно представлялись её горестные мысли, слова: "Господи, и за что мне всё это?! Всё сама и сама, у других мужики, как мужики, а мой даже гвоздь забить не умеет".
Но всё же дом строился, гнездо росло. Мне уже надоело за ним наблюдать, да и листва начала заслонять площадь обзора. Но однажды я что-то делала на балконе, рассеянно бросила взгляд на небо и увидела, что с одного края балкона, под определённым углом гнездо хорошо просматривается.
Сорока уже никуда не летала, иногда она высовывалась из гнезда. Зато муж не знал покоя: он постоянно носил еду. Как я поняла, кормил он не только птенцов, но и жену. Женщина уже не ругалась. Она ждала мужа. Выбиралась из гнезда, садилась на ветку и вертела головой по сторонам. Завидев своего мужика, сорока ласково скрипела "трекаааатто, трекаааатто", мягко бодала его головкой, ела принесённых им насекомых.
Мужик не знал продыху. Я не знаю, спал ли он вообще: я, часто засиживаясь за полночь, и в час, и в два, и в три ночи слышала знакомое "трекаааатто, трекаааатто". Воспитание птенцов мне увидеть не довелось, потому что весна набирала силу, деревья вовсю покрывались листвой, за которой уже мало что можно было разглядеть.
